Тирания мух - Мадруга Элайне Вилар
Мать слышала стоны не впервые. Что бы дочь ни думала, она прекрасно помнит этот звук и выделяет его среди остальных. Если задуматься, примитивная ненависть Касандры не что иное, как попытка выяснить, знакомы ли маме эти звуки и напоминают ли они звук начищаемых медалей. Ведь когда отец чистит свои медали, он словно обретает руку и тело; он становится человеком своего времени, только когда находится далеко от матери, очевидным образом исполнившей свою биологическую задачу — стать матерью. Ее матка и вагина послужили временным пристанищем для детей и родовым каналом, и лучше не упоминать другие части тела матери, предназначенные для удовольствия, лучше притвориться, что их нет и никогда не было, потому что они не имеют никакого значения для продолжения рода.
Естественно, она помнит, как звучат стоны, хотя дочь считает ее всего лишь инкубатором или несушкой, откладывающей яйца, машиной по производству яйцеклеток. Мама тоже могла бы себя трогать в разных местах. Если бы она захотела, тоже испытывала бы оргазмы. Мама убеждает в этом саму себя и тут же возражает: нет смысла бороться с сексуальной вульгарностью дочери ее же методами. К чему усиливать эту примитивную, целительную ненависть, спрашивает она себя; ей незачем доказывать свою способность стать королевой оргазмов в этом доме, в своих владениях, которые принадлежат только ей, а не свинюшке Какасандре со зловонной приставкой к имени.
Мать решает остаться за дверью, зная, что дочь прислушивается к ней, стоящей за порогом — такое вот взаимное подслушивание.
— Касандра, доченька… — Мать вкрадчиво стучит в дверь, в то время как стоны Касандры набирают силу.
Ненависть дочери к матери — обычное примитивное явление, иногда очень громкое, и мама об этом знает. Она помнит, каково это — долго оттягивать сладкий миг удовольствия. Именно этим сейчас занимается Касандра, кончая с легким недовольным вскриком, прозвучавшим как стук дверного молотка. Почти как удар по лицу, рядом с дверью, за которой находилась в тот момент мать.
— Чего ты хотела? — в конце концов спрашивает Касандра.
Дверь распахивается, мать отступает. Ее окатывает запахом, узнаваемым в любой точке мира, плотным, словно облако из стонов, ароматом, который мама не забудет даже через тысячу лет.
Мать могла бы ей пригрозить или в ответ задать идиотский вопрос, моментально снизив драматический накал, на который рассчитывала Касандра, и нейтрализовав попытку переворота; оргазм как бунт — не самый изощренный способ демонстрации ненависти к родительнице, человеческой несушке, вагине с головой, каковой является мать для дочери. Но мама ничего не произносит. По крайней мере, не сразу. Она отвечает спустя какое-то время:
— Пора обедать.
Взгляд Какасандры, ее глазки свиноматки в период гормональной бури, в которых светилась решимость вступить во второй раунд схватки, доставили матери мимолетное удовольствие — первый раунд остался за ней.
— Заканчивай скорее то, чем ты там занимаешься, — добавляет она, — пока не пришел отец.
Касандра пожимает плечами:
— Окей.
Лето — худшее время года. Это мое мнение, и точка. И лето — единственное время года в этой стране. Забудьте о зиме. Даже не мечтайте об осени или весне. Страна одного времени года… и при этом самого жаркого. Поэтому люди здесь сходят с ума. Взять хотя бы папу. Лето превратило его в того, кто он есть. Сейчас он сосредоточенно выдумывает различные способы мести, мечтает о власти — это прямо-таки бросается в глаза и витает в воздухе. Он все чистит и чистит свои медали. Как же хорошо, что их у него не отняли, потому что жара и отец, лишившийся всякого напоминания о былой славе, превратили бы этот мир в самое отстойное место во вселенной.
Быть Касандрой никогда не было просто, окей?
Для того чтобы жить здесь с именем как у меня, нужно запастись терпением, глубоко вдохнуть и выдохнуть много раз и иметь четкую цель в жизни.
