Гений - Слаповский Алексей Иванович
Врач посмотрела на Мовчана, и довольное, доброе выражение ее лица тут же сменилось на официальное и постороннее – чтобы этот человек не истолковал превратно и не подумал, что она прямо-таки всем готова услужить. На всех ее не хватит, а если отвлекаться, работать некогда будет.
И тоже ушла.
Мовчан остался один.
В Грежине стреляют, думал он. Отец дочери сбежал из больницы, чтобы спасать родителей и дочь. Но ведь у Мовчана в украинском Грежине тоже дочь! Любимая его Оксанка. И мать ее Ирина, которую Мовчан еще любит, хоть и остаточно. У этих, у Никиты и Янки, машина есть, могут уехать, а у Ирины машины нет. Мовчан предлагал ей купить хотя бы «ладу гранту» или «калину», но Ирина боится любых механизмов, у нее с ними какой-то вечный конфликт, целый год разбиралась с кнопками стиральной машины, которую подарил ей Трофим Сергеевич, микроволновку боится включать, и сама при этом смеется над своей технической тупостью. Если что серьезное начнется, как они выберутся? Не дай бог с Оксанкой что случится, Мовчан себе не простит, а два дела сразу не сделаешь, учитывая, что Степана уже нет, а Оксанка есть.
Эта мысль, что Степана нет, возникла неожиданно, и Мовчан понял, что давно уже это знает, но обманывает себя. Всем своим опытом, и человеческим, и милицейским, а потом полицейским, Мовчан убедился, что правда не существует открыто и доступно для всех, она таится и прячется, потому что, как правило, не очень приятна, она вдруг проговаривается, читается между строк и между слов, она выскакивает неожиданно, как вот сейчас, и даже не требует доказательств, потому что на самом деле правду всегда знают все, просто не хотят знать или это невыгодно. Да, постороннему взгляду нельзя было угадать Степана в том обгоревшем остатке, где не было никаких примет живого человека, но Мовчан увидел, безошибочно различил в обугленном остове родные и единственные линии плеч, рук, всего тела, он с первого взгляда все понял. А потом позволил сам себе обмануть себя, да Тамара еще добавила… Пора опомниться. Пусть мертвые хоронят своих мертвецов, вспомнил он слова, которые когда-то где-то услышал, и они его удивили, он никак не мог уразуметь, каким образом мертвые могут хоронить мертвых. И вот – догадался. Не по человеческому логическому смыслу, по какому-то иному, но бесспорному.
Дверка-заслонка открылась. Регистраторша долго смотрела на мужчину, который стоял перед нею и куда-то смотрел, и, нарушив собственный ритуал, спросила сама:
– Чего вам?
– Ничего, спасибо.
Мовчан вышел из больницы и пошел, все прибавляя шаг. К машине уже бежал, рванул дверцу, сел, завел и с места взял максимальную скорость, на которую было способно это вконец заезженное металлическое животное. Трофим Сергеевич именно как о животном, как о живом, подумал о нем, и оно будто услышало, из последних сил прибавило, страдая воющим мотором.
Глава 31
«Куме, ти вдома?» – «дивлячись що треба, може, і вдома»
[51]
Наступили сумерки, когда люди Стиркина и украинские подразделения оказались в виду друг друга, одновременно приблизившись к площади. Те и другие рассредоточились по примыкающим улицам. Никого из руководства района не было. Марина Макаровна, поразмыслив, решила: раз начальство из области не звонит, а оно не звонило, значит, не сочло нужным вмешиваться, считая происходящее делом не гражданским, а чисто военным, следовательно, такую же позицию надо занять и мирным деятелям районного звена. И она дала команду всем: по окончании рабочего дня идти по домам, ни во что не лезть. Все охотно подчинились. Марина и сама пошла домой, переоделась в простое домашнее, достала бутылку коньяку, но вдруг передумала, нарядилась в одно из лучших своих платьев, красивое и строгое, в котором она ездила в Харьков на официальные торжественные мероприятия, взяла коньяк, пару крутых яиц, колбасу, хлеб, села в свою личную машину, весьма, кстати, скромную, учитывая ее положение, и поехала на кладбище. Ей захотелось к Максиму. Нет никакой даты и повода, но какой нужен повод для свидания с любимым человеком? Посидит, выпьет, помянет, поговорит с ним мысленно, и станет полегче на душе.
