Владислав Артемов - Обнаженная натура
Он отбросил мобильник на заднее сиденье, круто развернул машину, пересекая двойную линию и склонился к баранке.
— В чем дело, Ильюша?
— У старухи дача оказалась. В Барыбино, — отрывисто сказал Филин. — Опера уже там, роют. Ну, прохвосты!.. Я тебя сейчас высажу…
— Нет! — крикнула Ольга. — Я с тобой!..
— Хорошо. Главное, не упустить их. А там братва подъедет… Накроем. В саду закопаю, в компостной яме! Козлы… Это все Галамагины штучки, черт бы его подрал!.. То-то этих оперов трое суток сыскать не могут…
Красный «корвет» пересек кольцевую автодорогу и вырвался за пределы Москвы.
— Есть! — сдавленно крикнул Раков. — сунув руку с фонариком в только что пробитую им в бетоне темную дыру. — Чемодан! Громаднейший!..
— Отлично, — удовлетворенно выдохнул майор Бут. — Пошарь там еще… Рядом.
— Сперва дыру надо расширить…
— Пошарь, пошарь… Невтерпеж же…
— Фу ты! — выругался Раков, испуганно выдергивая руку из дыры.
— Что там?
— Череп какой-то… Кости набросаны…
— Черепа испугался, — хохотнул Бут. — А как ты думал? Где клад, там и труп… Ладно, давай кувалду. Моя смена.
Через полчаса сосредоточенной работы, отверстие было расширено до нужного размера.
— Тащи, — шепотом сказал Раков.
— Погоди. Пусть полежит. Оглядеться надо, мало ли… Лезем наверх…
Сопя и подталкивая друг друга, полезли из подполья. Оглядели двор из-за занавешенных окошек.
— Кажись, тихо…
— Ну давай, тащи его, — приказал майор Бут. — Я тут подежурю, у окошка…
Раков нырнул под пол.
«А что, если…» — подумал вдруг Бут, взвешивая в руке кувалду и обводя взглядом полутемную комнату, но додумать свою мысль не успел — в дальнем конце размытой улицы показался красный, слишком знакомый автомобиль.
— Рак, курвин ты сын, давай поскорей! — заорал Бут, кидаясь к темному проему подвала, из которого показалась уже обсыпанная известкой голова капитана. — Давай сюда чемодан! Филин здесь!.. На подходе уже…
Капитан Раков, не выпуская чемодана из рук, пробкой вылетел наверх. Оба, мешая друг дружке, и вырывая друг у друга чемодан, бросились через двор к машине. Взревел мотор, «уазик», вильнув пару раз по глинистой колее, понесся по поселку к шоссе.
«Корвет», неприспособленный для осенних российских дорог, сперва несколько поотстал, но вскоре тоже выбрался на твердое покрытие и рванул вслед за «уазиком». Расстояние между машинами постепенно и неуклонно сокращалось… Вот обе они взлетели на подъем, уходя все дальше и дальше к горизонту, затем «уазик» нырнул вниз и пропал из виду, секунду виднелся на гребне шоссе красный «корвет» и тоже нырнул вслед за ним и канул в сером пространстве…
Мелкий дождик моросил с неприветливо нахмурившегося неба.
Глава 13
Крупные купюры
На следующий день среди множества ежедневных новостей промелькнуло в московских газетах сообщение об автомобильной аварии, случившейся на Минском шоссе, к западу от столицы. Вишневого цвета спортивный «Шевроле-Корвет», преследуемый милицейским «уазом» вылетел на встречную полосу и врезался в тяжелый грузовик, следовавший из Варшавы с грузом фальшивого коньяка «Наполеон». Водитель «уаза» майор милиции Бут не справился с управлением. Оба оперативных работника — майор Бут и капитан Раков, находившиеся в машине, погибли, до конца выполняя свой профессиональный долг…
Событие это вероятно и не заслужило бы особенного внимания прессы, если бы человек, сидевший за рулем того самого «Корвета» был рядовым гражданином, каким-нибудь, к примеру, разбогатевшим «челноком» или мелким московским сутенером. Но в том-то и дело, что погиб в этой аварии не кто иной, как Филимонов Илья Артамонович. «Трагически погиб» — по выражению газетчиков.
Как будто бывает для человека гибель не «трагическая».
Первым свидетелем происшествия, вернее самых свежих его последствий, оказался водитель из соседнего колхоза «Путь Ильича» Плешаков Михаил Михайлович, появившийся здесь со своим ЗИЛом буквально через три минуты после столкновения.