Возможно, во всем виновато мое имя, выбирая которое никто не спрашивал моего мнения. Быть троянской царевной в такой стране и в такой семье — огромная миссия. А с этой жарой — еще и невыполнимая.
Мы живем взаперти. Отец говорит, что снаружи все кишит врагами. Все, кто хотел скинуть его с коня, в итоге добились желаемого. Он повторяет одно и то же по многу раз. Так что наберись терпения, Касандра, и не жди конца лета, потому что дорога, которой мы следуем, — путь в никуда, а это, господа подслушивающие, самое отвратительное. Папа тоже внушает отвращение, но не подозревает об этом. Простим его за недогадливость. Он отвратителен, потому что почти перестал чистить зубы и любит нас сверх меры. Нет ничего противнее отца, слишком любящего своих детей. Мы всходы зла, но он относится к нам с обожанием и не может без нас жить.
Бла-бла-бла. Вот, значит, в чем дело. Супер.
Поэтому он не разрешает нам выходить из дома. Ни по какому поводу. Он готовил нас к этому с самого детства. К этой конкретной ситуации и тысячам других возможных катастроф, ведь, как метко сказано, чем выше забираешься, тем стремительнее падение. Так что теперь папа отчаянно размахивает руками в свободном полете без парашюта и какой-либо защиты, потому что шар его власти лопнул.
Быть Касандрой никогда не было просто, окей?
Это утверждение мама не задумываясь опровергла бы. По ее мнению, быть Касандрой так же просто, как и любым другим человеком. Она произносит это без колебаний и тени сомнений, потому что считает себя носителем мудрости — засушенной мудрости, которая потеряла влагу жизни и годится только в качестве корма для моли. И сама мама немного напоминает моль с толстым слоем пыли на крылышках. Странно ненавидеть моль, она имеет право на жизнь и цель существования, хотя я пока не понимаю, в чем же она состоит: быть женой могущественного человека или идеальной матерью у нее не выходит, потому что, очевидно, быть матерью никогда не было делом простым, быть женой могущественного человека тоже, а уж быть молью тем более.
Мне хотелось выйти из дома и пройтись лунной походкой по нашему району. Лунной, не легкой w я специально выбрала именно это слово, лунная походка — это не ошибка, потому что теперь выход в город и прогулка по улицам, знакомым с рождения, стали чем-то вроде олимпийского подвига, Троянской войны, поступка, сопоставимого с выходом в открытый космос, ведь нас повсюду преследуют глаза врагов народа, то есть глаза врагов отца, человека с медалями, который больше не интересен Усатому дедушке. А мы для них как наживка.
Когда я говорю «мы», имею в виду Калеба, Калию и себя — три побега, семя зла.
Нужно продолжать сопротивляться.
Нужно набраться терпения.
Супер.
Отец не способен понять. Невозможно многого ждать от человека, который влюблен только в свои медали.
В действительности моя прогулка не долгая — восемь кварталов по прямой в северном направлении.
В самом конце пути меня ожидает возлюбленная.
На первый взгляд в ней ничего особенного. Это не самый красивый мост нашего района, не самый чистый и даже, возможно, самый старый. Его конструкции совсем проржавели. Но из-под этой ржавчины пробивается нежность, и ничто не может скрыть ее чувства ко мне. Когда я прикасаюсь к ней, она дрожит. Ни одна девушка не дрожит так, когда другая ее целует. Ни одна девушка не позволит прикасаться к себе и ласкать свое тело подобным образом.
Я поняла, что мост женского пола, после нашего первого раза. Пусть говорят что угодно, но первый раз всегда особенный, с привкусом чего-то запретного, недолговечного. Она всегда была там — восемь кварталов по прямой на север, привычная часть района и один из множества его мостов, и поэтому мое чувство нельзя назвать любовью с первого взгляда, скорее любовью узнавания, близости. В тот день я прикоснулась к ней и поняла, что она готова со мной слиться. Я прижалась к ней, ощутила кожей ее ржавчину и каждой косточкой ее металл, и мое сердце билось за двоих до яркого оргазма.
Сейчас я расскажу вам о любви и литературе.
