Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 3 2010)
“Жир. Богатство как доминирующее эстетическое и смысловое качество того или иного произведения или события. Может определяться как внешними факторами (цена работы, количество звездных участников выставки и VIPов на открытии), так и свойствами самих работ: особым маслянистым лоском, исходящим от живописи, объектов и даже видео. „Жир” заменило популярное в 1990-е слово „шоколад” (по текстовке одного из первых на российском ТВ рекламных роликов — „и толстый-толстый слой шоколада”). В новом десятилетии энергетическая ценность „продукта” повысилась — но в ущерб вкусовым качествам”.
Майя Кучерская. К нам приехал командор. Опубликованы наброски Владимира Набокова к будущему роману “Лаура и ее оригинал”. Их вполне достаточно, чтобы понять: перед нами абрис несомненного шедевра. — “Ведомости”, 2009, № 234, 10 декабря <http://www.vedomosti.ru>.
“Мистика в другом: в явлении этого текста сегодня, сейчас, в ситуации совсем уж удушающего безрыбья и наготы отечественной словесности, которая к моменту присуждения очередной премии едва находит, чем прикрыться. При таком раскладе голос писателя, благодаря публикации на мгновение сделавшегося нашим современником, стоявшего уже на пороге вечности и тем не менее аккуратно строчащего свои карточки, звучит громоподобно, устыжающе, жутко. Нам явился каменный гость. О, тяжело пожатье каменной его десницы!”
“Итак, перед нами богатый замысел, задевающий множество тем, которые мы, однако, можем лишь перебрать, как клавиши, как карточки в каталоге. Сознательное самоуничтожение, оправданность самоубийства, зеркала, наставленные друг на друга, литература — жизнь — литература („весь ее изящный костяк тотчас вписался в роман”) — перебрать и выдернуть руку из каменной десницы, сбежать от этого слишком уж оглушительного свидетельства о том, что такое подлинное литературное мастерство и величие, большая книга и лучший роман года”.
Майя Кучерская. Безопасное расстояние. Самый важный итог уходящего года — внимание литературы к нашему недавнему прошлому. Писатели наконец придумали, как на него смотреть. — “Ведомости”, 2009, № 248, 30 декабря.
“Лучшей книгой уходящего года, попавшей в короткий список „Русского Букера”, я по-прежнему считаю сагу Елены Катишонок „Жили-были старик со старухой…” — свежее, ясное, умное повествование о судьбе семьи казаков-староверов, заброшенных в начале прошлого века в Остзейский край, там осевших, переживших у синего моря войны, разорение, потери и все-таки выживших, спасенных собственной верностью самым простым, но главным ценностям. Жаль, что книга не получила „Букера”, жаль, потому что теперь, вновь оказавшись в тени, к широкому читателю она, похоже, так и не пробьется. Издать ее достойным тиражом и сделать доступной хотя бы в Москве и Питере никто, увы, так и не удосужился. „Жили-были...” Елены Катишонок фиксирует и главную тенденцию прошедшего года: почти все авторы, заслуживающие упоминания, дружно повернули головы назад, обратив взгляд в наше недавнее прошлое, ХХ век”.
“Сделать это прошлое личным переживанием, рассказать о революционных ли, довоенных или послевоенных годах, о брежневской, ельцинской ли эпохе, глядя на нее не просто глазами героя (это-то в литературе всегда было), но собственными глазами. История, рассказанная от имени современного человека, увиденная сквозь призму судьбы его родных и личной биографии, — вот он, рецепт выделки 2009 года. Потребность в осмыслении и описании прошлого возникает тогда, когда оно наконец проходит. Описанное же прошлое отпускает и больше не болит. И это тоже важный итог уходящего года”.
Станислав Львовский. Завершено читательское голосование “Главные книги 2009 года”. — “ ОpenSpace ”, 2009, 23 декабря <http://www.openspace.ru>.
