Братья - Чен Да

Мощная, ритмичная музыка напоминала горы и море. Я закивал и замахал рукой, как это делал председатель Мао, и толпа внизу разразилась криками и восторженными возгласами.

Я удалился довольно рано со всеми приближенными, к большому разочарованию моих генералов, и вернулся на свою виллу за красными стенами, чтобы провести без сна весь остаток ночи. Мой мозг постоянно прокручивал события из далекого детства. Затем яркие краски сменились пустотой. В этой пустоте, лишенный своей власти, я вернулся к тому, чем был на самом деле: сиротой без роду и племени. В сердце моем царил голод, ноги были холодны, а весь внешний мир за стенами резиденции казался раскисшей грязной дорогой Балана, на которой в сезон дождей лежали бесчисленные гниющие солдатские трупы. Тысячи демонов плясали вокруг, цеплялись за меня, пытавшегося залезть на скользкий утес. Наконец я не удержался и рухнул в бушующее подо мной море.

На смену тоске пришел покой. Я пребывал в этом раздвоенном состоянии всю ночь, пока меня не одолела усталость и не сморил сон. Утром я проснусь, и все будет в порядке. Но я ошибся. Мое расколовшееся сознание не отпускало меня из полузабытья. Я отказывался есть, не хотел ни с кем разговаривать. Воспоминания детства преследовали меня. Я дрожал от холода, хотя в комнате было тепло. На меня накатывала тошнота, несколько раз меня вырвало. Это встревожило моих приближенных. У них возникли опасения, что у их свежеиспеченного председателя помутился рассудок.

В один из дней мой инстинкт самосохранения возобладал, и я велел позвать двух врачей — одного современного, а другого с большим опытом в нетрадиционной медицине. Последователь древней школы пощупал мой пульс, осмотрел язык, простучал грудную клетку, прислушался к звукам в животе. Представитель западной науки врачевания взял изрядную дозу крови на анализ, сделал рентген головы и грудной клетки, познакомился с моими яичками и напоследок даже засунул средний палец в мой задний проход, изрядно унизив мое достоинство.

— С вами ничего особенного не происходит, — с апломбом заявил он. — Сердце здоровое, легкие в порядке. Все остальные органы без патологий и функционируют нормально. Если ничего не случится, вы проживете до ста лет.

Опытный доктор понимал, что мои проблемы — в голове, но не осмелился сказать об этом, потому что правда не раз доводила его до тюрьмы, и больше он не спешил вернуться в тот кошмар.

— Президент, вы здоровы как By Сунн, — вторил ему лекарь, сравнивая меня с героем древней легенды о воине, который голыми руками разорвал тигра и в один присест опорожнил восемнадцать кувшинов вина. — Вас ждет долгая, как Янцзы, жизнь. — Ему следовало предостеречь меня, что мне стоит беспокоиться не о продолжительности моей жизни, а о состоянии разума, с которым уже давно было не все в порядке. Хотя такой диагноз мог стоить ему партийного билета и карьеры.

Депрессия усиливалась. В такие моменты единственным моим спасением были мысли о Суми. Я отчаянно тосковал по ней. Каждый день становился настоящей мукой, ночи сжигали меня. Недели тянулись невыносимо долго, каждый день без нее становился все мрачнее и мрачнее. В один из осенних дней я полетел на личном самолете в пустыню Гоби, где находилась тюрьма Синьцзянь, в которой отбывала срок Суми.

Я не мог оторваться от затемненного стекла, наблюдая за ней и оставаясь невидимым. Я впивался взглядом в каждый ее жест.

Передо мной была по-прежнему прекрасная, с тонкой талией и грациозными движениями, любимая женщина. Даже на дорожках тюремного дворика она выглядела очаровательно. Я проклинал седину, разрезавшую пряди ее густых волос. Ненавистный возраст. Она должна быть вечно молодой. Если не для себя, то хотя бы для меня. Но иней, предвестник зимы, уже выбелил ее голову. Как я мог потерять ее, самое драгоценное, что у меня было в жизни?

