Дуглас Кеннеди - Покидая мир

Увидимся позже в нашей «Обители радости».[112]

С наилучшими пожеланиями, Джейн.

Я села в такси. Мы поехали по Двадцать девятой улице мимо Онкологического центра больницы Футхилс. У ж не здесь ли лечили Верна?

Водитель, казалось, прочитал мои мысли. Когда мы проехали мимо здания, он заговорил:

— Каждый раз, как еду мимо и читаю эту вывеску, «Онкологический центр», прямо в дрожь бросает. Не приведи господи, думаю.

— Прекрасно вас понимаю.

Оказавшись в своей квартирке, я приняла горячий душ и переоделась, а потом отправилась завтракать в «Кафе Беано». В библиотеке я была, как обычно, в десять. Рут поздоровалась, озабоченно на меня посмотрев:

— Вчера вы заставили меня поволноваться. Я собиралась предложить вам пойти куда-нибудь вместе вчера вечером, но не успела — вы уже исчезли.

— Я просто пошла домой.

— Не нужно вам было вчера оставаться одной.

Я ничего не ответила.

Спустя некоторое время ко мне в комнату зашла Бэбс и тоже поинтересовалась, как я себя чувствую.

— Все прекрасно, — приветливо ответила я.

— В общем, если когда-то у вас будет настроение поплакаться кому-то в жилетку…

— Спасибо, — сказала я и быстро сменила тему разговора.

Люди пытаются помочь. Они не знают, что сказать, как себя вести. Ты, в свою очередь, не знаешь, что сказать им. А что тут скажешь? Только обычные банальности — и признание того факта, что все до сих пор ужасно. А потом…

Никакого выхода. Оставалось только с головой уйти в работу, что я и сделала. Мне попались данные о полном собрании сочинений Грэма Грина издания «Бодли Хед», предлагаемом по очень выгодной цене — две тысячи триста долларов. Потом я спросила Марлин (теперь она руководила отделом детской литературы — и бесконечно брюзжала), не против ли она получить двадцать тысяч на пополнение своих фондов.

— И вы дадите мне карт-бланш на приобретение всего, что я сочту нужным?

— А вы хоть раз давали кому-нибудь карт-бланш, когда были главой отдела комплектования?

— Это не ответ на мой вопрос.

— А вы увиливаете от ответа на мой. Но суть не в этом. Да, практически вы можете выбирать все, что захотите, но я прошу представить мне перечень ваших пожеланий. Я хотела бы видеть, как вы планируете истратить свои двадцать тысяч. Если у меня не возникнет серьезных возражений по каким-то пунктам плана, я его подпишу… и начинайте действовать, заказывайте, покупайте и так далее. Справедливо?

— Что именно может вызвать ваши возражения?

Я протяжно вздохнула — и заставила себя промолчать, чтобы в раздражении не сказать чего-нибудь злобного, вроде: Да что же это, почему вы все время упрямитесь? Почему из всего делаете проблему? С вами невозможно разговаривать!

А к этому можно было добавить и другие мои мысли: Почему, куда бы я ни попала, вечно одно и то же — не работа, а минное поле мелких интриг и тлеющей злости? Как будто людям так важно, просто необходимо превращать свою скуку и неуверенность во что-то болезненно-злобное, выбивающее из колеи всех окружающих. Внутренние дрязги, интриги всегда связаны с унылой повседневностью, с жутковатым осознанием: то, что человек вынужден делать ежедневно с девяти до пяти, рано или поздно надоедает; хочешь не хочешь — приходится заниматься ерундой. Так почему не придать драматизма скучным будням — находить объекты для неприязни, сплетничать о коллегах или сходить с ума от подозрений, воображая, что те говорят у тебя за спиной…

Верн выбрал правильную линию поведения. Поступив на работу, он притворился невидимкой. Работал, делал свое дело. Делал его хорошо. Со своими коллегами держался приветливо и дружелюбно, но сдержанно. Уходил домой — и будто растворялся в музыке, в той книге, работа над которой, как я почувствовала, придавала его жизни вкус и страсть, которых в ней никогда не было или которые он с некоторых пор отвергал для себя.

Верн… После той ночи у него в доме он просто здоровался со мной — церемонно раскланивался в вестибюле или бросал «Привет, Джейн», — когда мы встречались в комнате для персонала. Складывалось впечатление, что он меня избегает, видимо чувствуя, что слишком много поведал о себе в тот вечер, приоткрыл завесу над своей жизнью больше, чем хотел. Хотя мне казалось ужасно несправедливым, что никто не догадывается о его писательской деятельности, что ему не воздают заслуженных почестей, я отлично понимала, почему он держит ее в тайне. В таком маленьком, тесном мирке, как наша библиотека, все может быть разрушено или использовано против тебя, особенно если ты делаешь что-то, выходящее за рамки наших собственных прозаических горизонтов: «Он что, в самом деле возомнил себя музыкальным критиком?.. Я вас умоляю, кто же это, находясь в здравом уме, закажет ему такой монументальный труд?»

