Вера Галактионова - Спящие от печали (сборник)
– Эх, Вашк! Не годяща – девка-то твоя! Совсем никудышна. Чело-то у ихой печки – больно бело! Бело, не закопчёно. Ты её ведь зря выбрал! Обшибси ты с девкой-то маненько. Приглядывай другую! Не благо-словлям.
Девка хошь какая – она ведь дом-от как поведёт? Как матерью её заправлено: в точность! А чело больно бело – эт уж чистюни: что мать – что дочь. Лишняй разок печку оне обе – не топют, а всухомятку терпют-давются. И лучше куски сухея сглонут, студёной водой на ходу запьют. Не топют-не готовют, чтоба уж нигде не закоптело ба, а – чисто всё стояло.
– С такой жоной – голоднай ты, Вашк, век-то насидисси!.. Сызнова ищи! Не благо-словлям.
Ну и забраковыват, девку-то. И Вашкину девку – токо четвёрту, Шуроньку, в дом-от ввели. А то – некак: то, знашь, чело больно бело – а то уж больно чорно что-то: нюряха девка! Думали, и не оженим.
А как в дому – чисто, и чело – маненько токо закопчёно, уж значит, и готовит девка много, без устатку, инда подбеливать не успеват, и по дому хорошо тоже убиратся: старатся, знашь. Девка-то.
И вот, нас по челу печному всех троех честно женили и – по невестиным глазам: чтоб светленьки-радостны были. Как фиялочки. Иль, може, как незабудки что ль какея… Эт уж сызмалу мы знали: всем такой наказ делалси и в роду исстари держалси: чорнай глаз да карий глаз минуй Лунёвых-нас!..
А вот Томка один токо – по баловству, с наскоку, оженилси. Нютонька, она ведь и кареглаза была!.. А что? Томка Нютоньке-то своей – шопнул-сыбразил. И Нютоньку глупу в девках потихоньку, под сыренью-черёмухой, в сумерках и научил:
– Как завидишь, тятька к вам вдоль улицы в синем гартузе шагат – лучинку бегом зажигай. Чело-то – подкопти маненько…
Втихомолку подговорил, знашь. И вот Нютонька – смиренна-покладиста, как плетышёк, и середь бела дня тихохонько по земле-то – как по лёду склизкому, шажочкими ступат, да мечту, пёс знат какую, сё в голове – мечтат!.. Ну и на тихим-то своем ходу грезит-лыбится. А тут – сразу проворна оказалась! И прытка, и расторопна. Укараулила!.. Подкоптила, знашь, успела и – как нады: не больше – и не меньше. Вот тятенька-то на кари глаза – уж ладно! – рукой махнул: больно чело-то печное подходяще!
– Оне, – баит, – у неё, глаза, врастопырку всё жа: круглы-не узеньки… И быдто с прозеленью, что ль? Как желтоваты. Навроде орехов леснэх всё жа… Э-э, не чорны, не приторны, и ладно.
Гартуз-от снял, повесил на гвоздок, да и:
– Ладно. Пойдёт! – баит. – За третий сорт сгодится. Благо-словлям! Живите.
Ну, и Томка наш, весёлай да уж больно красивай, последняй, знашь, оженилси. И её, Нютоньку свою, совой токо, без имя, звал:
– Сова-сова, где моя сова?..
Ба-а, хорошо ище – тятенька строгай был! А то совсем ба – и жонатай! – сбалвылси ба, Томка-то. И на сову свою, на детишков, не оглянулси ба, не успел… Нютонька сама – пока очкнётся, да пока проморгатся-сыбразит – эт где ба она ёво удержала? Пра, сбалвылси ба! Уж больно девкам да бабёнкам всем кряду казалси.
А оне, крали, голову – у-у-у: быстро заморочут!.. Мы ведь знам: как оно быват. Знам, не проболтамси.
И вот уж он жонатай был, у самого – двое детишков уж друг за дружкой народилось, а маманька-то Овдокея сё ёму кокурки сдобны из печки, знашь, тайком в карманы совала да канфетки из-под подушки своей: привыкла… А то – яблочки-ранетки. Он – мужик: стеснятся. Возьмёт, да всем нашим детям, без разбору, скорей рассуёт. Свое-то – чово? Груднэя. Кокурки-то дёсными не угрызут-не умнут. Ну, и рассуёт, знашь, нашим… А маманька – опять:
– На-ка тебе, Томынька, покудова никто не видит, а то что-то ты вроде как похудал! – баит. – С тела-то спал быдто!
Диви ба – худой какой, немощнай был…
– Ты, – баит, – не ухватистай, тебе чай и за столом-то не достаётся!
Так ей сё мерещилось. Уж пуще всех любила, Томыньку нашего. А меня – меньше всех: второй.
И был я – не любимай её самай сын!
А что? Меня ведь тятенька больно хвалил. Что терпеливай я уродилси. С пелёнков не зёвластай. Ну, она родила-поглядела, чай, – да и рукой махнула: ба, нетрог ёво отец сам любит! Он, Васятка махонькай, и без моей любве вон уж как хорошо с рожденья свово обходится! Пускай, нетрог.
Да ищё, знашь, тятенька мне гармошку хромову настоящу в парнишках купил-привёз!
Сказал:
– Лучшай кусок ты себе, Васятк, сроду не цапашь. А пчёла, оса ли тяпнет-жальнёт, молчком до слёз терпишь, не боисси. И мёд качать сильней всех подмогал – вот с мёду тебе гармошка. Вот ты и играй!
