Анхела Бесерра - Музыка любви
Тишина.
Тишина.
Много ушло тишины, пока его руки не обрели силу. И вот прозвучала первая нота.
Произведение дышало величием, и исполнял его незаурядный артист. Аккорды ширились и поднимались к потолку. Мелодия несла в себе удивительную мощь и в то же время изысканную утонченность. Чтобы подчеркнуть все ее грани, требовалось мастерство виртуоза, и за роялем сидел именно он. Музыка заполнила помещение, хлынула в коридоры, растеклась по всей больнице, проникая в операционные, в родовые палаты, в вестибюль, в кафетерий, в отделение реанимации. И персонал, и больные воспряли духом, радуясь неожиданному подарку.
В зале напряженные взгляды были прикованы к Андреу. Врачи, санитары, медсестры, Пер Сарда — все безмолвным хором молились о невозможном: чтобы сын воскресил отца своей музыкой.
Борха смотрел на отца... Ничего.
Соната подходила к концу, он затягивал ее сколько мог.
Он продолжал играть. Ничего.
Пальцы пианиста не отступались. Отец пианиста спал... спал.
Рояль резко умолк, и Борха расплакался.
За бесконечное мгновение снова спустилась тишина, и суровая действительность тяжким гнетом легла на присутствующих. Не получилось.
Скрипнула дверь, и все обернулись. Появились две женщины, одна везла другую в инвалидной коляске. На обеих были стерильные халаты, полученные только что при входе в зал.
Пер Сарда поднялся со стула: — Сеньорита, боюсь, вы ошиблись комнатой.
— Нет, дедушка. — Борха бросился к женщине в кресле: — Аврора!
— Шшш... — Учительница прижала палец к губам и обняла его.
Борха не сразу заметил девочку, везущую кресло. Но стоило ему поднять взгляд, и сердце забилось точно как в тот день, кинулось искать выхода на волю, посылая удары в голову, бесчинствуя в висках. Девочка в красном свитере? Ее роскошные волосы были спрятаны под шапочку, но внутри у него каждая клеточка кричала: да, это она, конечно же она.
— Map, подвези меня к роялю, — тихо попросила Аврора.
Но девочка не двинулась с места. Ее била дрожь. Уж не тот ли это парень, которого она видела тогда, выходя из больницы? И если это он... то кто он? И откуда знает ее маму?
Заметив, что на Map напал столбняк, одна из сестер сама взялась за ручки коляски и подкатила ее к инструменту.
— Борха, иди сюда. Сыграем вместе.
— Ничего не вышло, Аврора. Я пытался разбудить его роялем, но ничего не вышло.
— Шшш. — Она снова жестом велела ему молчать. — Надо просто прикасаться к клавишам всем сердцем, чтобы оно играло, а не ты. Помни... любовь и рояль — одно.
Аврора закрыла глаза.
Борха закрыл глаза.
Никто ничего не понял, но все ждали, что вот-вот произойдет нечто.
— Я не смогу, — шепнул Борха.
— Сможешь.
— Мы никогда не играли вместе.
— Твой отец ждет... начинаем?
Первая нота скользнула в воздух так легко, что все затаили дыхание. Затем родились аккорды: один, два, три, целый каскад... одна рука, две, четыре...
И каплями дождя полилась Tristesse, нежными, такими нежными, что чудилось, будто рояль соткан из ветерка, и дуновение его будит тлеющий уголек, и светятся ноты-искры, и языки пламени начинают медленный танец, сначала по отдельности, потом вместе, сплетаются в большой костер, разгораются пожаром тепла и жизни...
«АВРОРА...»
Андреу видит ее обнаженной, сидящей на рояле.
«АВРОРА...»
Его руки ласкают любимую.
«АВРОРА...»
Нота и стон — одно.
«АВРОРА... АВРОРА...»
Рояль продолжает петь.
«АВРОРА... АВРОРА... АВРОРА...»
Он и она... два тела — одно... бесконечный поцелуй...
«АВРОРА...»
Композиция завершилась и тут же началась заново. Но теперь Борха играл один. Map подвезла мать к каталке Андреу и помогла встать на ноги.
Аврора склонилась над ним и поцеловала в лоб. Несколько долгих мгновений с любовью вглядывалась в его лицо, потом заговорила:
— Если б я могла погрузиться в твое молчание... не умолять тебя... не просить... не оплакивать... смириться и отпустить...
Если б я нашла в себе силы допустить, что не смогу больше обнимать тебя... смеяться, целуя тебя... тонуть в твоих глазах...
Если б только нашла в себе силы сказать тебе прощай, если б позволила тебе уйти... Не могу. Ты уносишь с собой и мою жизнь. Андреу, любовь моя...
Иди сюда, положи голову мне на колени... Подожди еще... Не уходи вот так, не попрощавшись...
