Петер Ярош - Тысячелетняя пчела
— Мы не допустим! — сказал Само Пиханда.
— Как это? — удивился Аноста.
— А так, как слышишь — я пойду с тобой! Даже если и придется схватиться со всем равнодушным миром!
— Само! — воскликнул Аноста. — Ты пойдешь со мной?!
— У меня для этого достаточно оснований, — сказал Само спокойно. — По крайней мере столько, сколько у тебя, а то и больше. С меня уже хватит сидеть сложа руки и тосковать в одиночку! Хочешь чего-то добиться — объединяйся с другими, которые того же хотят… Может, надо было понять это давно, но думаю, еще и сейчас не поздно… С нами творят что угодно, но однажды нужно сказать: «Довольно!» А иначе господа истребят всех наших сыновей, внуков и правнуков. Мы и впрямь точно пчелы! Тысячелетние рабочие пчелы! Мы пока не вполне осознали, что у нас в запасе жало и мы тоже можем ужалить[129]. Но это жало мы уже нащупываем в пальцах, уже поигрываем им, уже не прочь им и попользоваться. Нас столько мордовали, что и мы подняли свои покорные головы! А стоит кому поднять голову, его тут же обзывают социалистом или коммунистом! А впрочем, в этом есть правда: если какой-нибудь бедняк, голяк, голодранец или нищеброд, осознавший свою скудность, людскую беду, восстает против нее и решается все изменить, он, собственно, уже коммунист…
Они кинулись друг другу в объятия.
Через две недели, получив от императора за сына Карола три золотых и талон на дрова. Само Пиханда сказал Аносте: «Видишь, какой я дурак! Еще недавно хотел убить императора, а он вон как вознаградил меня за погибшего сына!»
Они поглядели друг на друга, опустили головы.
Само Пиханда зазвякал золотыми в ладони.
— Ох до чего хочется выпить, — простонал он, — но эти три золотых я никогда не смог бы пропить!
27
Первая песенка, какой Петер Пиханда выучился в русском плену, была «И мамаша хороша, и девчонка неплоха». Уже через неделю он знал ее всю назубок. Пел ее с другими пленными и рабочими Путиловского завода. Позже научился еще двум-трем песням, а через полгода знал их по меньшей мере дюжины две. Потихоньку, но прочно одолевал он русский язык и однажды был удивлен и горд самим собой, до чего свободно заговорил на этом языке, поймав себя на том, что даже начал думать по-русски. На азбуку потратил меньше недели, а уж потом читал любой клочок газеты, что попадал в руки. Прежде всего хотелось знать: как дома? Как на фронтах? От пленных, но больше от рабочих он узнавал отдельные новости, из которых все-таки складывалась в голове кое-какая картина. Рабочие уверяли пленных: «Ничего, скоро поедете домой к матерям и женам». Но война еще продолжалась, на фронтах шли бои. Однажды один пленный, учитель Франик из Вруток, прочитал им резолюцию словацких пленных в России, в которой, кроме всего прочего, они заявляли: «Наша цель — свобода словацкому народу. Самостоятельная Словакия и самостоятельные чешские земли объединятся в одно федеративное государство. Мы уверены, что выражаем чаяния словацкого народа, требуя, чтобы в будущем государстве Словакии было обеспечено полное национальное самоуправление и свобода самоопределения и развития. Официальным языком во всех общественных учреждениях в Словакии должен стать словацкий, в чешских землях — чешский…» Слова учителя Франика пленные приняли с восторгом, а один из них громко спросил: «А что мы сделаем с императором?» И учитель Франик ответил ему: «То же, что и русские с царем — дадим под зад!» По старому русскому календарю это был конец февраля тысяча девятьсот семнадцатого. На Путиловском заводе в эти дни не работали, ибо администрация фирмы, в чьем ведении были и военнопленные, разбежалась. Нужно добавить, что и охрана, следившая за пленными, куда-то улетучилась. Военнопленные вышли на улицы Петрограда вместе с рабочими и остальным народом. Все пытались по возможности скорей разобраться в небывалой сумятице. В эти дни Петер Пиханда так близко принимал к сердцу все происходящее здесь, словно и не был родом из словацкого Липтова. Он слушал и то и се, читал газеты и такие и этакие. И в тех и в других приветствовалось свержение царя и говорилось о революции. Он не мог взять в толк: кому же верить? Временному правительству? Советам? Пытался разобраться, спрашивал рабочих, которых знал по Путиловскому заводу. И они позвали его на собрание большевиков. Часами, чередуясь по двое, по трое, они читали вслух большевистскую «Правду», а потом обсуждали смысл статей. Петер Пиханда стал постепенно понимать, чего хотят большевики и почему хотят. Он кричал вместе с ними: «Вся власть Советам!» Он верил вместе с ними: скоро вспыхнет настоящая