Валерий Примост - Штабная сука
Запасной район — это такой себе пупок площадью в несколько квадратных километров между сопками, поросший густым старым лесом. В лесу квадратом натянута колючая проволока. Внутри квадрата — подземные бункера, коммуникации, капониры. Сюда должна переместиться головка корпуса в случае войны.
Мы живем в небольшой бревенчатой хибаре неподалеку от ворот. В домике есть три топчана, печка-буржуйка и стол с телефонным аппаратом. Раз в неделю в запасной район приезжает шестьдесят шестой и тощий молчаливый старший прапорщик выдает нам продукты на семь следующих дней.
Здесь клево. Никакого начальства. Никакой службы. А главное — никакого палива. Ни по каким вопросам. И я этим пользуюсь. В полный рост. Моим молодым уже впору выть на луну от того дроча, который я им тут исправно обеспечиваю каждый день. И ведь никуда им от меня не деться — вот что клево. Да и куда тут денешься, если вокруг на километры ни одной живой души, только снег, сопки и мороз. И настроение у меня здесь клевое. Благодушное, умиротворенное такое. Всыпешь чмырям по самые гланды, потом выйдешь на улицу перекурить, а вокруг тишина, спокойствие, белизна, ну просто палата реанимации корпусного госпиталя, да и только. Покуришь, поза-висаешь, на всю эту медицинскую красоту глядя, и снова внутрь, чтобы дроч, чтобы ублюдки мои нюха духанского не теряли.
Чего только они у меня не делали: и в одном нательном белье в снегу отжимались, и босиком к поленнице за дровами бегали, и постились, и по ночам в шинелишках своих несли посменно караул у ворот, а уж по морде и вовсе огребались без числа. И ничего. Свежие да румяные, что девки из терема, только сарафанов и кокошников не хватает.
В тот вечер, когда из батальона позвонили насчет Оскала, Банник с Гуляевым были рядом и все слышали. И вот как-то так информация эта на них повлияла… Нездорово как-то. Вот вроде ничего особенного — подумаешь, ну убили где-то в поезде дембеля. Ну и что? Ан нет. Для них это — как откровение какое, что ли. Ну, то есть, что лоси не только в деле умирать умеют, понимаете? Что и тот, кого лось дрочил, тоже его завалить может. И не так уж это сложно. Потому что, оказывается, лось — не супер какой-нибудь с танковой броней и счетверенной артустановкой с «Шилки», а просто человек. Мясной. Кровавый.
Я сначала не въехал — смотрю, сидят они на топчане рядком, мрачные, молчаливые, и как-то странно, недобро, исподлобья на меня поглядывают. А глаза… Не прежние глаза, духанские, зангуганные, а что-то в них новое появилось, бурость какая-то, уверенность в себе.
Ну, я тогда так думал: что мне, мол, эта их уверенность? До жопы, если честно. Как пришла, так и уйдет, верно? Как ужин после пургена. Уж это я им организую.
А я как раз новое дрочилово для них придумал. Во-первых, потому, что положено. А во-вторых, за Оскала. Как поминки по нему, понимаете? Нет, я, в общем, уже когда с харанхойской станции в часть ехал, знал, что Оскалу труба, так что это известие меня врасплох не застало. Я уже тогда с ним попрощался. Но все равно паршиво на душе. А паршу эту надо искоренять, пока не поздно, пока крыша от мрачилова этого не съехала. А как еще искоренить, ежели не дрочем? Так что новое дрочилово, согласитесь, пришлось как раз кстати.
Тем более, что давать думать солобонам надо как можно меньше. Не их это дело — думать.
— Ладно, военные, хорош там таблом щелкать, — говорю. — Пора за дело браться.
Сидят. Молчат. Ждут.
— А дело простое. Поминки. По Оскалу.
Реакции — ноль. Молчат. Знают, что от меня ничего хорошего ждать не приходится. Вот и славно. А мы в них этот рефлекс сейчас закрепим.
— Встать. Встают.
— Гуляев!
Молча поднимает на меня глаза.
— Гуляев, сука!
— Я.
— Спускай штаны.
Гуляев с Банником удивленно переглядываются.
— Чего завис, ублюдок? Помочь?
Я делаю к нему шаг и замахиваюсь. Он нехотя расстегивает ширинку и спускает штаны.
— Ниже… Еще ниже… До колен,.. Так, хорошо. Молодец. Теперь… Теперь спускай белье.
— Зачем? — осмеливается он спросить.
— Не зли меня, солдат. Живее.
Он мешкает и тут же получает по морде.
— Спускай белье.
На его щеках играют желваки, но белье медленно сползает вниз и присоединяется на уровне колен к штанам пэша. На свет божий выныривает из-под куртки пэша его сморщенный — видать, очень замерзший — братанчик.
— Хорошо, — улыбаюсь я. — Молодец. Видишь, все очень просто… Кстати, ты зря кипишишься. Я, может, решил тебе сегодня праздник сделать. Скажи спасибо, что штаны спустил не Банник.
