Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 6 2009)
Квятковский образно пишет: звучащие слоги — это кинетическая энергия стиха, а паузы — потенциальная, которая только на следующем шаге разрешается дополнительной скоростью звука. Это, конечно, только аналогия, но аналогия впечатляющая. И она подтверждается внутренним ощущением при чтении стихов.
Может статься, что теория Квятковского начнет работать не как универсальная и всеобъемлющая, а как специальный язык при анализе некоторых размеров, например дольника или тактовика. А потом можно попытаться расширить область ее применения. При этом наверняка потребуются уточнения и переформулировки (я думаю, в сторону некоторого упрощения)”.
Борис Егоров. “„Перевертыши” и „разломы””. — “Вышгород”, Эстония, 2008, № 6.
“В последние годы Лотман подходил к христианству как к грандиозному мировоззрению. <…> Поздний Лотман пытается противопоставить и укороченной жизни человека, и длинной смерти — бессмертие. Это его вывод в конце жизни”.
Елена Еремеева. Пионер цветной фотографии. — “Иные берега” (журнал о русской культуре за рубежом), 2008, № 4 (12) <http://www.inieberega.ru> .
О великом энтузиасте и ученом Сергее Михайловиче Прокудине-Горском (1863 — 1944, Париж), чей архив хранится ныне в Америке, — человеке, отснявшем огромную часть России в цвете — задолго до массового появления цветной фотографии.
“В Париже, подводя итоги проделанной работы, он дает полный перечень отснятого материала: 1. Мариинский водный путь; 2. Туркестан; 3. Бухара (старая); 4. Урал в отношении промыслов; 5. Вся река Чусовая от истока; 6. Волга от истока до Нижнего Новгорода; 7. Памятники, связанные с 300-летием дома Романовых; 8. Кавказ и Дагестанская область; 9. Муранская степь; 10. Местности, связанные с воспоминаниями о 1812 годе (Отечественная война); 11. Мурманский железнодорожный путь. Кроме того, есть много снимков Финляндии, Малороссии и красивых пейзажей. Начавшаяся Первая мировая война заставила его почти полностью отказаться от съемок коллекции и работать на военные нужды. В последний раз снимки из его коллекции демонстрировались 12 и 19 марта 1918 года в Николаевском зале Зимнего дворца на вечерах под названием „Чудеса фотографии”, устроенных Народным Комиссариатом Просвещения. Вскоре после революции Прокудин-Горский был назначен по указанию А. В. Луначарского профессором специально созданного фотокиноинститута, но в 1918 году он покинул Россию. Пересекши Финляндию, он сначала попал в Норвегию, потом в Англию, но вскоре перебрался в Париж, куда к тому времени переезжает его первая семья. Вместе с сыновьями он открывает фотоателье, которое называет „Елка” — по имени своей младшей дочери от второго брака.
В эмиграции С. М. Прокудин-Горский часто выступал перед русской молодежью в Париже. Это было на ежегодных детских праздниках, в Русской академической группе. А в патриотическом объединении „Русский Сокол” он выступает с лекциями и показами „Образы России”, „Россия в картинках”, „Центральная Россия”. Именно тогда он написал поистине исторические строки: „Единственный способ показать и доказать русской молодежи, уже забывающей или вообще не видевшей своей Родины, и этим пробудить столь нужное национальное сознание — это показать ее красоты и богатства на экране такими, какими они действительно и являлись в натуре, т. е. в истинных цветах””.
Кстати, большую коллекцию прокудинских снимков можно видеть на интернет-сайте Библиотеки Конгресса США.
Евгений Ермолин. Владимир Кормер, его время и его герои. — “Континент”, 2008, № 4 (138) <http:// magazines.russ.ru/continent>.