пролетарская, социалистическая революция! А когда он собственными глазами увидел и услышал Ленина на Дворцовой площади, то уверовал до конца. Он стоял тогда среди рабочих, солдат и военнопленных в грязной австро-венгерской форме, и вдруг ему стало стыдно за нее. Стыдно за себя, за войну, за форму, которую он с радостью сорвал бы с себя. Уже тогда он решил, что должен смыть с себя этот позор и искупить его. Когда и как — в тот час на площади он еще не знал, но позже в самые горячие дни Октября, помогая Советам покончить с Временным правительством, он внезапно прозрел: «Вот теперь настал этот час, отныне я уже не буду стыдиться!» Каковы же были эти дни, когда Советы рабоче-крестьянских и солдатских депутатов с бою брали власть в свои руки? Великие? Незабываемые? Да такие, что Петер Пиханда забыл и думать о Марии Рад новой!.. Ни о матери, ни об отце, ни о ком из близких не думал он в те дни, когда революционеры утверждали Декрет о мире, когда создавали новое правительство — Совет Народных Комиссаров во главе с Лениным — и избирали Всероссийский Центральный Исполнительный Комитет. Ленин — совсем близко он видел его еще раз, даже руку ему тогда пожал, когда уже служил в 6-ом полку латышских стрелков. С той минуты он бил буржуев смело и решительно, 6-ой полк, переброшенный в Петроград, использовался для поддержания порядка в городе и ликвидации контрреволюционных мятежей. Так Петер Пиханда вступил в революцию. Вскоре он отошел с полком к Ярославлю, где белые подняли мятеж против Советской власти. С великим трудом латышские стрелки овладели городом, одним из старейших в России. От города их отделяла широкая Волга, и единственный железнодорожный мост через нее обстреливали белые из станковых пулеметов. Многие латышские стрелки пали, Петер Пиханда был ранен в ногу, но продолжал сражаться. И вот, когда всем уже казалось, что положение латышских стрелков на другом берегу Волги безнадежно, на помощь стрелкам был послан бронепоезд с командой матросов. Под его защитой стрелки проникли в город и вытеснили белых. Петер Пиханда не успел даже отоспаться в древнем городе, как пришел приказ двигаться на Казань. В том месте, где Волга резко сворачивает на запад, у Свияжска, латышские стрелки встретились с бандами Савинкова. В жестоких боях они отбросили контрреволюционеров за Волгу на восток к Каме, потом на Урал… Революция решительно зашагала по всей России, а с ней и Петер Пиханда…
28
Феро Вилиш не здоровался с Лениным за руку и даже никогда не видел его, но и на Украине слышал о нем каждый день. Украинские большевики приняли его в свои ряды и зачислили в части Красной Армии, поддерживавшие в Киеве порядок и боровшиеся с контрреволюцией. Однако вскоре город атаковал Деникин. Под натиском белых красноармейцы отступали на другой берег Днепра, и Феро Вилиш — среди последних. И чуть было не поплатился за это жизнью. Часть их отряда белые отрезали от Днепра, лишив красноармейцев возможности перейти через реку. Комиссар приказал им рассеяться по окрестностям и спрятаться, где удастся. Ночью каждому пришлось пробираться к своим на свой страх и риск. Феро Вилиш и его товарищ Юрай Грегуш из Зволена все еще таскали на себе австро-венгерскую форму, а в кармане — обтрепанные документы с гербом государя императора и потому удачно прошмыгнули через два патруля белых. Но у третьего наткнулись на предателя Козленко, который в их отряде выдавал себя за большевика, а теперь был в форме белого офицера. Он подскочил к ним, начал стегать нагайкой и злорадно орал: «Так я все-таки поймал вас, красные свиньи!», «В десять часов расстреляем вас!» — заявил он. Было девять. Феро Вилиш и Юрай Грегуш грустно поглядели друг на друга, потом в окно на синее и высокое небо и расплакались. «Что поделаешь, давай простимся!» — сказал Феро Вилиш. Они обнялись, поцеловались и стали тихо ждать, когда поведут их на расстрел… Между тем Козленко отозвали куда-то, и некоторое время спустя в камеру к ним вошел белогвардейский полковник. Он изумился, увидев солдат в австро-венгерской форме. «Что вы тут делаете?» — завопил он на них. Феро Вилиш и Юрай Грегуш скромно ему ответили: «Не знаем!» Полковник растерянно покрутил свои холеные усы и приказал уже поспокойнее: «Покажите документы!» Они предъявили документы, он с минуту изучал их, потом обрушился на своих солдат: «Эй, болваны вы этакие, немедля выпустить этих бездельников! Нам тут только австрияков не хватает! Вон! Нечего вам тут гонять лодыря и жрать нашармака». И их взашей вытолкали на улицы Киева. Два месяца они скрывались у друзей, пока большевики не освободили город.