Ты умираешь, потому что не хочешь жить? Или темный лабиринт тащит тебя к забвению? Пусти меня в свое небытие, разреши напомнить, кто ты, напомнить, что ты еще есть, что я есть... что мы есть...
Или ты заблудился в себе? Кто же, как не ты сам, способен указать тебе путь?
Я все еще жду тебя, не позволяй мне сдаваться... И сам не сдавайся... Ты забыл, что я тебя жду? Наша любовь только успела расцвести...
Аврора сквозь слезы бросила взгляд в окно. Ее слова падали на Андреу, скатываясь в бездну его молчания:
— Знаешь, любимый, на улице такое чудесное солнышко. Если б ты мог его видеть!..
«Мы потеряли целую весну... Давай не будем терять целую жизнь».
Мелодия Шопена становилась все печальнее, таяла в воздухе... и оборвалась.
Аврора рыдала над телом Андреу. Борха подошел к отцу:
— Папа, ради всего, что тебе дорого... проснись...
Врачи обступили Андреу и, качая головами, вынесли вердикт: ничего не поделаешь... Сознание не вернулось. Концерт окончен.
Следуя указаниям, санитары вывезли каталку в коридор.
В зале повисло мрачное безмолвие. Пер Сарда не решался его нарушить. Аврора опустила голову, вмиг утратив волю к жизни. Борха плакал как ребенок. Map не знала, кого ей утешать.
Каталка с монотонным шумом удалялась по коридору. Внезапно звук прекратился.
— Что такое, доктор? — всполошился Пер Сарда. Вокруг Андреу образовалось настоящее столпотворение. Санитары схватились за все инструменты сразу. Между ними протиснулся невропатолог.
Веки Андреу как будто шевельнулись... да, вот еще раз! Он медленно открыл глаза и уставился в потолок бессмысленным взглядом. Он явно ничего не соображал, но глаза были нормальные, живые. Врачи бросились проверять, реагируют ли зрачки на свет. Они реагировали.
Заметив, что Аврора пытается встать, чтобы бежать в коридор, Борха схватился за кресло и помог учительнице подняться.
Невидящий взгляд Андреу зацепился за красивую женщину, склонившуюся над ним. Какой-то вопрос ждал его ответа. Он не мог отвечать.
Борха прервал молчание: — Папа... папочка, дорогой...
По щеке Андреу скатилась слезинка.
Подошел и взволнованный Пер Сарда. Андреу смотрел на него как на чужого. Он не узнавал тестя.
Рано утром накануне свадьбы Жоан Дольгут отправился на Рамблу, где его ждал друг-цветочник с изящным букетом невесты из свежих белоснежных роз и тремя сотнями кроваво-красных, специально заказанных из Колумбии.
Опьяненный благоуханием, шатаясь под тяжестью цветов и стараясь по возможности избегать изумленных взглядов, он приехал в Борн и доставил нежный груз в квартиру. Восьмидесятидвухлетний старик с необъятной охапкой роз надолго обеспечил бы местных сплетниц пищей для пересудов.
Часы в гостиной сообщили ему, что до прихода воздушной феи осталось два часа.
Белый пиджак уже прибыл от портного и висел на вешалке на ручке платяного шкафа в спальне. На полу ждали своего часа сверкающие лакированные ботинки.
Наполнив розами все вазы и кувшины и расставив их по всему дому, он принялся обрывать лепестки с нескольких дюжин, которые никуда не поместились, как и было задумано.
На недавно купленной двуспальной кровати Жоан расстелил новенькие льняные простыни и дрожащими руками рассыпал по ним сотни красных лепестков. Затем проверил, все ли готово: на ночном столике стоит зеленая свеча — цвет надежды, на подоконнике — красная, цвет страсти, а белая, символ чистоты, — на комоде, перед образом Девы Чудотворицы, чтобы вымолить у нее маленькое чудо, на которое способна она одна. К этому старческому ритуалу Жоан прибегал впервые в жизни.
Постель превратилась в ложе из роз. Выходя, Жоан обернулся и еще раз оглядел спальню с трепетным предвкушением юного девственника. Он представления не имел, получится ли у него хоть что-то, проснется ли по такому случаю его давно уснувшая вечным сном мужская сила. Он решил поскорее отвлечься, чтобы собственные страхи заранее не обрекли его на провал.
Теперь не хватало только свадебного торта, который скоро должны были доставить. Бутылка «Кордонью» уже стыла в холодильнике.
Жоан в очередной раз проверил исправность проигрывателя. Игла упала на «Свадебный марш» Мендельсона, и волнение стеснило ему грудь. Слезы радости то и дело катились по его щекам, с тех пор как он вновь обрел Соледад. Плакать от любви в его возрасте — мог ли он просить лучшего дара у небес?
