Себастьян Фолкс - Неделя в декабре
— Фонд у нас небольшой, — продолжал Лоудер. — Инвесторов совсем немного. Однако он позволяет мне не закисать. Я отдаю ему пару дней в неделю. В общем, мне повезло.
Подошел и представился обоим Габриэль.
— О боже, — сказал он, когда Назима назвала свое имя. — Софи просила меня не разговаривать с вами, поскольку за столом мы будем сидеть бок о бок.
Назима улыбнулась:
— Тогда вам стоит, наверное, поговорить с мистером Лоудером. По его словам, он руководит фондом фондов.
— Правда? — спросил Габриэль. — А что это такое?
— Извините, — сказал Лоудер, — мне нужно переговорить с хозяйкой дома.
— Это такой способ, позволяющий сохранять ваш капитал в свежем виде, — ответила за него Назима. — И избегать деформации стиля. У вас какие-нибудь деньги в фонде фондов лежат?
— Да я в нем все мои богатства держу, — сообщил Габриэль. — Поступать как-то иначе было бы просто безумием. Правда, в последнее время я подумываю, не перебросить ли их в фонд фондов фондов.
Лоудер, увидев, что Софи Топпинг сама направляется в их сторону, остался стоять на месте.
— Можете смеяться сколько влезет, — сказал он, — но если между девятьсот восемьдесят шестым и две тысячи шестым вы были работоспособным человеком и не сумели нажить пятьдесят миллионов, ваши дети будут гадать, потрудились ли вы хоть раз за эти двадцать лет вылезти из кровати. Такого времени никогда еще не было — и никогда больше не будет. Его даже «Аль-Каиде» испортить не удалось. Посмотрите вон туда. Это Джейми «Доббо» Макферсон. Мы с ним в одной школе учились. Он закончил ее, сдав только два экзамена обычного уровня, причем один из них — по труду. Так даже Доббо и тот в конце концов ухитрился сколотить состояние. А вот как бог свят, мы думали, что ему это никогда не удастся. Однако в конечном итоге — в конечном — он продал свою долю «Кафе-Браво» и скупил гору доходной недвижимости. Господи, да он теперь делает деньги, финансируя постановку фильмов! У него сейчас сто с хвостиком миллионов. И если у вас их нет, ваши дети и внуки захотят узнать — почему.
— А что, сейчас уже слишком поздно? — спросил Габриэль.
Однако Лоудер отошел от него, не ответив. Габриэль поставил пустой бокал на поднос, взял полный, выскользнул из гостиной и спустился вниз, чтобы поискать выход из дома. Ему хотелось глотнуть свежего воздуха. К тому же его мучил голод, а сырая рыба оказалась не лучшим для пустого желудка подарком. Дойдя до задней части дома, Габриэль толкнул приоткрытую дверь, ведшую, решил он, в кабинет. И увидел стену, увешанную фотографиями разных лет, на каждой из которых Ланс Топпинг пожимает руку какому-нибудь известному человеку. На одной он беседует с бойким экономистом — его недолгое время прочили в лидеры партии, а ныне этот господин преподает в Университете третьего возраста; на другой — с тогдашним лидером партии, впоследствии спятившим и оказавшимся в доме престарелых; на третьей — с прежним министром финансов, который, лишившись своего поста, занялся сочинением детективных романов. Из всей этой публики только Ланс и остался ныне действующим членом парламента.
Габриэлю казалось, что он забрел в мир, совершенно ему непонятный. Люди, подобные Марку Лоудеру и, пусть и на иной манер, Лансу Топпингу, просто играли по другим правилам. И в этом мире деньги каким-то образом стали единственным, что бралось в расчет. Когда это произошло? Когда образованные люди перестали смотреть на деньги и на приобретательство сверху вниз? Когда цивилизованный человек начал усматривать в деньгах уже не средство достижения разного рода приятных целей, но собственно цель? Когда именно люди респектабельные стали отдавать все свое время подсчету нулей? И почему, черт возьми, никто не поставил Габриэля в известность о том, что этот решающий миг наступил?
Рядом с письменным столом он увидел стеклянную дверь, открывавшуюся на маленький балкон. Габриэль сдвинул ее шпингалеты, верхний и нижний, вышел на воздух. Закурил сигарету, затянулся, глотнул холодного шампанского. В дальнем конце парка одиноко сидел на низенькой кирпичной ограде какой-то мужчина.
Не успев ничего обдумать, Габриэль вытащил мобильник и отправил Дженни сообщение: «Застрял на приеме. Сплошь дрочилы. Встретимся звтр? Обсудим важные аспекты 2 дела… Целую Г.».
