Анатолий Афанасьев - Привет, Афиноген
Перспективный следователь лейтенант Петраков с утра засел за пособие по криминалистике, выпущенное лондонским издательством по материалам Скотленд–Ярда. Пособие не было переведено на русский язык, а английским Петраков не владел, поэтому каждое слово он искал в словаре и продвигался вперед черепашьими шагами. В процессе чтения он столкнулся с поразительным феноменом — переведенный им текст, если его читать подряд, не имел никакого смысла. Денис Петраков объяснил себе этот казус известной всему миру неразберихой, царящей в прославленном следственном заведении Лондона.
Богатырь Гаврик Дормидонтов в праздничном костюме и при галстуке прогуливался по центральной улице Федулинска. На многочисленные приглашения знакомых парней пойти подышать лесным воздухом и освежиться он отрицательно мотал головой и показывал фигу, большой палец которой был размером с огурец.
В квартире управдома Гекубова не раздавалось ни звука. После вчерашнего потрясения Илларион Пименович обнаружил у себя в печени подозрительные побулькивания и теперь в лабораторных условиях искусственной тишины проводил наблюдения над своим организмом. Он лежал под теплым ватным одеялом, выпростав наружу руки и ноги, и был похож на космонавта, отдыхающего после удачной стыковки.
Начальник милиции капитан Голобородько сам сварил украинский борщ и съел за обедом три тарелки. Для борща он использовал двойной бульон, утиный и говяжий, заправил его свиным салом, ветчиной и яйцами, растертыми и взбитыми с грецкими орехами. Перед борщом выпил две рюмки анисовой водки, закусив баночной селедкой «иваси». После сытного обеда он прохрапел до вечера на диване; поднявшись, поужинал запеченной в фольге молоденькой курочкой и салатом из свежих овощей. Потом смотрел программу «Время» и трогательный спектакль из жизни мелкопоместных дворян, выпив попутно полтора чайника чаю с крыжовниковым и малиновым вареньем. Он распластывал пополам свежую булку, намазывал обе стороны густо маслом, которое жена покупала не в магазине, а на рынке, наслаивал на одну половинку малиновое, а на другую крыжовниковое варенье и припечатывал ломти плотно друг к другу. Таких булок капитан сжевал за вечер четыре штуки. Жене он сказал: «Хотели мы с тобой, душечка, прогуляться по воздуху, да, уж видно, надо баиньки ложиться».
Карнаухов с младшим сыном Егором мастерили книжные полки в коридоре, узкие, в один ряд. Этими полками они занимались третье воскресенье, а до победы еще было далеко. Полки они делали по чертежам из рижского журнала. На картинке полки выглядели изящными, летящими над полом, а у них они получались чересчур массивными и, главное, перекашивались. Днем зазвонил телефон, снявшему трубку Николаю Егоровичу никто не ответил.
Город Федулинск накапливал силы перед грядущим рабочим днем.
8
По распоряжению Кремнева общее профсоюзное собрание отдела было назначено на шестнадцать часов, что, в общем–то, являлось нарушением трудовой дисциплины. Подобные собрания полагалось проводить после работы или в обеденный перерыв. Кремнев, ни с кем не согласовывая время, по селектору объявил Карнаухову коротко: «Один черт, у вас сегодня никто не работает!».
Взбодренный таким образом Николай Егорович занялся обычными понедельничными делами. Еще до пятиминутной планерки, которая вечно затягивалась часа на три, он успел поинтересоваться у Инны Борисовны, как продвигается ее сводка. Застигнутая опять врасплох, Инна Борисовна разревелась и долго промокала платочком глаза.
— Ритуал у вас, что ли, такой? — спросил Николай Егорович. — Как с вами о работе заговоришь, вы в слезы. Может, больны?
— Не больна я! — Инна Борисовна высверкнула темным взором из–под ажурного платочка. — Но думала… собрание, готовилась к нему.
— На собрании разве стоит ваш вопрос?
— Николай Егорович, — она напрягла все свое позднее зрелое женское обаяние, отчего голос ее уподобился пастушьему рожку. — Зачем вы так? Я же все отлично понимаю. Но откуда у вас это желание навредить напоследок?.. Не лучше ли оставить в моем сердце добрую память.
— Лучше вы мне оставьте на столе грамотный документ, — благодушно откликнулся Карнаухов. — Иначе я вам оставлю на память выговор с занесением.
— В таком случае у меня еще есть время, — рыдания опять неудержимо прорывались, — не задерживайте меня.
— Ступайте, Инна Борисовна, и постарайтесь не отвлекаться посторонними вещами.
Явившиеся на планерку руководители группы застали шефа свежим, подтянутым и радостно улыбающимся.