“Вообще, Кормер в своей прозе искал подходы к жизни и интонацию, ориентируясь на русских классиков XIX века. Как художник-неоклассик он шел примерно тем же путем, каким шли его персонажи в поисках смысла собственного бытия. То есть — срезал дистанцию, пытаясь напрямик выйти к главным вершинам русской прозы. Не подражал, не эпигонствовал, а брал основные принципы повествования для того, чтобы дать форму новому содержанию, не меньше доверяя великой традиции, чем личному вкусу и произволу. Наиболее убедительно это получилось в „Наследстве”. Очень неплохо — в „Кроте истории”, где сплавлены Гоголь с Достоевским, и в „Преданиях случайного семейства” (матрица семейной хроники, слитая с душеведением по Толстому)... Но и в относительно скромном по задаче [романе] „Человек плюс машина” есть любопытная проба такого рода: здесь Кормер, как мне кажется, остраняя и слегка пародируя научно-интеллигентскую прозу (типа гранинской книги „Иду на грозу”), привлекает логику и интонации гоголевского „Миргорода”, гоголевский живой, легкий, безунывный сказ. <…>
Некогда Кормер задавался вопросом, который не на шутку его тревожил и на который он имел право, как мало кто: „Что изобретет русская интеллигенция? Будет ли это новый русский мессианизм по типу национал-социалистического германского, восторжествует ли технократия, или дано нам будет увидеть новую вспышку ортодоксального сталинского коммунизма? Но чем бы это ни было, крушение его будет страшно. Ибо сказано уже давно: ‘Невозможно не прийти соблазнам, но горе тому, чрез кого они приходят...‘”
Прошедшие с тех пор годы и сроки показали, что тревожный пафос писателя был вполне уместен. В 90-е годы интеллигенция как социальный и культурный авангард общества не выдержала, увы, исторического экзамена, а в итоге даже испугалась свободы и в значительном большинстве просто рассеялась без остатка, как пропали некогда все колена Израиля. Нельзя говорить об этом без горечи. Но нельзя не говорить об этом. Да и ныне люди, претендующие на статус интеллектуалов, блуждают в каких угодно потемках, но зачастую далеки от элементарных понятий о человеческом предназначении и удобоваримом общественном устроении. Да, должны прийти соблазны, но горе тому…
Однако нет смысла впадать здесь в дидактический тон. Замечу лишь еще, что атмосфера религиозных исканий, воссоздаваемая в „Наследстве”, несет в себе освежающие заряды бескорыстия, свободы, любви. Из ничтожества и пошлости прорастают цветы новой общинной жизни. Они увядают, люди не могут нести бремя и ищут себе оправданий. Но в этом-то зыбком ничтожестве, в этой суете и даже лжи зарождается что-то, что случалось, случается и может случиться в России; то, что связано с личностным ростом, иногда мучительным, всегда ненапрасным, — и что соотносится нами с трудно утверждающим себя в умах и душах соотечественников социальным идеалом христианской демократии.
Неясно, впрочем, что нас ждет и на что мы окажемся способны в XXI веке. Ясно, что Кормер — сегодня писатель „для немногих счастливцев”, как сказал бы Стендаль. Но если есть у России будущее, то оно за ними. И за ним”.
В номере публикуется и первый роман Кормера (в свое время долго лежавший в старом “Новом мире”), то есть упомянутые “Предания случайного семейства”.
Александр Зорин. Отсюда, из настоящего времени. — “Вышгород”, Эстония, 2008, № 6.
О замечательном прозаике Борисе Крячко (1930 — 1998).
В литературе вроде бы уже сложился и жанр такой — “письмо на Тот свет”. А в случае с Зориным — никакой это и не жанр. Действительное письмо, сжимающее горло своей настоящестью, разговор с дорогим человеком, по которому автор письма очень скучает. “Дети твои возрастают…” “Слышишь ли ты меня, мой друг… Разбираю твои письма”.
Александр Иличевский. Три эссе. — “Зарубежные записки”, Германия, 2009,
I (книга семнадцатая).
“Когда я прочитал у Романа Якобсона, что все его попытки навести структуралистские мосты к семиотическому подходу в музыке потерпели неудачу, я ничуть не удивился. Потому что у меня давно сквозила наивная, но правдивая идея, что музыка — едва ли не единственный язык, чьи атомы, лексемы либо совсем не обладают означающим, либо „граница” между ним и означаемым настолько призрачна, что в результате мы слышим не „знаковую речь”, с помощью которой сознание само должно ухитриться восстановить эмоциональную и смысловую нагрузку сообщения, — а слышим мы собственно уже то, что „речь” эта только должна была до нас донести, минуя этот автоматический процесс усилия воссоздания. То есть слышим мы чистый смысл ”.
Игорь Иртеньев. Со скоростью добра и света. Стихи. — “Арион”, 2009, № 1.
“Мне на хозяйстве оставаться / Милей, чем рваться в синеву, / А что касается оваций, / То как-нибудь переживу. // Нет места мне в крылатой стае — / Он не Пегас, мой конь в пальто, / Пусть высоко он не летает, / Но быстро бегает зато”.
