Роберт Крайтон - Камероны
– Я…
– Зажни глотку, когда его светлость говорит, – прикрикнул на него Брозкок.
– Ты решил вызвать меня в суд, точно простого уголовника. Прийти ко мне, как человек к человеку, ты не мог, а в Эдинбург отправился и ради денег повис на шее у чужих людей. И после этого ты являешься ко мне в костюме моего клана и рассчитываешь, что я раскошелюсь и дам тебе денег.
Гиллон смотрел себе в ноги. Чудно было видеть собственные ноги в чужих туфлях с черными язычками на этом до блеска натертом полу.
– Ты что же, считаешь меня обычным уголовником?! – Гиллон молчал. – Я тебя спрашиваю. Отвечай!
– Отвечай хозяину, – сказал Брозкок.
– Нет.
В эту минуту, все снова застучали чашками: гостей стали обносить сладкими пирогами. Гиллон поднял глаза и обнаружил, что одна из служанок подливает ему чай.
– Нет, я не буду… – Но она все-таки налила чашку до краев, и Гиллон испугался, что вот сейчас плеснет чаем на красивый пол и себе на туфли – до того дрожала у него рука. Он хотел было отпить немного, но боялся: а вдруг из-за этой дрожи он не сумеет донести чашку до рта, и потому продолжал стоять с полной до краев чашкой.
– А что ты делал на Нагорье до того, как стал работать в шахте? – спросил молодой голос. – Дистанция-то все-таки немалая.
– Я был моряком. – Пауза. – Сэр.
– Вам необязательно величать меня сэром, мистер Камерон. По летам вы годитесь мне в отцы.
Кто-то пощупал сзади его юбочку. Гиллон хотел было обернуться, но удержался.
– А она настоящая, чин по чину, – сказал голос.
– Значит, с глади морской прямиком на дно шахты. Настоящая Одиссея, не так ли? Наверное, это было ужасно.
– Что, что? – спросил Гиллон.
– Одиссея. Путешествие. Ты меня совсем не понимаешь?
– Нет, понимаю.
– А всё эти чертовы либералы.
– Но не так уж там и плохо, верно? – заметил кто-то.
– Не пикник… сэр.
– А ты думаешь, есть такие люди на белом свете, у которых жизнь – сплошной пикник? Все ведь относительно.
– Ну, а теперь серьезно – как там в шахте-то?
– Неплохо.
– Неплохо, – ироническим тоном повторил молодой человек. – Ты хочешь сказать преотвратительно. Зачем ты вообще под землю полез?
– У меня не было другого выбора. Голод чему хочешь научит, сэр.
– А вот это хорошо оказано. – И точно Гиллона тут и не было, он повторил его слова кому-то, стоявшему позади. – Запиши это, Тэдди. К твоим услугам подлинная народная мудрость.
Гиллон продолжал стоять навытяжку, держа чашечку с блюдцем, точно для осмотра.
– Я не всю жизнь был моряком. Мою семью, видите ли, согнали с фермы во время очистки земель, и вот…
– Да, как же, знаем. В холодную зимнюю пору выгнали прямо на снег. Крышу над вашей головой подожгли и выставили вас. на ветер с тремя малыми детьми, а у мамки еще было воспаление легких, и хлеб ваш скормили оленям! Правильно я говорю, да?
– Полегче, Уоррик, нельзя же так только потому, что тебе не понравился его ответ.
– Терпеть я не могу эту их ложь. Не выношу их пролетарской лжи.
В комнате вдруг все смолкло. Должно быть, подали какой-то сигнал, которого Гиллон не заметил, кто-то взмахнул рукой, и все сразу поняли, что лорд Файф желает говорить, и стук чашечек и разговоры прекратились. Все снова уставились на Гиллона.
– Преданность… – Лорд Файф изменил тон. Он теперь говорил спокойно, как человек воспитанный, беседующий с человеком невоспитанным, но все же человеком. – Не думаю, чтобы у тебя отсутствовала эта добродетель. Мне кажется, что где-то глубоко в тебе лежит пласт преданности, который еще надо разрабатывать.
– Прекрасно, отец, – произнес молодой голос – произнес весьма иронически.
– Я вижу также, что человек ты здравомыслящий, как большинство людей, которые любят деньги.
– Но я… Дело же не в деньгах… – И он умолк. Они всё понимали шиворот-навыворот.
– Какие две заботы есть у вас, углекопов? – Он не стал дожидаться ответа Гиллона. – Стремление избежать увечья и стремление иметь работу, чтобы с помощью хозяев прилично содержать семью. Теперь я вот тебя о чем спрашиваю. Кто, по-твоему, может лучше обеспечить тебя и тем и другим – агитаторы-рабочие шли христиане-джентльмены, которых господь бог поставил на страже собственности, а ведь от успешного управления ею столь многое зависит для нас обоих? Отвечай же.
