Айрис Мердок - Монахини и солдаты
— А мне она, наоборот, нравится.
— Ты говоришь это, просто чтобы я вышел из себя.
— Что-то ты легко выходишь из себя.
— С тех пор как переехали сюда, мы только и делаем, что ссоримся.
— Мы только и делаем, что ссоримся, с тех пор как познакомились, а это было добрых тридцать лет назад. Ни о чем это не говорит, разве, может, что мы просто полные придурки.
— Дейзи, ведь это ты написала то письмо Графу, что у Гертруды роман со мной, так ведь?
— Я НЕ ПИСАЛА! С какой стати? Мне плевать, с кем у тебя шашни, ты можешь в любое время катиться отсюда и крутить с кем угодно, жениться на них, особенно если они богатые…
— Ой, прекрати!..
— Это ты прекрати! По-твоему, похоже, чтобы я писала анонимки? Я тебя спрашиваю! Анонимки! Да меня пугает подобная мерзость. Если бы я хотела высказать им свое мнение, то написала бы обычное письмо и поставила бы имя. Господи Иисусе, неужели ты так плохо знаешь меня после стольких лет вместе?
— Но кто-то же написал, и…
— Если б ты только мог видеть свою несчастную озабоченную физиономию! Дать зеркало? Ты похож на вонючего полицейского писаря. Какое, к черту, имеет значение, кто послал то дерьмовое письмо?
— Ты горела желанием отомстить…
— «Горела желанием отомстить»! Ну ты и выражаешься! Не горела, я была зла, мне это надоело хуже горькой редьки. Если бы я хотела лягнуть ее, то сделала бы это открыто, а не так, подленько и исподтишка.
— Ладно, может, ты не писала письма, но ведь это ты налгала этой дряни, Анне Кевидж.
— Что я налгала?
— Да что мы с тобой придумали план: мне надо жениться на богачке и так далее, и мы будем жить вместе, когда я женюсь, и…
— Я такого не говорила! По твоим же словам, чертов Джимми Роуленд заварил всю эту кашу!
— Она сказала, что это пошло от Джимми Роуленда, и бог знает почему…
(Тиму не было известно, что Джимми Роуленд не простил ему того, что он, как думал Джимми, завлек и бросил его сестру Нэнси. Известие о блестящей женитьбе Тима послужило ему неприятным напоминанием об этом. К тому же он не любил Дейзи за насмешки над Пятачком. Его пьяное «откровение» перед Эдом Роупером было не более чем злобным экспромтом.)
— Что это за «она», о которой ты говоришь?
— Конечно, Джимми мог в любое время услышать, как мы несем всякую чушь в «Принце датском». Но Гертруда никогда бы не поверила в это, не признайся ты, что это правда.
— Я призналась?
— А, черт, ну да! Гертруда сказала, что ты призналась Анне Кевидж, что это правда!
— Кто знает, что я говорила этой стерве, может, ляпнула что-нибудь вроде «о да!» в ответ на какое-то ее бредовое обвинение. Она что, не понимает сарказма? Я просто хотела, чтобы она убралась. Я подумала, что это уже слишком, не хватало еще того, чтобы меня преследовала лучшая подружка твоей жены. Ты, конечно, знаешь, почему она вообще заявилась?
— Почему?
— Потому что она влюблена в Гертруду.
— Не пори чушь! — Такое объяснение было неожиданным для Тима. Он отбросил его. Это лишь еще больше все запутывало. — Ты всех считаешь ненормальными.
— А ты никого.
— Ты согласилась со всем, что она говорила, потому что хотела разрушить мою семейную жизнь.
— Да не хотела я разрушать твою чертову семейную жизнь! Я хотела, чтобы меня наконец оставили в покое! Мне плевать на вас с Гертрудой. Неужели ты думаешь, что я хотя бы палец о палец ударила, чтобы поссорить тебя с твоей драгоценной толстухой? В любом случае ты не нуждался в посторонней помощи. Сам отлично справился!
— Все-таки кто, как не ты, внушил ей, что мы встречались после?..
— Черт подери, перестань ворошить старое! Забудь ты все это дерьмо. Ты здесь, примчался опять ко мне, поджав хвост. Мы даже переехали, потому что ты так боишься той мерзкой банды. Или этого недостаточно? Я еще должна выслушивать твои бесконечные воспоминания?!
— Это не воспоминания. Я хотел узнать правду.
— Правду! Забавно слышать от тебя это слово! Ты не знаешь, что оно значит. Ты слабак, Тим Рид, у тебя в душе скользкая гниль.
— Почему ты так жестока, когда видишь, что я несчастен?..
— Так возвращайся к ненаглядной Гертруде.
— Ты знаешь, что я никогда этого не сделаю.
— Да плевать мне, что ты там сделаешь или не сделаешь. Хоть иди вешайся.
— Если бы ты не была пьяна почти все время, мы бы не ссорились. Как мне это надоело!
— А кто довел меня до пьянства? У тебя другого дела нет, как прикладываться к бутылке. Позволь сказать тебе кое-что. Я не скучала по тебе, когда ты ушел. Пила меньше, работала больше, продвинулась с романом. А как ты соизволил вернуться, ни слова не написала.
