Андрей Волос - Предатель
— Бывает…
— То-то я слышу: все-таки знакомая фамилия! Попадалась! Точно попадалась!.. Трудное дело-то? — Военком подался вперед и заговорщицки сообщил: — Я тоже иногда грешным делом думаю — эх, сесть бы написать кой-чего… ведь всю войну прошел, столько повидал!.. Другие же пишут! Да еще как! Жуков написал, Штеменко!.. Мерецков!.. Да вот только, знаете, — он досадливо сморщился и стал крутить пальцами левой руки, будто норовя схватить конец болтающейся в воздухе нитки. — Только вот, знаете, почитаешь это все и думаешь: эх!.. Где ж вы, думаешь, такое видели! Это ж как, думаешь, надо перевернуть все с ног на голову, чтобы таким-то вот манером!..
Бронников, тоже подавшись вперед, сострадательно кивал, помогая попыткам военкома поймать ускользавшую нить мысли; однако тот оставил свои бесплодные попытки и расстроенно спросил:
— Да ведь время, время где взять?
После чего махнул рукой, выразив полную свою в этом отношении безнадежность.
— Время, да, — Бронников сдержанно кивнул и заметил, заблаговременно приобщая военкома к писательской братии: — Наше дело такое. Времени много требует. Утром сел, над фразой задумался, глядишь — вечер…
— Вот-вот, — кивнул тот, с видимой готовностью приобщаясь, а потом обнадежил: — На пенсию выйду, тогда уж… Да-а-а… Что касается сержанта Ковригина. Вообще-то у нас не положено. Такого рода справки только ближайшим родственникам разрешено наводить. Ну да вы — писатель… что ж… это вам надо в четвертое отделение.
Со вздохом потянулся к телефонной трубке, трижды прокрутил диск, набрав местный номер.
— На месте? Ага… Слушай, Коломякин. Тут вот какое дело. Сейчас человечка к тебе подошлю. Бронников фамилия. Повнимательней с ним… Посмотри там пока — сержант Ковригин. Призван в июне восемьдесят третьего. По твоей части проходит… Всех благ.
Положил трубку.
— Девятнадцатый кабинет. Пройдите. — И, привстав для прощального рукопожатия, заулыбался: — А как новую книжку напечатаете, приносите: почитаем!
Найти девятнадцатый кабинет оказалось не так просто; с третьего раза обнаружилась дверь в коридорном аппендиксе, загроможденном тяжелыми шкафами почти до полной неразличимости.
— Разрешите?
Изнутри послышался невнятный возглас, и Бронников, приняв его за приглашение войти, открыл дверь шире.
— Ну куда вы ломитесь?! Говорю же: нельзя!
Чертыхнувшись, Бронников снова закрыл дверь и стал ждать.
Минуты через три она открылась сама.
— Входите, — буркнул человек в штатском, высокий мужик лет сорока, широкоплечий, костистый.
Бронников шагнул, а тот сел за стол (лицо у него оказалось тяжелым, будто плохо пропекли) и тут же принялся набирать телефонный номер.
— Бронников? — уточнил он, вскидывая взгляд неприветливо сощуренных глаз и одновременно поднося трубку к уху.
— Бронников, — подтвердил Бронников. — Я, собственно…
— Алло! — крикнул тот, выставив вверх указательный палец в знак необходимости соблюдать тишину. — Девушка! Я звонил на прошлой неделе, мне сказали… Что?.. При чем тут?.. Коломякин моя фамилия!.. Как это?.. Почему это?.. Ну и что?.. Почему в среду?!.. Почему я должен месяцами добиваться?.. Нет, девушка, вы мне скажите телефон вашего начальника!.. Что?! Подождите!
Должно быть, в трубке послышались короткие гудки; во всяком случае, Коломякин выругался и с отвращением кинул ее на рычаг.
— Черт знает что! — сказал он возмущенно. — Безобразие!
Повел плечами, как будто пытаясь уютнее устроиться в тесноватом ему пиджаке, после чего взгляд его снова остановился на Бронникове.
— Ковригин, говорите? — уточнил он, просматривая содержимое папки. — Сержант Ковригин?
— Сержант Ковригин.
— Есть такой. Призван семнадцатого июня восемьдесят третьего года. И что? Чего вы хотите?
— Пришло извещение, что Артем Ковригин числится пропавшим без вести…
— Верно, — охотно согласился Коломякин, пролистывая бумаги. — Вот корешок-то. Посылали извещение, да. И вы говорите — пришло. То есть все в порядке. Если бы не пришло, тогда другое дело. Тогда бы вы с полным основанием могли спросить: где извещение? Почему нет? А оно пришло. Правильно?
Бронников попытался сглотнуть тягучую слюну, не получилось.
— А если насчет пенсии за потерю кормильца, так я вам сразу скажу: пропавшим без вести не полагается. Вот если бы он погиб — тогда другое дело.
