Алексей Зверев - Современная американская новелла. 70—80-е годы: Сборник.
Несчастье в том, что я обладаю здоровым творческим воображением.
Что общего между кастовыми границами и творческим воображением?
Бездна общего.
Уточнение. Что вы понимаете под личной свободой?
Не ограничиваемые никем возможности развивать все новые и новые сюжеты.
А для выстраивания данного сюжета не пришлось ли вам ограничить себя?
И сыграли они свадьбу в Сан-Франциско…
Вирджиния, этот кладезь разных историй, очень много для меня значила. Я все боялся, что Поль, завладев всем этим богатством, не преминет наложить на него лапу. Я был в этом убежден. Вирджиния красавицей вовсе не была, и сначала я попросту отказывался поверить, что Поль ее действительно любит. Полноватая, с маленькой грудью, в неизменных джинсах «леви» и приплюснутой кепочке с широким козырьком, в каких щеголяли гангстеры в фильмах сороковых годов. Но чем чаще я на нее смотрел, тем очевидней становилось мне, что весь этот камуфляж лишь для того, чтобы сбить посторонних с толку, не допустить близко к себе. Если Вирджиния смеялась, то всегда нарочито громко, и этим смехом, мне чудилось, тайно от всех словно одергивала себя, поправляла на себе наряд. Даже ее любовь к позерству казалась мне нарочитой, задуманной специально, чтобы утаить природную мягкость. Вслушиваясь в грубоватые раскаты ее смеха, я чувствовал, что это все специально, только бы не дать чужому доступа к ее душе, слишком ранимой, слишком утонченной, чтобы выставляться напоказ. Она сотворила себе немыслимый иронический заслон в качестве самозащиты. Если она журчит грудным голосом: «А ты, нигер, не шути со мной!», я слышу в этом: «Не подходи, стреляю без предупреждения!» Или: «Проходи, знакомься, это мой жених, не нравится — вали ко всем чертям!», но в живых черных глазах, цепко вглядывавшихся в гостя, читалось без слов: «Не тронь мое дитя! Не тронь мое дитя!» Своей обаятельной иронией она сдабривала и свои рассказы. Вирджиния Валентайн умела в простонародной манере излагать сюжеты, собранные со всего света. В своих рассказах она воплощалась целиком, каждой черточкой своей сущности. Уникальная рассказчица, классический тип сказительницы, Вирджиния Валентайн была чудо, да и только.
Не исключено, Поля Фроста привлекла в ней именно эта внешняя демонстрация силы. Убежден, что к тому времени Поль уже достаточно созрел, чтобы воспринимать Вирджинию не только как экзотический экземпляр. Происходя из канзасского семейства, преуспевшего в бизнесе, он, должно быть, научился разбираться, что почем. Но именно поэтому, хотя, возможно, и по другим причинам, им еще не осознанным, теперь для него и семья, и канзасские степи отошли в прошлое. Думается, он ощутил потребность облагородить свое происхождение с помощью святого искусства, вырваться из плена призраков, наполнявших затерянные в степях городки. Я понял это, заглянув ему в глаза: в них я увидел лики умерщвленных индейцев. Попутно я оценил и здоровый блеск его прямого взгляда. Глаза, казалось, ищут ответа на откровенные вопросы, готовые вот-вот сорваться с языка. У самого лица Поля, будто прозрачное облако, будто верхний сияющий кожный покров, трепетала аура жгучего интереса к окружающему. «Что есть я?» — казалось, вопрошали глаза Поля всякого, на ком останавливался его взгляд. Но это лишь общее мое впечатление. Рассмотреть же его лицо как следует мне никак не удавалось. И, отмечая в себе это постоянное желание разгадать это лицо, я маялся, зная, что это нехорошо, даже неприлично. Что, если причиной его внутреннего беспокойства, его тайной сутью является тривиальное ощущение вины, или порочная страсть, или жажда власти, или потребность подчинения силе? Все эти мотивы тоже подпадают под традиционное определение любви.
Однако, наблюдая порой, как нежнеют глаза Вирджинии, скользя по лицу Поля, я читал в них признание сил духовных, неограниченных, не кричащих о себе, но достаточно дерзких, не пугающихся проявляться открыто. Убежден, что Поль не отдавал себе отчета в своем простодушии. Возможно, именно поэтому, когда Поль, такой незащищенный, оказывался перед каким-нибудь циником, глаза Вирджинии молили: «Не тронь мое дитя! Не тронь мое дитя!» — пусть при этом она смеялась, хорохорилась, покрикивала. Народная мудрость сочеталась в ней с неповторимым величием кудесницы. Наблюдая их союз изблизи, я начал глубже вдаваться в его суть. Вирджиния, как орлица, раскинула свои израненные крылья, неумело ограждая благородную душу простого фермерского парня. Его не изведавшая горя душа была обнажена, уязвима. После столь стремительного взлета и столь отрезвляющего низвержения Вирджиния все же сумела сохранить в себе как огромную душевную щедрость, так и устойчивую веру в людское вероломство. Она не могла допустить, чтобы ранимое существо оказалось незащищенным. Простодушному Полю Фросту отчаянно повезло. Его хранила и тем врачевала свои раны Вирджиния Валентайн.
