Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 2 2008)
Владислав Поляковский. Mйnage а а trois. — “ TextOnly ”, 2007, № 23 <http://textonly.ru>.
“Наполняющие текст [Данилы] Давыдова слова участвуют в процессе говорения и создания стихотворения на равных правах с автором, вне зависимости от события или иного повода, стоящего у истоков высказывания. Поэтому для Давыдова нет строгого различия между „серьезным” и „шуточным”, стихотворением „серьезным” и эпиграммой, текстами, написанными „на случай”, как это было привычно раньше. Давыдов отказывается признавать одни тексты ценнее или „серьезнее” других. Поэтому у Давыдова общий мессидж, общий смысл, который автор желает донести до читателя, свободно распределен по всем текстам, вне зависимости от их интонационной или формальной окраски. <...> Столь новое для поэта отношение к собственным текстам и собственному „образу поэта” в целом, собственному „телу” выделяет Давыдова из среды обоих поколений литературного контекста в России, между которыми он волей случая оказался. Для поэтов старших по отношению к нему вполне характерно деление на „the best” и „почеркушки”. Поэты младшие, кажется, вообще стирают границу между серьезным и несерьезным. Давыдов же ее сохраняет — сохраняет нарочно, дабы продемонстрировать ее условность и ирреальность”.
Олег Рогов. Пелевин. Сорок пять. 22.11. Для прозаика сорок пять лет не возраст. Пелевин подошел к полукруглой дате сформировавшимся и, что немаловажно, успешным автором. — “Взгляд”, 2007, 22 ноября <http://www.vz.ru>.
“Почему-то считалось, что искомое отражение [времени] может быть воплощено исключительно средствами и приемами сугубо реалистической прозы. Это сейчас мы уже можем удивляться фантомности этого стереотипа, а до Пелевина такое утверждение было непререкаемым и бесспорным. Во многом такое представление шло, конечно, от афористического высказывания Стендаля, что роман — это зеркало, с которым писатель идет по дороге. Реалисты таскали по большакам трюмо, юмористы пускали зайчиков по бульварам, дамская проза ограничивалась зеркальной пудреницей, модернисты предпочитали отражение в отражении, постмодерн пялился на зеркальные витрины. Зеркало, с которым бродит Пелевин, сродни направлению в фотографии, когда снимок делается, не глядя на дисплей или в видоискатель, рука с аппаратом выкидывается в произвольном направлении и палец нажимает на спуск. Что получилось — всегда загадка для фотографа. Но на эти снимки попадают детали, которые ускользнули бы при обычной художественной фотосъемке”.
Александр Самоваров. Его Величество Народ. — “АПН”, 2007, 16 ноября <http://www.apn.ru>.
“Мы же понимаем, что когда делят добро, то делят среди россиян, и национальность тут роли не играет. Точнее, не играет роли русская национальность. Но когда народ станет арбитром в политическом споре, то этим народом будут не россияне, а русские. Другого политического народа в России нет . И это скоро выяснится явственно”.
Андрей Сен-Сеньков. “Поэзия сегодня просто сногсшибательно разнообразна, интересна и непредсказуема”. Беседу вел Захар Прилепин. — “АПН — Нижний Новгород”, 2007, 13 ноября <http://www.apn-nn.ru>.
“Главная книга жизни (в 40 лет понимаю ясно) „Кондуит и Швамбрания” Кассиля. В общем, все мои книги — это такой бесконечно-неудачный апгрейд Швамбрании. Из поэзии — навсегда Мандельштам. Вот действительно, удивление не ослабевает…”
“Лучшие критические заметки о поэзии пишут сами поэты. Похожее было 100 лет назад с художниками. При отсутствии вменяемых критиков они сами стали писать. И получилось. И у нас получается”.
“Проблема была, есть и будет одна — плохой текст. Сопротивление его жуткому появлению на свет — единственная цель и задача. Все остальное — золотое напыление”.
Сергей Соловьев. Метафизика чтения. — “Русский Журнал”, 2007, 6 ноября <http://www.russ.ru/culture>.
“Не мужчина и женщина находят друг друга, а две библиотеки вступают в связь — случайными строчками, с детства нашептывающими судьбу, закладками, пометками на полях. И драма близости или разночтения чувств разыгрывается не между ними, а в непроглядном сплетении библиографий”.