— Товарищи дорогие, — сказал он, не дожидаясь по обыкновению, пока все рассядутся, а курящие «контрабандно» задымят сигаретами. — С сегодняшнего дня я отменяю еженедельные планерки. Они нерезультативны. Достаточно собираться раз в месяц: каждый последний понедельник. В остальные понедельники я буду встречаться только с теми из вас, у кого действительно неотложные и серьезные вопросы лично ко мне.
Десять начальников групп, люди в основном пожилые, работающие в отделе не один год, переглянулись и стали подниматься один за другим, выравнивая стулья, на которых было расположились для привычно–затяжного обмена шпильками. Только Мефодьев не удержался:
— Может, раз в год собираться еще лучше? Перед праздником Первого мая, — съязвил он.
— Я рад, что в отделе появился новый повод для острот, — ответил Карнаухов. — С шуткой и работа спорится. Кстати, именно к вам, Кирилл Евсеевич, у меня серьезное дело. Задержитесь, пожалуйста.
Мефодьев стариковским взглядом не сумел проникнуть, приоткрыть завесы, опущенные Карнауховым, наткнулся на свежевыбритое, собранное в веселую маску лицо.
— Коля, что там у тебя с сыном? Не таись, давай обсудим, — сказал он, когда они остались вдвоем.
— С сыном порядок. Правда. Ошибка вышла. Я у тебя хочу спросить, почему ты в отпуск не идешь? Лето на исходе. Или зимой собрался?
Мефодьев посчитал, что старый его друг совсем расквасился.
— Я вчера на рыбалку ходил, Коля. Хорошо. На воде кувшинки покачиваются. Эти самые, с длинными ногами, шныряют.
— Сороконожки?
— Жуки–плавунцы. Сидишь, Коля, в воду упулишься — ничего не надо. Поплавок колышется, ветерок в кустах шебуршит. Мысли в голове от воды легкие, замечательные. Век бы так просидеть. Пойдем в выходной вместе?
— Обязательно пойдем… А с отпуском–то что у тебя? Почему не отвечаешь?
— Так вроде неохота пока. Не решил еще…
— Ну ступай тогда, прости за беспокойство.
Мефодьев помедлил, потрогал худую свою шею движением, каким женщины тайком проверяют, не слишком ли открыта у них грудь.
— Мы с тобой общую линию не выработали, начальник. Для собрания.
— Неужели? — Карнаухов улыбнулся с внезапной былой сумасшедшинкой, отстранил от себя взглядом Мефодьева далеко к стене. — Неужели у тебя хватило совести мне это сказать?
— Чего ты, Коля? Чего?
— Мы с тобой для того прошагали рядом сто лет, чтобы у первой остановки линию вырабатывать? Ты, коммунист, не помнишь, какая у нас общая линия?!
— Остынь, Николай Егорович!
— Линия у нас — я тебе напомню — строительство коммунистического общества со всеми вытекающими последствиями. Затем и жили, с тем и в землю ляжем.
Лицо Мефодьева побагровело.
— День сегодня такой… неподходящий. А то бы ты услышал, Николай Карнаухов, какая у нас общая линия. А то бы я, может, за язык–то тебя и дернул, чтобы он у тебя не болтался, как у твоего бешеного пса Балкана.
— Дерни, чего… Самый тот день.
Мефодьев забарахтался, вытянул себя со стула.
— Не идет тебе, Коля, играть в детские игры.
— Ну, ну.
— Надумаешь, позови.
— Кирилл Евсеевич! — Карнаухов обогнул свой стол и приблизился к другу, сильно сдавил его плечи. — Не понимаешь?.. Ну, ну… — будто жалея, слегка оттолкнул. — Детские игры? А ты думаешь, дети глупее нас? Возможно. Они чище зато.
— То дети, Коля. Чистенькие взрослые частенько подставляли под пули себя и друзей. Чистоплюйные.
— Иди, Кирилл. Работай.
— Погоди уж. Я тебе договорю…
— Не надо, я понял. Иди.
— Давай обсудим, прошу тебя, не чуди!
Карнаухов вернулся, сел на стул, возвысился над телефоном.
— Ты, Мефодьев, всю сознательную жизнь в рядовых сотрудниках протопал, а мне десять лет назад предлагали институт возглавить. Знаешь почему?
— Почему?
— Потому что я никогда не ловил рыбу там, где ее не может быть.
Мефодьев вышел и сумел так хлопнуть дверью, что ручка с внутренней стороны отскочила и повисла на одной петле. Ловко хлопнул, не очень сильно, но с прихлестом.
Карнаухов позвонил в милицию.
Капитану он коротко доложил о своей встрече, на пляже и о безымянном звонке по телефону.
— Не подумайте, товарищ главный начальник милиции, что я их боюсь. Некогда мне со шпаной возиться. Чего они у вас без надзору на воле гуляют. Это непорядок.
Голобородько ответил не вдруг, покашлял.