Местные простые жители тоже настороженно засели по домам и квартирам, когда прослышали о том, что опять появились какие-то военные, – они хорошо помнили, как чуть не дошло до стрельбы во время субботника.
Но не все были так благоразумны. Уже известная нам компания – подросток Нитя, два брата Поперечко, Ульяна и два ее соперничающих друга Рома и Юрик Жук, еще днем узнав о том, что что-то происходит, не могли усидеть дома, собрались в излюбленном месте, на бетонных кольцах, и обсуждали положение дел не только в Грежине, но и вообще в мире – эти молодые люди были достаточно грамотными, смотрели телевизор, подолгу сидели в интернете, и каждый имел свое мнение. Нитя сказал, что во всем виновата Америка. Старший Поперечко поправил: виновата, но не всем, кое в чем виноваты и мы сами, то есть Украина и Россия. Ульяна защитила Украину, потому что накануне ночью переписывалась с далекими друзьями и в одном из чатов наткнулась на тему о национальной женской красоте, где зачинщик спора доказывал, что украинские девушки самые красивые. Ульяна поддержала его и прикрепила в доказательство свою фотографию, и тут же получила, как обычно, много личных вопросов, посланий и предложений, короче говоря, она сегодня чувствовала себя украинкой, вот и замолвила слово за Родину. Рома присоединился к ней, надеясь этим завоевать благосклонность. Юрик был умнее, он знал, что девушки не всегда любят, чтобы им поддакивали, им, наоборот, часто нравятся своенравные мужчины, которых интересно победить сначала в споре, а потом и по жизни, а Юрику того и надо, поэтому он охаял Украину и похвалил Россию, вовсе при этом ее не оправдывая, но сказав, что по законам и политики, и вообще существования кто сильнее, тот и прав. Этим Юрик, конечно, намекал на то, что и сам он сильнее. Догадалась ли Ульяна, неизвестно, не такая она дурочка, чтобы кто-то сумел прочесть по лицу ее мысли, а вот Рома ревнивым чутьем понял суть намека, разозлился на Юрика и начал отстаивать принципы международного права в том виде, в каком он их понимал, сказав вдобавок, что на самом деле Украина вовсе не слабая, а Россия не сильная, на самом деле Россия тупая и наглая, а Украина доверчивая и мягкая. Само собой, имелось в виду, что это Ульяна доверчивая и мягкая, Рома как бы предупреждал ее быть осторожнее перед тупостью и наглостью в лице России, то есть представляющего ее в данный момент Юрика.
Так совпало, что именно в этот момент Юрику позвонил дядя, брат его матери, Митя Чалый, и спросил, что там у них происходит.
– Звоню мамке твоей, она трубку не берет, а я волнуюсь или нет?
– В огороде, наверно, а телефон дома.
– Хоть ты скажи, что у вас там творится?
– Плохо, дядь Мить. Войска на нас украинские наступают, – сказал Юрик, посмотрев при этом на Рому.
– А вы чего?
– Чего?
– Сидите и сопли жуете? Не будет вам никогда хорошей жизни! – пригрозил Чалый. При этом как бы подразумевалось, что у него жизнь хорошая, хотя было наоборот: мать и отец Юрика жили крепко, работяще, в достатке, а Чалый и сам бездельник, и жену нашел пустоголовую и настолько ленивую, что она даже детей ему не родила, не имея охоты с ними возиться, она и к себе-то, насколько понимал Юрик, а он понимает, не маленький, не имела особенного интереса, носила неделями одну и ту же футболку и одни и те же джинсы, настолько мятые, будто в них и спала, – кстати, очень возможно.
– Ничего мы не жуем, – сказал Юрик, оглядев товарищей. – Мы как раз тут думаем насчет дубины партизанской войны, как Лев Толстой сказал.
Да, Юрик знал, что сказал Толстой, и даже помнил, где это было написано – в книге «Война и мир». Он знал и многое другое, благодаря своей уникальной особенности, которая проявилась еще в школе: то, что учил специально, не лезло в голову, не запоминалось, а то, что он даже не слушал, играя на телефоне или рассматривая под партой журналы с голыми девушками, каким-то образом само собой откладывалось в памяти, и он потом мог воспроизвести дословно целыми кусками, даже если не совсем понимал, о чем идет речь.