Бракосочетание в приемной мирового судьи прошло без особого шума. Шафером был высокий, могучий брат Поля. Он приехал из Канзаса поддержать брата. Родители Поля на бракосочетание не явились. То и дело звонили, приводили сыну обычные доводы. Когда убедились, что тщетно, прислали телеграмму: «Всего наилучшего». Родители Вирджинии все-таки приехали из своего Теннесси. Славные простолюдины давно звали дочку домой. Но, поняв, что ее вернуть не удастся, сели в самолет, прихватив с собой домашний окорок, домашний пирог и стеганое одеяло, сшитое на внучкину свадьбу бабушкой, чистокровной индианкой-чероки, обитавшей где-то в глуши лесов Теннесси. Добрые соседи послали молодым разные кулинарные рецепты. Мать Вирджинии, маленькая, очень темнокожая, в голубом платье и белой шляпке, застыла в кожаном судейском кресле с официальным видом, как привратник воскресной школы. Когда судья окончил речь, отец, мистер Дэниел Валентайн, крупный, видный мужчина, смуглокожий, нервно улыбнулся и принялся пожимать всем руки. У него были курчавые черные волосы, высокие скулы, тонкие индейские черты. У Вирджинии кожа красновато-коричневая, темная. Она была в простом белом платье с красным поясом. То и дело подбадривающе улыбалась нахохлившейся матери, будто говоря: «Вот видишь, я же говорила, все в порядке!» Поль в своем черном костюме и при галстуке-бабочке казался сосредоточенно-деловитым, будто официант на банкете в изысканном закрытом клубе.
На праздновании, организованном на солнечной веранде парка «Золотые ворота», мистер Валентайн угощал гостей сигарами. Потом задумчиво, руки в карманах, расхаживал по парку. Стоял теплый ноябрьский день, гораздо жарче, чем мог ожидать мистер Валентайн в такую пору. Он никак не мог приспособиться ко всей этой непривычной для себя обстановке. Я шел рядом с ним, попыхивая сигарой. На темном лице моего спутника запечатлелись одновременно и страх, и гордость, и растерянность. Он все пытался разобраться, почему случилось так, что прямо на глазах ломаются его такие очевидные представления. Он привык считать, что основной залог счастливого брака — общность цвета кожи, и теперь ему, должно быть, было как-то неловко.
— Сколько раз твердили ей: возвращайся! — говорил он, когда мы шли с ним по дорожкам; взгляд его блуждал по запоздалым осенним цветам, зеленым кронам деревьев, едва начинавшим буреть, обнаженным до пояса парням, перекидывавшимся летающими тарелками «фризби». — Теперь уже не скажу, что хорошо разбираюсь в этой жизни, но все же кое в чем разбираюсь и сколько уж лет следую праведным путем, указанным господом. И у меня все было точно как заведено. У дочки моей неплохая родословная, и мы с мамой гордимся этим. Немало у нас белых южанок за мной увивалось: что ж я, совсем слепой, не вижу, как оно в жизни бывает? Только игрушкой никому быть не хочу, и дочке моей не бывать. — Его грудь заколыхалась, он глубоко вздохнул, не отрывая глаз от зеленой травы, пышной листвы. Казалось, его телу тяжко без отрадной осенней прохлады. На лице поблескивал пот. — Плевать я хотел на его семейство! Что мне до них, пусть идут ко всем чертям! Но моя семья мне дороже всего! Вечером сказал ему: «Если когда обидишь мою дочку, если когда она от тебя заплачет, если унизишь ее как женщину — из-под земли достану!» Сказал ему: с палкой заявлюсь.
Валентайн делился со мной, как цветной с цветным, словно чувствовал потребность убедить меня в чем-то. Пришлось мне заметить ему, что дочь его, открывшую свой внутренний мир и оберегавшую свое скрытое существо, давным-давно унесло за тридевять земель из тесноты дома, где царят старые предрассудки.
— Так ведь и я ему то же сказал, — подхватил мистер Валентайн. Он затянулся сигарой и перевел взгляд на полянку вокруг эвкалиптового дерева. Там сгрудились гости. Миссис Валентайн распаковывала снедь к столу. Поль смеялся, как мальчишка, раскачивая в руке руку Вирджинии.