Аза Тахо-Годи. “Самым главным для меня всегда было то, что я — учу...” Беседовала Наталья Иванова-Гладильщикова. — “Русский Журнал”, 2007, 15 ноября <http://www.russ.ru/culture>.
“Для души у меня — поэзия символистов и тех, кто был предсимволистами. Тютчев, например. Между прочим, он очень хорошо понимал античность и Древний мир. Он писал в стихотворении „Цицерон”, как „оратор римский” „застигнут ночью Рима был”. Это о конце античности. Видимо, для Тютчева „ночь Рима” как-то соединялась с трудными путями России. <…> Времена-то наступали последние... Поэзия Тютчева мне очень близка. Потом — Иннокентий Анненский”.
“Вы имеете в виду стихотворение „Бессонница, Гомер, тугие паруса...”? Я спокойно отношусь к этому поэту”.
“Ну, Пелевина, конечно, не читаю (смеется). Я люблю мемуары. То, что нынешние люди пишут о прошлом ”.
Тема ГУЛАГа. Значимое отсутствие. — “Искусство кино”, 2007, № 5 <http://www.kinoart.ru>.
Говорит Александр Даниэль (“Мемориал”): “Беда, однако, в том, что мы все это говорили [в период „перестройки”] не только и не столько потому, что хотели всерьез осмыслить прошлое, а потому, что нужен был козырь для решения политического вопроса — о преступном происхождении власти. При этом, думаю, большинство тогдашних „борцов за историческую правду” действовали искренне, не отдавая себе отчет в своих мотивациях, это просто был такой самообман. А власть пятится, пятится, в обе стороны пятится, пока не упирается спиной в изначальную дату — 25 октября 1917 года. Тут происходит путч августа 1991 года, который проваливается. И интерес к глубокому осмыслению собственной истории у народа моментально исчезает. Могу назвать точную дату, когда эта тема ушла из массового сознания: в ночь с 21 на 22 августа 1991 года. Интерес к прошлому и вообще к идеологическим и мировоззренческим вопросам моментально исчез: все внимание сосредоточилось на текущей политике и еще на экономических проблемах, на бизнесе”.
Говорит Андрей Немзер: “Что становится самым модным в последнее время у продвинутой части населения? Постмодернистская концепция о том, что все, о чем мы здесь говорим, — это игра. Абсолютизация большого стиля, Гройсово балаболство и сорокинская пропаганда национал-социализма и большевизма. Я имею в виду „Месяц в Дахау”, „Голубое сало”, „День опричника”, где смакуются насилие и уничтожение человека. Есть еще и физиологический напор: идет возгонка того, что Шаламов ненавидел почти так же, как правящую партию и систему. Возгонка блатного мифа: радио „Шансон”, орущее из каждой дыры, поэтизация блатарей. Вспомним, что это такое (для Шаламова) — „Очерки преступного мира”. А все 90-е годы и сегодня у нас идет поэтизация этой мрази на самых разных уровнях”.
Мишель Уэльбек. “Мои книги не надо читать в школе”. Беседу вел Леонид Клейн. — “ПОЛИТ.РУ”, 2007, 21 ноября <http://www.polit.ru>.
“Вообще надо помнить, что все романисты после Бальзака были обречены на то, чтобы как-то позиционировать себя по отношению к этому писателю, в том числе и Флобер. Конечно, „Госпожа Бовари” написана прекрасно, Флобер выработал удивительный стиль, но все-таки настоящим отцом французского романа можно назвать Бальзака”.
“Знаете, существуют французские романы, в которых нарисована оптимистическая картина мира. Только редко это хорошие романы. Например, Жюль Ромен писал оптимистические тексты, но нельзя сказать, чтобы это было превосходно. То есть „Поль и Виржиния” — это все-таки удача, но странно называть это романом. Там отсутствует конфликт. Но если искать оптимистов, то, наверное, нужно… Нет, это сложно”.
“Я считаю, что мои книги, конечно, не надо читать в школе. До тринадцати лет по крайней мере. Есть много авторов, которых можно читать в раннем возрасте. Мне кажется, что и в Кафке дети мало чего поймут. Я, например, в детстве читал Жюля Верна. У меня даже мысли не было читать Бальзака”.
Елена Фанайлова. Из дневника лета 2006 — 2007. — “ TextOnly ”, 2007, № 23 <http://textonly.ru>.
Ларс фон Триер превращается в женщину
Никто этого не замечает
Все кричат, что он провокатор и не любит Америку
