Ярослав Питерский - Падшие в небеса
— Вы Павел, идите туда. Идите. Оболенского надо менять. Ложитесь у печки. Там можно подумать в тепле. Можно подумать и все взвесить! Все взвесить! — Борис Николаевич толкнул Павла в бок. Клюфт вздохнул и встав с нар, как завороженный, двинулся к центру вагона. У печки сидели несколько человек. Они недовольно покосились на Павла и вопросительно впились в него, недружелюбными взглядами. Павел, оправдываясь, тихо буркнул:
— Тут, мой товарищ, спит. Вон, там, на второй полке. Так, это, мы договорились, по очереди, вроде как…
— Надо, так буди! А то, он храпит, как паровоз! — бросил зло один из зэков. Клюфт протиснулся между этими мужиками и легонько толкнул спящего Петра Ивановича. Старик лежал на спине, раскинув руки и широко открыв рот — сладко храпел. На второй полке было тепло, и это неверное совсем разморило Оболенского. Он проснулся не сразу. Павлу пришлось хорошенько стукнуть старику по груди. Оболенский испуганно открыл глаза и посмотрев: сначала на Павла, а затем на печку и сидящих возле нее мужиков, закивал головой и свесив ноги — бодро спрыгнул вниз. Клюфт похлопал Петра Ивановича по плечу:
— Я немного. Пару часов. А, потом, потом — вы опять. Хорошо? Старик, отгоняя от себя остатки сна — протер кулаками глаза:
— А нет, нет, потом — этот Фельдман, пусть спит. Его же папиросы были. А я там, в углу посижу. Ты приходи туда. Паша. Нам поговорить по поводу этого человека надо. Поговорить и серьезно!
— Может сейчас? — подозрительно спросил Павел.
— Нет, нет. Терпит время. Терпит. Еще дорога долгая. Долгая наговоримся. Спи Паша, — отмахнулся Оболенский и поплелся в угол вагона.
Павел пожал плечами. Он вдруг почувствовал, что смертельно хочет спать. А тут, в тепле — почти рай! Рай у печки! Кто бы, мог, подумать, что он, будет ценить — место у печки, в вагоне для скота! Клюфт грустно ухмыльнулся и залез на нары. Опять усиленно застучали колеса. Поезд въехал на какую-то станцию. Заскрипели колодки. Машинист, скорее всего, нажал на тормоз. Колеса пищали и выли. Тук-тук — вагоны замедлили ход. Павел напрягся. Пронесет? Наберет ход или все? Наберет. Нет, так скоро не может быть! Но колодки все скрипели и скрипели. А вагон, ехал, все медленнее и медленнее. Вот послышался угрюмый гудок паровоза. Из буксов вырвался пар. Что-то, звякнуло. И опять скрип. Все медленнее и медленнее. И вот, уже слышно — как кричит конвой. Солдаты бегают возле вагонов — вернее бегут рядом. Поезд едет еле-еле. Но не останавливается. Лай собак. В вагоне все напряглись. Стало тихо. Казалось слышно — как сопят люди. Но на самом деле зэки старались даже не дышать. «Что это? Опять подсадят очередную партию? Но куда — вагоны переполнены. Переполнены. И как, ехать, в такой тесноте? А может, может, будут кормить? Ночью? Тоже мало реально! Мало вероятно! Или утро? Что сейчас? Темно. Зима. Трудно определить — что сейчас и который час» — метались мысли в голове. Сон, как рукой прогнало. И вот вагон остановился. Зашипел пар, где-то там, в начале состава. И опять крики. Дикие маты и лай собак. Несколько секунд в вагоне все молчали. Затем послышался тревожный ропот зэков. Люди с нар — усердно шептали, что-то, друг другу. Не то — спрашивали, не то — молились. Кто-то матерился — громко и озлобленно осыпал конвой четырехэтажным ругательством. Павел испугался, что солдаты сейчас услышат этот крик и тогда всему вагону несдобровать. Но лай собак, заглушал людской, поэтому, конвой, вряд ли мог разобрать, что думает один из зэков — об их матерях, отцах, и всей родне. Дверь теплушки противно заскрипела — словно не хотела выпускать в холодный зимний воздух и без того хиленькое тепло — отошла в сторону. И Павел увидел! Он увидел страшную и завораживающую картину. На темно-синем, холодном и неприветливом небе, виднелись красные, словно пятна крови — всполохи утренней зари. Солнце, еще не было видно. Оно скрывалось, где-то там, за темной верхушкой горы — но его присутствие чувствовалось. Это зловещая картина шокировала. Бордовый и краповый горизонт, и темно-зеленый лес, в сиреневом одеяле снега. Почти фантастическая картина! «Может быть, так выглядит пейзаж на Марсе?» — спонтанно мелькнула у Клюфта мысль. И лишь потом, он, разобрал, темные кляксы, силуэтов конвоя. Солдаты, как слуги тьмы — суетились возле вагона и что-то кричали. В этой суматохе, виделась какая-то неорганизованность и бессмысленность. Зэки притихли. Они, словно зрители странного театра — наблюдали за этой сценой. Смотрели и в ужасе понимали сейчас — они тоже превратятся в действующие лица. В актеров этого страшного спектакля. И каждый с обреченностью понимал, что выход на эту кошмарную сцену может стать для него роковым.