Нажимая на «Отправить», Габриэль вдруг обнаружил, что у него слегка кружится голова. Возможно, из-за того, что начал отвыкать от никотина — мест, где можно было покурить, теперь почти не осталось, а баловаться сигаретами дома он себе не позволял. Или же весь этот мир закачался и ему, состоящему с ним в разладе, придется теперь вечно страдать морской болезнью? Была ли Дженни его спасительным кругом? По крайней мере, походило на то. Она казалась словно бы вросшей в почву, надежно заземленной. Габриэль улыбнулся: едва ли не каждая его мысль о ней была так или иначе связана либо с поездами, либо с электричеством. И все же что-то присущее этой женщине наполняло его настоятельным желанием жить, которого он прежде не знал.
Сверху неслись звуки громкого людского говора. «Попойки шумом оглашалась ночь…» — подумал Габриэль.
Байрон, «Канун Ватерлоо». Эти слова с почти болезненной ясностью вернули ему ощущение от книги «Стихи, которые стоит запомнить», от желтой ткани обложки под его, одиннадцатилетнего мальчика, пальцами, от жаркого послеполуденного часа, проведенного им в классной комнате школы, от его стараний втиснуть их в свою память.
— Сэр. Прошу прощения.
Из кабинета выглядывал на балкончик официант, лицо его выражало сочувствие — так полицейский, которому предстоит отправить за решетку старого рецидивиста, слегка сожалеет, что долгие поиски завершились, и дает старику еще десять минут свободы.
— Кушать подано, сэр.
Габриэль уронил сигарету, затоптал ее. Официант ждал, наблюдая за ним.
«Все в порядке, суперинтендент, — пробормотал он в воображении Габриэля, обращаясь к лацкану своего пиджака. — На этот раз осложнений с задержанным не будет».
Габриэль молча покинул балкон. Выйдя в вестибюль, он увидел женщин, осторожно сходивших на высоких каблучках по лестнице и сворачивавших в сторону ярко освещенной столовой.
— Если кому-то нужен туалет, — раздался голос Софи, — он там, в конце вестибюля.
На лестнице образовалось что-то вроде затора, и Джон Вилс обнаружил рядом с собой высокого галантного мужчину в вельветовом костюме шоколадного цвета и пурпурном галстуке.
— Здравствуйте, — сказал мужчина и протянул руку. — Патрик Уоррендер.
— Джон Вилс.
— Я видел, как вы разговаривали с одним из моих лучших рецензентов, с Ральфом Трантером.
— Да, — ответил Вилс. И, помолчав, прибавил: — Озлобленный мелкий мудак, это он?
Патрик кашлянул:
— Оценка несколько поспешная.
— Работа у меня такая, — сказал Вилс. — Анализировать и оценивать. К тому же вы, как я вижу, ее не опровергаете.
— Ну, нельзя не признать, что у Ральфа имеются кое-какие проблемы с… э-э, с современными авторами.
— Вот именно, — согласился Вилс. — Если бы он был шоколадкой, так сам бы себя, на хер, слопал. Даже в моем бизнесе…
Однако закончить фразу Вилс не успел — Патрик увидел перед собой брешь в стене спускавшихся гостей и улизнул сквозь нее.
Пустые комнаты переходили одна в другую, соединяясь сводчатым проходом, пробитым в разделявшей их прежде стене. Сквозь него протянулся длинный стол с белой, до пола скатертью, по которой были расставлены свечи и чаши с цветочными лепестками. Голос Софи пробивался сквозь гул других голосов, подсказывая замешкавшимся гостям их места. Рядом с Софи маячил официант, куда менее дружелюбный, похожий не столько на достойного труженика, сколько на школьного инспектора, который наблюдает — скорее в печали, чем в гневе — за попытками учительницы утихомирить ее подопечных.
Сквозившая в общем разговоре пронзительная нотка неискренности действовала на гостей подобно наркотику. Ни один из них не желал садиться первым — а ну как все подумают, что он подчинился распоряжениям Софи. Почти всем им пришлось преодолевать, каждому в своей области, сильную конкуренцию, доказывать, что они обладают большей, нежели у прочих, проницательностью, жадностью либо жестокостью, и потому ни один из них не хотел уступать в происходившей здесь игре в показную веселость.
Габриэль отодвинул для Назимы взятый напрокат банкетный стул (на краткий, болезненный миг напомнивший ему тот, на котором он сидел при первой встрече с Каталиной), представился женщине, присевшей справа от него, — Клэр Дарнли, той самой, что разговаривала с Саймоном Портерфилдом о новом пакете телевизионных услуг.
— Мне понравилось, как вы его отчитали, — сказал Габриэль. — Вы очень хорошо смотрелись бы на моем месте. Свидетели у вас по струнке ходили бы.