Так при всех за столом – сказал.
И с Вашкой мы в парнях на ней сё играли. На хромовой…
Ну, уж и не любила она нас, маманька Овдокея – что меня, что Надёнку мою, что наших детей! Боялась, бывало, нам лишнего-то передать. Мудровала сё. Караулила, знашь, кабы отец нам чово не посулил – лишнего да больно хорошего… Следила.
А ведь отцовска-то любовь, она что? Отцовска любовь – дорогая, да пустая. А куды шея повернёт, по шее всё в дому и выходит-делатся… Царство ей небесно, конечно, маманьке нашей Овдокее, и со святыми – упокой. Пускай уж наши с Надёнкой обиды ей Господь на тем свете не поминат-не засчитыват, и все их до единой – пускай простит. И тятеньке нашему – царство небесно тоже. Да. И со святыми – упокой.
А Надёнка моя у тятеньки была зато – завсегда сама лучша ёво сноха! Понятлива да на ногу скора. Тонка-звонка и – подбориста… Да. Что уродилась, то уж уродилась: да.
В девках-то ходила, коса-то по спине – чуть не до полу, тижёла-тижеленна, инда голову ей оттягыват-тянет. Как литая-латунна – коса… Чай, два гребешка она после свадьбы носила! И один гребень – косы тижёлы-замотаны никак на затылке не держал: падал, знашь… Уж уродилась.
И вот она, Надёнка, тятеньке больше всех снох казалась! Глазки-то – приветны. Да ище церковны книжки по праздникам сидит-читат: хорошего роду. Надёнка… Она всем читат, а все дети лунёвски вкруг неё допоздна сидят-стоят: слушыют. Про святых мучениц, бывало. Про память болярыни Феодосьи и княгини Овдокеи, сестры ея. Уморённых гладом за веру во Христа… Сами уж в рубашонках холщовых стоят, глаза трут, а спать-то сё не ложатся. Младенчики – и то окыл неё, бывало, грудются. Ище глупеньки-неразумны – а тожа: с ней. Как правдышны, слушыют…
Читат им, бывало, да гребень сё поправлят: то один, а то другой. Надёнка-то. Косы-то – тижёлы…
Ну, одно не так: обидчива больно! Беда… Маненько неприветно на неё глянул, тут жа подбородок-от задрожит. И – раз: в сторону сё уйдёт, Надёнка. В сторону утвернётся-уйдёт да перживат-моргат. Слёз своех не казала… А там уж опять – смеётся: отходчива. И уж злом сроду не помянет! И на маманьку Овдокею не пожаловатся – сроду: сердца-то ни на кого не держала… Вот, тятька её в обиду и не давал! Жалел.
Он ведь всем нам, тятенька, ище когда наказывал:
– Из Пошонцовского роду умного – девков-то берите! А дурочков – другем парням оставьте. Пускай оне с дурами всю жизню и разбираются, и воду в ступе – пускай оне с ними напару зря толкут: спорют да дёрутся, да друг на дружку дуются. Пускай другея с дурами всю жизню тягаются, а не вы!
Я и послушалси, знашь. И в Эриванском его величества гренадёрским полку после свадьбы – служил. Надёнка-то молоденька сё в снохах ждала. Письмы ночью писала, да на почтву их утром носила-бегала: как жа!
И вот, тятенька наш Иван Иваныч на торговлю с возом, в Балаков ай в Вольск, не Ивана, старшего отправлял. Не меня, второго. И не Вашку нашего. А сё – Томку. Больно Томка удачливай-лёгкай, раз-два – и расторгуется. И сё – с барышом хорошим домой, весёлай, возвернётся!.. Удачливай.
Вот, знашь, всю зиму мы, сыновья, в мазанке кожи квасим, выделывам, да шлеи-уздечки режем-шьём, кнуты осьмигранны цыганыским узором крепки-тугея плетём – в мазанке, знашь. В ней уж не жили, а два чана сразу под кожи поставили, с крышкими тугеми… А март маненько проклюнулси – знай воз нагружам. Ну и Томка щас собралси – подпоясалси, на Миколу помолилси – у тятеньки благословилси, баул подхватил и – за вожжи: шорнай товар, зерно ли на базар через Шиковку повёз.
В гору-то идёт – шапка набекрень, да на лошадей токо посвистыват, знашь, вожжями-то поигрыват. А под гору – уж на сани вспрыгнул: едет – на эфеси-ножки-свеси – ищё веселей!..
А как токо возвернулси, всем детям сразу узол на сундук кидат. А в узлу – кому пряник, кому орех грецкай, кому глиняна свистулька: разбирайте!
– Заяц из лесу прислал – передать вам наказывал! Прям на дорогу с гостинцыми и выскочил. В кустах сё караулил-сидел, давно уж дожидалси!
Ну и все подарки были – от зайца из лесу, у детей у наших. Вот как их заяц лесной любил – не забывал.
И вот вёсной, перед страстной неделей, тут уж вся шорна робота прекращатся. Котлы, знашь, снохи на лето моют! И в мазанке окошки настежь – растворяют. И уж так до холодов мазанка распахнута всё лето стоит: проведриватся наскрозь. В ней уж токо грибы, ягоды да яблыки, дули резаны на зиму сушут. Ну и пёкут потом великим-то постом – постны пироги с грибами. А то – постны-сладки: с сушёной крупнигой-землянигой, с яблоками ли. Да мёдом свежим их, пироги яблошны горячи, сверху поливают, знашь…
