Себастьян Фолкс - Неделя в декабре
И все остающиеся с их детьми няни, все ванны и души; все бессмысленные подарки — коробки шоколада, свечи, масла для ванны, которые ей вскоре принесут; все фены, и прически, и вечерние наряды… Повсюду — от Хейверинга до Холланд-парка, от Форест-Хилла до Феррере-Энда, от Апминстера до Парсон-Грина — люди вот-вот начнут покидать свои дома и квартиры и, подобно незримым клеткам, вливаться в кровоток города, сердце которого, вне всяких сомнений, бьется сегодня в одном, и только одном, месте: в Норд-парке, в доме самого молодого в стране члена парламента.
Роджер и Аманда Мальпассе были почти готовы отправиться в гости. Роджер проверял, заперты ли стеклянные двери террасы, Аманда устраивала на кухне их квартиры на Роланд-Гардене двух гончих и шпица. Эта троица находилась на ее попечении; легавые и лабрадор — Скоулз, Баттхед и Бекхэм, псы Роджера, — были слишком велики для Лондона и потому остались в Чилтернских холмах, под ненадежным присмотром домашней работницы.
— Самое время для детонатора, а, милая? — сказал Роджер, уже наливший себе немного джина, добавивший в него чуточку горького тоника и, после недолгих размышлений, несколько капель сухого мартини. На кухню он пришел за льдом.
— Я не буду, спасибо, — сказала Аманда.
— Ты уверена? Маленькую, а, совсем как в пабе?
— Нет. Как тебе мое платье?
— Отличное. Ты лимон не видела?
В словаре Роджера названий для выпивки имелось немало. «Детонатор» использовался им при подготовке к светскому или иному тягостному мероприятию. По преимуществу филантропическому — «детонатор» наделял Роджера благодушием, способностью изображать приятного гостя. Первая за день, несерьезная, как правило, выпивка называлась «разгони печаль» — ею мог, например, стать стаканчик оставшегося от вчерашнего белого вина, который Роджер осушал, закончив подстригать огромную лужайку их сельского дома. Примерно ту же функцию выполнял «пусковик сердца», но этот был покрепче и нередко включал в себя джин. А «точилкой» у него предварялся прием пищи.
Любимая же выпивка Роджера именовалась «алконавтом», и, проводя вечер дома, он употреблял парочку «алконавтов» перед ужином, за которым пил уже одно только вино. «Алконавт» мог быть коктейлем с шампанским — на палец трехзвездочного коньяка, кусочек сахара, одна капля горького тоника и винный стакан ледяного сухого шампанского, — а мог и сухим мартини или просто виски со льдом и содовой. «Алконавта» Роджер считал королем всех возлияний, а противоположностью его было достойное презрения «совсем как в пабе», едва-едва покрывавшее дно стакана.
— Ты знаешь, кто там еще будет? — спросил Роджер, направляясь со стаканчиком в гостиную и похлопывая себя по карманам, дабы убедиться, при нем ли ключи.
— Все представление устраивается ради Уилбрехемов и той дамочки из Министерства образования. Как ее фамилия?
— Диллон. Эх, пропустил я футбол.
— Ты же наверняка записал его, милый.
— Сказать-то легко. Ты пульт от телевизора давно видела? Только не говори, что его опять Бамбли сгрыз.
— Ну и обычные дамы из книжного клуба, насколько я понимаю, — сказала Аманда. — По-моему, Софи решила пуститься во все тяжкие. Попытаться поразить Уилбрехема и внушить ему мысль, что Ланс — естественный кандидат в члены теневого кабинета. Прекрасно разбирается в иммиграционной политике и так далее.
— Ага, — сказал Роджер. — Ты можешь себе представить, чтобы нашего министра внутренних дел звали Лансом?
Он снова похлопал себя по карману с ключами.
Аманда Мальпассе, выглядевшая в облегающем платье из зеленого атласа особенно стройной, стояла у окна, глядя на улицу. Она любила это время дня, когда движение ослабевало, а рестораны и пабы еще не переполнены. В такие часы почти чувствуешь, как столица вздыхает, собираясь с силами. Эта часть Лондона практически не изменилась с того дня, когда Аманда впервые увидела ее, вырвавшись сюда из гэмпширской школы на безумный уик-энд. Она и ее друзья ели тогда гамбургеры в заведении на Фулем-роуд и пили вино из оплетенных соломой бутылок. Сейчас Аманда, стоя у высокого окна, видела два ресторана со смуглыми официантами в красных рубашках — выходцами, быть может, из того же, что и она, десятилетия. А они тем временем готовились к вечерней работе: к демонстрации обходительности, к легкому флирту, к обслуживанию особого пошиба парочек, чей расцвет молодости уже миновал: мужчин, сохранивших после развода как раз столько денег, сколько им требуется, чтобы поднимать бокалы в честь своих спутниц, уже обзаведшихся морщинами блондинок, имеющих за плечами немало того, что Элен, французская знакомая Аманды, называла des heures de vol — часы налета, — как говорят об условно годных авиалайнерах, которые их европейские владельцы списывают и передают «Эйр-Конго».