Гиллон не мог.
– На что ты делаешь ставку? На разумный порядок, установленный господом и проверенный временем, или на анархию, устраиваемую голодранцами, которые ни перед чем не остановятся, лишь бы заполучить то, чего они хотят для себя? Отвечай же!..
Гиллон стоял и озирался, ничего не видя, лишь смутно сознавая, что чашка у него накренилась и чай с блюдца капает на пол и ему на туфли.
– Не знаю я никаких рабочих агитаторов, – наконец произнес он.
Лорд Файф рассмеялся – совсем не зло, подумал Гиллон, просто до того заразительно, что Гиллон сначала улыбнулся, а потом и сам начал хохотать.
– Ты никогда не встречался с Кейром Харди?
Звук этого имени обжег Гиллона, как оплеуха. От стыда у него даже слезы подступили к глазам. Он совсем забыл про Харди, так как считал, что, в общем-то, не встречался с ним, и все же они поймали сейчас его, Гиллона Камерона, на лжи. Он продолжал стоять молча, и рука у него снова начала дрожать.
– Так вот: я знаю, зачем я был послан на землю. Я был послан сюда, чтобы добывать уголь и делать деньги, и я намерен выполнить свою миссию.
Гиллон невольно кивнул.
– Если бы все считали себя вправе подавать в суд на компанию, как только что случится, знаешь, к чему бы это нас привело? Знаешь?
Гиллон отрицательно покачал головой.
– Нет, ты знаешь, только не хочешь оказать, поэтому я скажу за тебя. К банкротству!.. – Он выждал, чтобы это осело в сознании Гиллона. – Твои любимые друзья-приятели остались бы без работы, их детишек отправили бы в работные дома, а шахты бы затопили. И все из-за самодовольства, из-за эгоизма одного человека, который думает только о себе.
Служанка в дальнем конце Большого зала уронила ложечку, и та с грохотом упала на пол. Другие служанки даже не повернулись и не взглянули в ее сторону: подумаешь, ложечка упала на паркет, но Гиллон оторвал взгляд от пола и только тут понял, какая огромная это комната. До сих пор он ее по-настоящему и не разглядел – все эти портреты предков, смотревшие со стен, огромные гобелены с изображениями охоты, облав и празднеств. Он почувствовал себя очень неуютно в этом необъятном зале и, сам не зная почему, разозлился.
– Ты и так уже столько горя причинил в поселке, что люди будут помнить об этом до конца своих дней. Из-за твоего нахальства тысячи людей голодают, тысячи фунтов стерлингов, которые они могли бы получить за свой труд, никогда не будут ими получены, тысячи тонн угля не вырублены и не проданы.
«Из-за моего нахальства!.. – подумал Гиллон. – Моего!..» И почувствовал, как злость горячей волной затопила его, сразу придав уверенности в себе.
– Из-за тебя одна женщина уже умерла с голоду.
– Миссис Уоллес умерла от…
– Заткни глотку, когда лорд Файф говорит! – рявкнул Брозкок.
– Да, умерла с голоду! У нас есть справка, медицинское свидетельство.
Медицинское свидетельство? Значит – доктор Гаури.
– Так вот: я хочу сделать тебе предложение. Сколько ты у меня просишь?
Гиллон медлил, не в силах произнести цифру вслух – такой невероятной казалась она ему сейчас, – и все же произнес. «Четыреста фунтов», – произнес так тихо, что присутствующие вынуждены были повторять ее друг другу, и всякий раз это вызывало недоверчивый или презрительный смешок и всплеск злости.
– Но это больше, чем я трачу в университете за год, – сказал один из них. – Да кем он себя считает?
– Наденьте юбочку на углекопа – и он уже считает себя пэром.
– Но это же нелепица, – сказал лорд Файф. – И ты это знаешь, Камерон. Посмотрите на него, – продолжал он, обращаясь к присутствующим. Даже служанки подошли ближе.
– Вы только посмотрите на цвет его лица. Если бы его требование было разумным, стоял бы он с таким лицом, точно его сейчас повесят? А вернее – выпорют?
Как Гиллон ни старался, он вынужден был опустить взгляд. Слишком много глаз и чересчур уж долго рассматривали его.
– Вот это уважал мой отец, и дело шло тогда много лучше, – вставила леди Джейн. – Спросите любого старого углекопа. Они предпочитали, чтобы было так. Хорошая порка
– и человеку все ясно.
– Мы, конечно, больше этим не занимаемся, – спокойным, размеренным тоном продолжал граф, – но в Питманго есть люди, которые могут сделать это за нас, коль. скоро ты хочешь набить себе карман, а они голодают. Как это ты говорил про голод?
– Голод чему хочешь научит.
– Да, но от голода и руки начинают чесаться.
Он дал этой фразе осесть в тишине комнаты.