— Слушай список! Заключенные: по фамилиям — выходить из вагона, и строиться в колонну по четыре! — заорал хриплым голосом, какой-то человек в темно-белом полушубке с рыжим воротником. Павел не успел разобрать его звание. Да это было и не важно. И тут же вновь злобный окрик:
— Абрикосов, Бобров!.. Варушкин, Гендель!.. Егоров, Ерофеев! Игнатьев, Клифт! Павел напрягся. «Клифт, Клифт, Это меня? А? Неужели меня? А? Нет, надо подождать!» — судорожно крутились мысли. Зэки, что фамилии прозвучали — неохотно выползали из вагона и прыгали в снег. Их подхватывал конвой. Солдаты гнали людей прикладами. Кричали и пинали. Лаяли собаки. Испуганные арестанты спотыкались и падали. Кто-то хватался за свою котомку. Кто-то тянул чемодан. Человек, что выкрикивал фамилии, лениво посмотрел через плечо. Недовольно сосчитав зэков пальцем, вновь повернулся:
— Клифт! Клифт! Где заключенный по фамилии Клифт?! — проорал конвойный офицер в грязно-белом полушубке. По вагону прошел ропот. Арестанты смотрели друг на друга и испуганно, что-то бормотали. Каждый хотел определить, кто из соседей — пресловутый Клифт, который, не хочет откликаться, на окрик вертухая.
— Он тут гражданин начальник! Парень плохо слышит! Вы еще раз крикните! Он больной! — раздался из-за спины голос.
Двадцать третья глава
Это был Фельдман. В то же мгновение, Павла кто-то бесцеремонно скинул с полки. Клюфт упал на холодный пол и застонал. Его подхватили сильные руки. И вновь голос Фельдмана:
— Вот он! Вот! Это Клифт гражданин начальник!
— А ну, тащи его сюда! — заорал офицер. Павел понял — сопротивляться бесполезно. Его уверенно и ловко выкинули из вагона на снег. Клюфт упал в накатанный наст лицом и больно ударился щекой. В глазах потемнело. Удар в бок ногой. Хорошо, что у конвойных были валенки. Иначе от сапога вновь можно потерять сознание. И тогда… Павел подскочил. Он понял, если сейчас не собрать себя в себе последние силы — то потом они уже никогда ему не понадобятся. Где-то там, за спиной, как в тумане, он услышал хриплые вопли человека, в грязно-белом полушубке:
— Овинников! Оболенский, Одинцов! «Петр Иванович! Он тоже тут. Он с ним!» — подумал Павел и улыбнулся.
— Быстрее в колонну по четыре! — заорал рядом конвойный. Раздался страшный хрипловато-звериный лай. Собака чуть не схватила Павла за ухо. Он, на мгновение, почувствовал теплоту и вонь псиного тела. Его запах. И главное — энергию, ту энергию, с которой овчарка готова была бы разорвать его. Почти дьявольские, рыжие глаза и огромный алый язык, желтые зубы. Дыхание пса обжигало. Собака скулила оттого, что — не может дотянуться и укусить этого человека. Ей так хотелось впиться в него. Ей так хотелось почувствовать — как хрустит под ее клыками кожа. Павел шарахнулся в сторону. Пес проводил его взглядом и облизнулся. Он заурчал и истерично дернулся на поводке. Конвойный шарахнул, его концом брезентового ремня по загривку. Собака прижала уши, но не испугалась. Она продолжала буравить своими страшными темно-желтыми глазами Клюфта. Тот, тоже не отводил взгляда от этого существа.
«Интересно, а если я сейчас сам брошусь на этого кабеля и вопьюсь ему в горло? А? Он испугается? А? Почему он думает, что я слабее и трусливее его? А? Нет! Я не слабее! Напротив! Я так сожму руками его глотку, что он не сможет вздохнуть!
Нет, он определенно испугается! Он поймет — я хозяин этой жизни! Его сильней!» — неожиданно для себя подумал Павел. Он сжал кулаки и тронулся в сторону собаки. Овчарка, почувствовала от него угрозу — поджала хвост и осадила назад. Она, как-то нерешительно попятилась и прикрыв пасть, замерла. Пес ждал, что будет дальше, Неужели этот человек способен на бросок?!
— Фамтусов, Фельдман… — донеслось до уха Клюфта. Павел нервно обернулся. Он увидел, как к ним, в строй, спрыгнул из вагона, этот страшный и загадочный человек. Борис Николаевич радостно подбежал и встал в одну из шеренг. Он, хитро посмотрел на Клюфта и подмигнул.
— Колонна слушай мою команду! Направо! Направо мать вашу! — орал еще один человек в белом полушубке. Это был моложавый офицер. Звания тоже было не разобрать под пушистым воротником. Зэки угрюмо переминались с ноги на ногу. Кто-то косился на состав. Там, в темноте вагонов на них с жалостью и любопытством смотрели десятки глаз. Оставшиеся арестанты наблюдали за этой страшной картиной формирования колонны. Павел огляделся. Солнце, наконец-то, показалось из-за кончика горы. Где-то вдалеке — виднелась башня элеватора. А рядом черные и серые срубы деревенских домов. Стога сена в поле и узкая полоска еле видневшейся, проселочной дороги с сугробами по обе стороны. Эта нитка уходила куда-то вдаль, к еще темным, почти черным, горам на горизонте. Офицер опять начал перечитывать списки. Фамилии звучали обрывками. Засвистел паровоз. Машинист дал тревожный длинный гудок. Конвойные засуетились. Кто-то в спешке убегал к вагонам, кто-то из солдат напротив — отходил от состава к дороге. Собаки залились лаем. К офицеру, что читал список, подскочил человек в темно-серой шинели. Он был в сапогах. На голове, несмотря на зиму — фуражка с синим околышком. Что-то сунув в руку своему коллеге в полушубке — не то бумагу, не то какой то сверток, он толкнул его в плечо и понесся назад к составу. Поезд тронулся. Медленно и как-то обречено набирал ход. Сначала слышался лишь скрип колодок. И вот, колеса, наехали на стыки. Тук… тук. Все — быстрее и быстрее…