Аманда, вздохнув, отвернулась от окна. Отсюда они, эти парочки, отправятся по квартирам, а потом, потом… Проснутся лондонским утром, поздравят себя с тем, что справились с сексом, да и с жизнью тоже, выведут свои машины со стоянок для жильцов… Никто из них, погрязших в рутине, не мог знать того, что знала она. Ее молодости. Которая когда-нибудь да вернется.
— Ну что, пора в путь, моя старая тощая кобылка. Ты готова?
— Да, готова, — ответила Аманда. Все-таки она достаточно счастлива с Роджером, нет, правда.
— Адрес этих непрошеных хозяев у нас имеется?
— Да, он в моей сумочке.
— Тогда вперед, — сказал Роджер. — Хотя погоди, а ключи-то где?
Ключи, как вскоре выяснилось, по-прежнему лежали у него в кармане, и несколько минут спустя семья Мальпассе уже ехала по Глостер-роуд.
— Господи, — сказал Роджер, — поверить не могу, что еще немного — и опять Рождество.
— Да, — отозвалась Аманда, — помню, мне было пять лет, мы переезжали на другую квартиру. И я думала, что Рождество уже никогда не наступит. Мне тогда казалось, что северный олень с подарками появляется раз в десять лет. Впрочем, меня и это устраивало.
— Меня тоже.
— А теперь только успеешь отправить елочные украшения на чердак, а их уже опять пора вытаскивать. Хотя кажется, что и прошло-то всего месяца три-четыре.
— Знаю-знаю, — грустно произнес Роджер, тормозя у пешеходного перехода. — Сдается, мне больше всего нравилось время, когда Рождество наступало только раз в году.
Всякий раз, как они отправлялись в гости на машине, Роджер вел ее туда, а Аманда обратно — это правило и выглядело современным, равным разделением труда, и позволяло Роджеру пить, сколько душа попросит.
Свернув на Кэмпден-Хилл-роуд, Роджер сказал:
— Ну ладно. Перейдем к инструктажу. Ланс и Софи, так? Откуда мы их знаем?
— С Софи, — начала Аманда, слегка подправляя свой макияж с помощью закрепленного на солнечном козырьке зеркальца, — я познакомилась в прошлом году, на вечере, устроенном «Рождеством Юдит» для сбора средств. Она пригласила меня поработать в комитете по детским приютам. Мы с тобой встречались с ней и ее мужем у Симпсонов.
— А, это та, что похожа на мистера Горбачева?
— Нет, это Эльза Тинги. Софи немного полновата, энергична, любит одеваться в розовое и бирюзовое. Руки в браслетиках.
— Правильно, знаю, — сказал Роджер, — у нее еще выговор как у Эдварда Хита. Нужно будет заняться ею после обеда.
— Ну еще бы. А он…
— Я же его по телевизору видел, верно? Серьезный, но какой-то тусклый.
— Верно. Он довольно долго работал в Ассоциированном королевском. Высоко, я думаю, не поднялся, но все же скопил миллионов десять и основал вместе с другом какой-то специализированный фонд.
— Понятно, — сказал Роджер. — А что у них на детском фронте?
В этот миг они добрались до начала Лэдброк-Гроув — перекрестка с Холланд-парк-авеню, двойной светофор которого пропускал машины либо прямо, либо направо. Сворачивая на Гроув, Роджер увидел двигавшийся прямо на него велосипед с выключенным фонариком, — велосипедист, проехавший не на один, а сразу на два красных света, удерживал свою еле ползшую машину в равновесии, умело орудуя педалями, и понемногу пересекал двойной поток шедших на зеленый легковушек и грузовиков, а затем, дважды избежав почти верной смерти, выудил из кармана мобильник и принялся набирать номер. Вокруг с визгом тормозили и виляли, чтобы не врезаться в него, автомобили, он же остановился, упершись обеими ступнями в мостовую, и гневно погрозил водителям свободным кулаком.
— Не проще ли ему было сигануть под поезд метро? — сказал Роджер. — Да, так что там насчет детей Топпингов?
— У них мальчик, говорили, что он ужасно умный и непременно поступит в Кембридж, чтобы заниматься математикой и философией, — Томас, по-моему. А он вдруг взял да и сдал один из школьных экзаменов на «хорошо».
— Вот черт! — сказал Роджер. — Не думал, что тебя по-прежнему интересуют такие штуки.