Мне хотелось крепко обнять ее, любить ее тело, ласкать каждую его клеточку, упиваться сладостью ее плоти. Внезапно, словно почувствовав мое присутствие, Суми посмотрела на окно, замерла и отпрянула, не отводя от с меня взгляда. Не желая терять ее из виду, я ворвался в камеру и подбежал к ней. Я схватил ее в объятия, поднял и не спускал с рук, хотя на мою голову и плечи посыпался град ударов ее кулачков. Я чувствовал только прекрасный запах ее тела. Я целовал ее лицо, шею, грудь, повторяя в забытьи: «Мое сердце, моя душа, прости же меня…»

Рукоятка пистолета в кобуре на моем ремне уперлась ей в ребра. Не колеблясь, она выхватила его и три раза нажала на спусковой крючок.

Мое лицо исказила судорога еще не боли, а удивления. Изо рта вырвался крик, руки разжались, и я упал к ее ногам.

— Я это заслужил… Прости меня…

Кровь залила мои ноги, но я не обращал внимания.

— Теперь ты сможешь меня простить?

Краем глаза я заметил бросившихся к ней охранников.

Выстрелы не лишили меня жизни, а только разбили коленную чашечку, из-за чего я потом стал прихрамывать. Пули от Суми я воспринял как долгожданное наказание, чего я не потерпел бы ни от кого, кроме нее. Проходили дни, я стал чувствовать себе лучше. Эпизоды из далекого прошлого, казалось, давно забытые, снова вернулись. Порой это были приятные сердцу воспоминания, порой не очень, но в любом случае они грели душу. В ночной тишине я сотни раз проматывал ленту нашей последней встречи — до самых выстрелов. От воспоминаний моя страсть только разгоралась с новой силой: я не думал ни о работе, ни о делах, в голове была только Суми. Мысли о ней полностью захватили мое сознание, отгородив от остального мира.

Ко мне вернулся аппетит и интерес к жизни. Я бы даже распорядился накрыть стол на двоих для романтического ужина в моей гостиной, стены которой были расписаны в стиле династии Мин. Под нежную мелодичную музыку, при свечах, я бы смеялся и наслаждался трапезой, как и моя воображаемая собеседница.

В глубине сердца я каждый день благодарил Суми за ее живительный дар. Я клялся сделать все, чтобы заслужить ее прощение, а может, и любовь.

Что я должен сделать, чтобы все исправить? Я столько натворил, столько разрушил. Сердце мое замирало от этих мыслей. Казалось, мою вину искупить невозможно. Как страстно я желал, чтобы мир опять стал простым и невинным.

В день моего сорокового юбилея я удалился в свою резиденцию, к общему удивлению всех генералов, которые рвались торжественно отметить это событие. Мне хотелось побыть одному. Находясь в подавленном состоянии, я нашел спасение в стихах — однажды в своей библиотеке, где я теперь проводил большую часть своего времени, я наткнулся на томик иностранного поэта. Мудрый и безнадежно тоскующий поэт, живший в чужой стране, говорил моими словами:

Я сделал порядочный глоток прямо из бутылки и улыбнулся глубокой мудрости четверостишия. Смерть — вот золотой ключик. Как приятно было сознавать, что все реки жизни оканчиваются в море. Какой прекрасный выход! Когда измученный солнцем верблюд в пустыне не видит впереди спасительного оазиса, на него нисходит милосердный ангел смерти. Замыкается жизненный круг, как прекрасно. Самое лучшее в жизни — смерть, ведь только после нее люди обретают покой.

Я бросил с размаху бутылку, надеясь воспользоваться осколками как орудием, но пушистый ковер не дал ей разбиться. Я истерически рассмеялся. Главнокомандующий сухопутных сил, флота и авиации, я не мог найти соответствующего оружия, чтобы свести счеты с жизнью. В бутылке еще остался алкоголь. Я запрокинул голову и залпом допил остатки. Теперь я был готов попробовать еще раз. Я поднял правую руку, чтобы как следует размахнуться, но она отказалась мне повиноваться. Напиток был слишком крепким. Я попытался еще, но бутылка выскользнула из рук и с глухим стуком во второй раз опустилась на ковер.