Неудивительно, что Верн жил в своего рода внутренней ссылке. Когда жизнь подбрасывает тебе одно испытание за другим, будто хочет уничтожить — а у тебя сохранилось еще хоть что-то, какая-то малость, вызывающая интерес и восхищение, — приходится бороться за то, чтобы не дать эту малость разрушить. Потому что вокруг столько недоброжелательства, а вот доброты куда меньше, чем мы привыкли считать.

Верн… Прошла неделя — по-прежнему ничего, кроме односложных приветствий. Понимаю. Пролетела вторая неделя, и я получила от него запрос по электронной почте на приобретение «Полного Моцарта» — собрания из ста пятидесяти дисков от Филипса. Он писал:

Будь это возможно, я предпочел бы покупать каждое произведение по отдельности, но это стало бы дурным разбазариванием выделенных правительством средств. Весь комплект сейчас можно приобрести по специальной цене, всего за четыреста долларов. Мне кажется, что это уникальная возможность — и необходимое дополнение к нашей коллекции. Записи весьма качественные, а прочтение шедевров Моцарта серьезное и грамотное.

Надеюсь на вашу поддержку,

Вернон.

Я ответила:

Поддерживаю. Нет ли у них заодно и полных собраний Баха, Бетховена и Шуберта? Цена, которую вы указали, меня приятно удивила. Пожалуйста, разузнайте это и сообщите мне результат.

Как у вас дела, кстати говоря?

Пришел ответ:

Бах, Бетховен и Шуберт тоже по четыреста долларов и, как и первое, отменного качества. Фортепьянные сонаты Бетховена и Шуберта, например, исполняют Брендель, Ковачевич, Лупу и Учида — выдающаяся когорта современных пианистов, я бы сказал. Так что для нас это было бы просто идеально.

P.S. У меня есть два билета на концерт Анджелы Хьюитт, на следующий четверг. Может оказаться, что у вас нет планов на этот вечер?

Господи, Верн Берн приглашает меня на свидание. Я не знала, как к этому отнестись, что об этом думать, кроме того, что Анджела Хьюитт — крупнейшая канадская пианистка со времен Гленна Гульда. Если у Верна есть лишний билет, то, черт возьми, почему бы и нет?

Я обдумала ответ:

Полные собрания Баха, Бетховена и Шуберта поддерживаю. И буду очень рада пойти с вами на концерт Хьюитт. Но позвольте мне пригласить вас на ужин.

Он написал:

Нет, ужин за мной. Я заказал столик в «Театро» на шесть вечера. До встречи.

За время между приглашением и самим ужином я сталкивалась с Берном в библиотеке раз десять. Каждый раз, завидя меня, он смущался, застывал и ограничивался кивком. Мне хотелось подойти и сказать ему: Послушайте, ведь это всего лишь ужин и концерт. Перестаньте пугаться так, будто у нас роман, а я замужем за пьющим и безумно ревнивым морским пехотинцем, который чуть что хватается за ствол…

— Знаешь, мне кажется, что Верн тебя побаивается, — сказала мне Рут накануне концерта.

— Почему ты так думаешь?

— Он так торопливо отводит глаза каждый раз, как ты попадаешь в поле его зрения.

— Может, у него есть более симпатичные и интересные объекты для рассматривания.

— А может, он в тебя втрескался?

— Может, не стоит ко всему относиться так, будто мы все еще школьники. Он стеснительный человек, вот и все.

Верн жутко нервничал и крутил в пальцах уже пустой стакан из-под виски, когда я вошла в «Театро». Это был один из самых больших и шикарных ресторанов в Калгари, расположенный всего в квартале от библиотеки и напротив концертного зала Джека Сингера, где играла в тот вечер Анджела Хьюитт. Я сто раз проходила мимо, но никогда не заглядывала внутрь и понятия не имела о меню — дорогие рестораны никогда не привлекали меня, даже в недолгие дни работы во «Фридом Мьючуал», когда в кармане водились шальные деньги. Но оделась я для этого выхода нарядно — в длинную черную юбку, тонкий черный свитер с высоким горлом и черные сапоги. Увидев меня в таком виде на работе, Бэбс и Рут не замедлили учинить мне допрос насчет того, не собираюсь ли я вечером на «крутое свидание».