Он выехал из мирного придорожного лесочка, все еще продолжая мысленно доругиваться со своей супругой, с которой расстался накануне, бухнув дверью и крикнув на прощание: «А чтоб ты сдохла!..», на что услышал в ответ справедливое: «А чтоб и ты сдох!..» Страшные эти слова произнесены были, в общем-то, совсем без злобы, по крайней мере со стороны Михаила Михайловича Плешакова, а от одного только похмельного раздражения, а еще лучше сказать — просто по житейской привычке. Сказалось, да и позабылось тут же. А смерть-то, выходит, совсем неподалеку была, всего лишь в двух километрах от поссорившихся супругов, и как знать, не отвлекись она в тот момент на Илью Артамоновича Филимонова, может быть, точно послушалась их слов и навестила либо супругу Михаила Михайловича, либо даже и его самого.
Михаил Михайлович открыл боковой стекло и встречный ветер, врывающийся в кабину, очень скоро развеял последние остатки его дурного расположения.
Михаил Михайлович попробовал даже что-то насвистывать, хотя музыкального слуха был лишен напрочь. Однако, приметив издалека тяжелую фуру, боком застывшую на шоссе, и перед нею ярко-красную изуродованную иномарку и завалившийся в сторонке «уазик», он замолчал, крепко сжал пересохшие губы и прибавил газку.
Надо ли говорить о том, что вид чужой неудачи приятно будоражит и веселит нервы посторонних случайных свидетелей.
Притормозив метрах в десяти от места происшествия, Плешаков, не заглушая мотора, спрыгнул на землю, оставив на всякий случай кабину открытой, и направился к растерянному водителю фуры, который сновал подле искореженного «корвета», касался ногтем то капота, то заклинившей двери и тотчас отдергивал руку, точно его било током. Затем оглядывался на расплющенный «уазик», но не решался к нему подойти. Востроносый, с взъерошенной маленькой головкой, был похож он на встревоженно скачущего воробья.
При приближении спокойного Плешакова он обрадовался появлению живого человека, побежал навстречу и затараторил дрожащим голосом, без всяких предисловий:
— Они, главное, сволочи такие, в лоб мне! — при этих словах водитель ударил себя кулаком по лбу.
— В лоб, говоришь? — с сомнением произнес Плешаков, оглядываясь на пустынное в этот час шоссе.
— Я вправо, он вправо, — говоря это, водитель наклонил туловище вправо. — Я левей, он туда же, и-и… — Тут водитель забежал вперед, клюнул носом в грудь Плешакова и закрыл глаза.
Все эти наглядные объяснения, казалось, не произвели на Плешакова никакого впечатления, он молча отстранил собеседника и, пригнувшись, заглянул в салон иномарки. Холодок пробежал по его спине, когда увидел он лицо пострадавшего.
Но вовсе не кровавые порезы на лбу и на щеках так поразили Михаила Михайловича, положим, к крови-то он в последнее время пригляделся и привык, страшнее всего в лице этом было выражение полного презрения к собственной смерти, которое в иных случаях означает точно такое же презрение и к жизни других людей. Плешаков, как человек бывалый, не чуравшийся тюрьмы, отлично в этом разбирался.
Из салона, навалившись щекой на баранку, глядела на него мертвая разбитая морда с двумя брезгливо застывшими складками у рта. Темные очки сбились набок, а поверх них мерцали круглые и незрячие совиные глаза… Мысок коротко стриженных серых волос вылезал на середину лба, именно так бывает у сов, а аккуратный крючковатый нос с острым кончиком придавал лицу покойника выражение хищное…
— В лоб, говорю, мне, — потормошил Плешакова водитель и Михаил Михайлович судорожно втянул ноздрями воздух, с трудом освободившись из-под гипноза мертвых глаз, наклонился еще ниже и перевел взгляд влево.
Рядом, на сидении для пассажира, с запрокинутой головою полулежала молодая женщина дивной красоты, губы ее были слегка приоткрыты и странная горькая усмешка еще жила в уголках этих губ…
Плешаков протянул руку, крепко двумя пальцами схватил ее за шею, проверяя пульс.
— Н-да… — Плешаков передернул плечами и снял фуражку. — Крутой, видать, бандюга…
— Мести боюсь, вот что… — упавшим голосом произнес водитель фуры. — Смерть не страшна, а вот мести боюсь, — повторил он обреченно.
— Да, дело тухлое, — безжалостно согласился Плешаков. — Что везешь-то?..
— «Наполеон». Коньяк… Будь он проклят!.. Не хотелось мне в этот рейс! Еще жена говорит…
— Знаем, что жена говорит, — перебил Плешаков и сплюнул сквозь зубы. — Напарник-то где твой?
— Спит, сволочь такая!.. Не добудишься. С утра нажрался…
Михаил Михайлович сосредоточенно нахмурился, стал шевелить губами, как будто перемножая что-то в уме, еще раз оглянулся по сторонам, затем надел на голову фуражку и хлопнул в ладоши.