Они, кажется, начинают что-то понимать. Гуляев инстинктивно хватается за штаны, а Банник шарахается назад. Бью одного, другого, восстанавливаю порядок во вверенном мне подразделении. Гуляев опять замирает по стойке «смирно» со штанами на уровне колен.
— Банник! — командую я. — На колени!
Банник мотает головой, пятится, пытаясь съехать с темы. Сшибаю его с ног, разбиваю до крови ухо и насильно опускаю на колени перед Гуляевым.
— Гуляев, руки за голову!
Скидываю ремень, легонько хлопаю бляхой Гуляева.
— За каждым проявлением бурости будет следовать подача бляхой, понятно?
Они замирают: Гуляев с руками на затылке, Банник на коленях, чуть ли не уткнувшись носом в гуляевский пах.
— Отлично. Теперь хряпай.
Пауза. Изо всех сил бью Банника ремнем. Он дергается, орет от боли. Пэша на его спине намокает от крови.
— Повторяю: начинай хряпать.
Ноль эмоций. Бью снова. Банник снова орет и подрывается на ноги. Ах ты ж гад! Луплю его ремнем наотмашь, пока он, прикрываясь руками и вопя, не падает на топчаны.
— Ублюдок, встать! — понемногу завожусь я. — Че разлегся здесь? Встать! Ты что, думаешь, я шучу, да? Встать, козел! — снова начинаю его хлестать. — Ты чмо, понял? Чмо! А раз так, то давай, на колени, хавай свою чмырскую долю! Никто не отмажется от того, что заслужил, понял? Каждый получит свое! И Оскал получил, и я получу, хер с ним, куда ж от этого денешься, но зато и вы, чмыри гребаные, тоже получите свое, вонючую елду за щеку!.. Встать, козлина!.. Ненавижу вас, ублюдков, чмырей, ненавижу ваших пидаров пап и блядей мам, которые сами уроды и уродов выплевывают на свет, ненавижу армию, где вас так много, ненавижу…
Я орал и сослепу колбасил Банника, как вдруг из глаз у меня посыпались искры, а на губах появился соленый вкус крови. Это был Гуляев. Он уже надел штаны и теперь со зверской рожей надвигался на меня. Я невольно сделал шаг назад, и тогда рядом с Гуляевым встал, сплюнув кровью, Банник.
И то, что я увидел в этот момент, заставило меня попятиться. Передо мной были другие люди, совсем не те, которых я знал и дрочил так долго. Сейчас на меня надвигались двое здоровенных мужиков — блин, никогда не замечал, что они такие крепкие, рослые ребята, — а их лица… Это были настоящие мужские лица — плотные, широкие, потемневшие от ненависти. И тут я понял, что они не просто будут драться со мной. Они будут стремиться меня убить. Автомат неизвестной системы наконец выстрелил. И когда я понял это, мне стало страшно. Так страшно, как еще никогда не было, даже в драке не на жизнь, а на смерть с каким-нибудь зэком. Зэк ведь ненавидит не тебя. В тебе ему ненавистна зона со всеми ее вэвэшниками, ментами и собаками. Сойди с его пути, и он перестанет тебя замечать. А эти двое ненавидели именно Андрея Тындюка и никого другого, и куда бы ни пятился Андрей Тыднюк, их путь все равно лежал через него, через его труп.
Я не дернулся им навстречу и ничего не крикнул, чтобы попытаться их остановить. Я просто стоял и ждал. От первого удара я ушел, но второй — увесистый, что кувалда — швырнул меня на топчаны. Я отпихнул ногами Банника, откатился по топчану в сторону и вскочил на ноги. Парировав правый прямой Гуляева, я опрокинул его назад сильным апперкотом и без паузы всадил левый кулак в «солнышко» набегающему Баннику.
Получив секундную передышку, я кинулся вперед и атаковал уродов, не давая им опомниться. Я ляпнул согнутого вдвое Банника мордой об стол, после чего он сполз на пол, и ударом ноги в грудную клетку впечатал в стену Гуляева. Гуляев захрипел, выпучил глаза и с трудом втянул воздух в сплющенные легкие. Не давая ему очухаться, я провел мощную серию в лицо и корпус и, когда он упал, принялся обрабатывать его ногами.
Это была моя ошибка Сзади что-то зашевелилось, и, не успел я обернуться, какой-то тяжелый предмет обрушился мне на голову. Комната завертелась у меня перед глазами, и я вырубился.
Пришел в себя от боли. Кто-то жестоко избивал меня ногами. Когда я открыл глаза, надо мной стоял Банник и с сумасшедшим радостным криком раз за разом вколачивал сапог в мой пах. Я сделал ему подсечку и с трудом поднялся. Болело все тело. Определиться в пространстве было сложно: триплексы запотели, штурманские приборы безбожно врали. Я кинулся к выходу, подсознательно понимая, что в таком состоянии уже не боец, но в этот момент бок обожгла ужасная боль, силы разом оставили меня, и я тяжело повалился с ватных копыт в узкий проход между столом и топчанами.