“<...> эмоциональный накал дискуссий о современном состоянии русской поэзии оказывается существенно выше, чем мы, вообще говоря, ожидали. Это, на наш взгляд, и есть главный итог нынешнего опроса, во всяком случае в его поэтической части. Объясняется он еще и вот чем: удивительную жизнеспособность демонстрирует концепция „главного поэта”. Несмотря на то что уже довольно давно поэтическое литературное поле находится во фрагментированном состоянии „множественных иерархий”, это фактическое состояние дел не ощущается многими участниками процесса как нормальное. То и дело совершаются попытки ввести общий для этих обособленных иерархий критерий и применить его — теперь уже не к отдельным поэтам, а к их группам (пусть даже нечетко очерченным). Проблема в том, что такая общая иерархия не может быть выстроена путем сознательного усилия, она возникает (далеко не всегда и не везде) в результате более или менее естественным образом складывающегося консенсуса. В противном случае для ее выстраивания приходится искать более или менее произвольно выбираемый внешний критерий: то ли невозможный в текущей ситуации рыночный (тиражи); то ли конструируемый по соглашению экспертов (премия „Поэт”), но тоже отчасти рыночный, поскольку авторитет этой премии определяется готовностью частной корпорации давать на нее деньги. Есть и другой путь — искать этот критерий в массовости читателя. Но и ее довольно сложно померить — данных по тиражам у нас нет, статистику по заполняемости залов слушателями на длинных промежутках времени тоже никто не считает. Результаты же этого опроса определяются <...> не просто количеством сторонников той или иной книги (не обязательно именно „Челобитных” [Всеволода Емелина]), но более интегральным параметром, в который входит количество читателей, степень их сплоченности, а также готовность эту сплоченность демонстрировать. Форма опроса, как теперь стало ясно, провоцирует такую ситуацию; хорошо это, плохо ли, но мы, несомненно, получили некоторый материал для дальнейших раздумий”.
Аркадий Малер. Основы светской этики или этика отсутствующих основ. — “Социальное богословие”. Общественно-научный портал. 2009, 23 декабря <http://www.soctheol.ru>.
“<...> можно предположить, что это нелепое внедрение „светской этики” в один ряд с основами религиозных культур — это попытка активистов от атеизма не просто напомнить о себе, но и застолбить свое место в реальности постсекулярного мира, где они будут восприниматься как представители одной из конфессий, все более утрачивающей свое влияние”.
“<...> имеет смысл заметить, что никакой „светской этики” как чего-то целостного и дисциплинарно внятного сегодня не существует. При первом приближении эта мысль может показаться эпатажной, но на самом деле если мы оглянемся вокруг и вспомним исторический контекст нашего существования, то обнаружим, что никаких четких конвенциональных норм и ценностей в современной России нет, и не столько в силу ее собственной исторической ситуации, сколько в силу той общей ситуации, которую уже два десятилетия переживает вся европейская цивилизация в целом”.
“Поэтому наиболее честный курс „Основ светской этики” может быть только историческим обзором когда-либо существовавших „светских этик” с откровенным заключением, что сегодня уже никакой „светской этики” больше не существует. <...> Это характерный признак кризиса любой дисциплины — когда ее основания становятся под вопрос, то она превращается в историю самой себя”.
“Мат — язык тех, кто ничего не может”. Беседовал Андрей Архангельский. — “Огонек”, 2009, № 31, 14 декабря <http://www.kommersant.ru/ogoniok>.
Говорит Михаил Эпштейн: “Язык — не готовый продукт, это энергия смыслорождения и словорождения, говорил величайший лингвист В. Гумбольдт. Если в языке не появляются новые слова, его можно считать мертвым. Если новые слова в нем появляются лишь путем заимствования из других языков, его можно считать полумертвым. Я уехал из России в 1990-м и не был здесь 13 лет. Когда вернулся, испытал потрясение от перемен социокультурных, архитектурных. Язык же почти не изменился”.
Андрей Немзер. Не такие уж мы убогие. — “Время новостей”, 2009, № 239, 25 декабря <http://www.vremya.ru>.
“Роман [Мариам] Петросян вызывает у меня куда более сложные эмоции. Раздражают и абсолютизация подростковых проблем, и культ „странностей”, и мистические заморочки, и избыток физиологизма и жестокости в иных эпизодах. Раздражает, но... Как ни крути, а одолел я эту громадину очень быстро и не отрываясь. (Увидев книгу, изумился ее объему. Штудируя рукопись, я не предполагал, что текст настолько велик!) Точно так же (быстро и без передышек) читали (на моих глазах) „Дом, в котором...” мои дочери, одной из которых 18, а другой 13 лет. И обе отчетливо книгу одобрили. Такая „симфония” (увы, довольно редкая) весьма показательна. И свидетельствует о том, что мы имеем дело с незаурядным литературным событием”.