И вопросительно уставился на Бронникова.
У Бронникова внутри застучало. Сволочь! Его спрашивают, где человек, а он отвечает: вот корешок, чего вам еще надо?
— Пенсия — особый разговор. При чем тут корешок? Мы хотели бы понять, в чем дело.
— В каком смысле?
— В простом смысле. Что значит — пропал без вести? Он ведь в армию ушел. В Советскую армию, а не в банду! И не в пираты. Должен же быть у вас какой-то учет!
Сорвался: сам понимал, что восклицания бесполезны. Но сердце стучало, в горле сохло, голос садился.
— А тут вдруг на тебе: пропал без вести. Это как может быть? Ведь не война! Почему у вас в мирное время люди пропадают?
В холодном взгляде Коломякина светилось удовлетворение. Бронников догадался: приятно Коломякину, что вывел надоеду из себя. И заставил нести сущую гиль: почему да почему. Как да как. Идиот: сам знает, а сам спрашивает…
Коломякин неопределенно хмыкнул и закрыл папку.
— Мирное время, — несколько саркастически повторил он. — Вы, простите, не знаю вашего имени-отчества…
— Герман Алексеевич.
— Вы, Герман Алексеевич, должны понимать. Мирное время — это да. Конечно. Советская армия, собственно говоря, и стоит на защите мира. Мы, так сказать, всеми силами. На то нас и ориентирует партия и правительство. В это нужно вникнуть. Но с другой стороны: вы знаете, где он служил-то?
— Знаю, — кивнул Бронников. — В Афганистане.
— Вот видите: в Афганистане! То есть исполнял интернациональный долг, — Коломякин легонько пристукнул кулаком по краю стола, как будто желая что-то окончательно прояснить. — В составе ограниченного контингента. Ограниченного контингента Советских войск, — и снова пристукнул. — Что ж тут непонятного?
— А понятного что? — возмутился Бронников. — Что вы словеса плетете? Вы ясно можете выражаться?
Тот посмотрел долгим взглядом, поиграл желваками.
— Ну а как вам еще объяснять, если вы простых вещей не понимаете?
Уперлись друг другу в глаза; Бронников смотрел вмертвую; через три секунды, несколько смягчившись, Коломякин пояснил: — Я ведь не знаю точно, как дело было. Это только на месте знают.
— Напишите, — зло предложил Бронников. — Пусть ответят! Вы зачем тут сидите?
— Переписку мы не ведем, — отрезал Коломякин, в третий раз пристукнув по столу. — Сами можете предположить.
— Что я могу предположить?!
— Да что угодно, — миролюбиво пояснил Коломякин. — Например, что Ковригин дезертировал. Не приходило в голову? А ведь и такое могло случиться…
— Что за бред?!
— Почему же бред? — в свою очередь удивился Коломякин. — Ничего не бред. Бывает. Пропал человек — а потом дома объявился. У папы с мамой. Вы же видите, черным по белому: пропал без вести. Вот и рассуждайте. Куда он мог пропасть? Ясное дело. Одно из двух. Либо в дезертиры ушел. Либо в плен сдался.
Люминесцентная лампа на потолке пощелкивала, норовя свести с ума неравномерностью своих резких звуков. Коломякин, сволочь такая, говорил — как в домино играл: косточку за косточкой. Да что удивляться, он и сам сколько раз все это продумывал.
— Обстановка там сложная, должны понимать, — продолжал канцелярист. — Реакция на прогрессивные преобразования. Китайские гегемонисты масла в огонь подливают. Так что всякое бывает. Интернациональный долг — это ведь не за веником на чердак слазить, — он запнулся и пожевал губами, как будто размышляя, продолжать или нет. — Это дело серьезное. Почти как на войне. Понимаете? А на войне по-всякому поворачивается. Люди-то разные. Один — до последней капли крови… не щадя жизни присягу готов исполнить. А другой…
Коломякин сделал ладонью пренебрежительный жест и предположил, глядя на Бронникова светлыми глазами:
— Может, он вообще предатель.
— Кто предатель? — сглотнув наконец вязкую слюну, хрипло спросил Бронников.
Глаза Коломякина смотрели на него ясно и уверенно.
— Да Ковригин ваш. Сержант Ковригин… Скороспелых выводов не надо, конечно. Но я ведь что хочу сказать. Наши-то отцы в войну честно кровь проливали. А теперь время другое. — Он вздохнул и покачал головой. — Глянешь по сторонам: оторопь берет. Стараемся воспитать… прикладываем усилия. Но… — и снова, гад, со вздохом развел руками. — Нет уж той преданности. Нету. Надо на вещи прямо смотреть. Всякое бывает.
Бронников сидел на стуле, обмякнув. Сердце успокаивалось: должно быть, в груди догорало последнее.