— Ну, мы переезжали.
— Да, ради тебя!
— Ты сказала, тебе здесь нравится.
— Тут пошикарней, чем в моей старой квартире, но придется спуститься с небес на землю, когда денежки миссис Рид закончатся. Я не видела, чтобы ты много зарабатывал последнее время.
— Ты знаешь, я не могу…
— Еще бы, потому что хандришь, дуешься и хнычешь!
— Я заработаю денег… Ты меня убиваешь, уничтожаешь, отравляешь мне душу, я чувствую, что постепенно загибаюсь, когда я с тобой. Просто не надо все время раздражать меня.
— Ты сам раздражаешься. Я предпочла бы не замечать тебя. Если бы не ты, я бы занималась своим делом, у меня была бы своя жизнь.
— Ты постоянно это говоришь.
— Потому что это так и есть.
— Идем в паб.
— Вот так всегда: «идем в паб», а потом обвиняешь меня в пьянстве! Ты развратил меня своими ленью и безволием, а теперь тебе противно смотреть на дело своих рук! Мне тоже противно смотреть на тебя, ты — тварь ползучая. Ладно, давай вернемся к закону и порядку, женитьбе и деньгам!
— Я бы давно женился на тебе, да ты слышать не хотела о браке, тебя тошнило от одного этого слова!
— А представляешь, ты бы женился, а я бы вышла за кого-то?
— Не знаю. Прости! Так плохо мне никогда не было. Я как будто в аду.
— Это и есть ад, в котором мы живем, всегда жили. Нищета, ссоры, вечный паб. Господи, зачем я вообще связалась с мужиками?
— Хватит ругаться. Я же извинился.
— Он извинился! Laissez moi rire![119]
— Давай попробуем жить как прежде.
— Того, что было, не вернешь.
— Не сказать, чтобы оно много стоило.
— Ты порченый, ты уже не мой прежний Тим. От тебя пахнет той женщиной.
— Не надо так, Дейзи, дорогая. Не мучай меня. Согласен, мы превратили свою жизнь в ад, но разве мы не можем прекратить его по обоюдному согласию?
— Предлагаешь двойное самоубийство?
— Или хотя бы успокоиться тебе и мне и не мучить друг друга.
— Упокоиться на муниципальном кладбище под скошенной травкой.
— Ох, можешь ты быть серьезной?..
— Он говорит: «быть серьезной». Ты думаешь, я в настроении шутить насчет… насчет… Ах ты скотина!
— Дейзи, знаю, ты ревнуешь или ревновала…
— Ревную? Ты безмозглый дурак…
— Да, я дурак, прости мне мою дурость и все остальное. Если ты не простишь меня, то и никто не простит, так что ты должна меня простить.
— Не вижу причины. Надеюсь, ты будешь гореть адским пламенем. Если не поостережешься, вставлю тебя в свой роман. Это самое худшее наказание, которое я могу придумать для кого-то.
— Дейзи, дорогая, пожалей меня, ты всегда жалела…
— Ах ты… хотела сказать «крыса»… нет, ты… эгоистичная морская свинка! Разве что морские свинки не скулят.
— Я не скулю.
— Меня тошнит от тебя. От одного вида твоей глупой жалкой физиономии тошнит. Так и быть, пошли в паб. Надеремся, пока есть на что.
Тим и Дейзи жили в меблированной квартире близ Финчли-роуд-стейшн. Квартиру им за скромную плату сдала одна из загадочных подруг Дейзи, временно жившая в Америке. Квартира была приятная, тихая, с бамбуковой мебелью и огромными коричневыми подушками, брошенными прямо на пол. Тут было много простора для чахлых Дейзиных цветов. Тиму позарез требовалось бежать оттуда, где они могли его найти. (Кое-кто из них жил в Хэмпстеде, но не близко от Финчли-роуд.) При мысли, что он может столкнуться с Анной, Графом, Манфредом, Стэнли или Джеральдом, его охватывал ужас. Он и не думал встречаться с Гертрудой, подобная мысль не приходила ему даже в самых бредовых фантазиях. Несмотря на нападки Дейзи, несмотря на их двусмысленные привычные ссоры, он пытался начать новую жизнь, что, как ни странно, было возвращением к прошлой жизни, до женитьбы.
Конечно, они уже не были прежними. Теперь те давние времена, когда он рисовал кошек, а Дейзи писала свой роман, когда они устраивали совместные пикники и каждый вечер встречались в «Принце датском», иногда занимались любовью, казались Тиму периодом первобытной невинности. Они были как дети. И все он испортил. Он больше не был прежним Тимом своей Дейзи. Утрата причиняла такую боль, что он не понимал, сожалеет ли о самой утрате. Несомненно, прежний мир был иллюзией, не таким, каким казался. Вся его жизнь была ложью. И все же он видел, насколько важны были для него Дейзи, ее мужество, ее терпеливая доброта к нему. В то же время он видел невозможность их отношений, невозможность, с которой они жили так долго: ссоры, пьянство, погружение в хаос, изощренное взаимное разрушение. Тем не менее даже все это казалось невинным, потому что, из добродушной безнадежности, они продолжали прощать друг другу.
