Человек случайностей - Мердок Айрис
– После стольких лет! Стыд какой!
– Я мог бы подать иск… опротестовать приказ об увольнении, – сказал Остин. – Но не хочу быть мелочным. Надо иметь достоинство.
– Безусловно, надо! Пусть видят, что ты не хочешь иметь с ними ничего общего!
– Именно. Ничего общего.
– Какой скандал! И ты пришел прямо ко мне, я так рада.
– Ты можешь мне помочь, Митци.
– Помогу, чем сумею, не сомневайся!
Остин сидел в крохотной конторе у Митци и пил кофе. Хотя лето только началось, он уже успел загореть. У него был длинный нос и длинные волосы цвета молочного шоколада, пряди которых он заправлял за уши. Лицо его выражало сейчас величественный покой, и очки в металлической оправе поблескивали многозначительно.
– Митци, скажу тебе прямо. У меня в карманах ветер свищет.
Предложение о помощи уже готово было сорваться с языка, но тут Митци вспомнила, что у нее тоже нет ни гроша.
– Мне тебя так жаль.
– Найду другое место, несомненно.
– Конечно. И намного лучше прежнего.
– Куда лучше. Но сейчас я в кризисе. Думал, что заработаю, если сдам квартиру. Цены сейчас приличные.
– Прекрасная мысль.
– Только вот мне придется приискать себе какое-то жилье.
– Переезжай ко мне, – предложила Митци.
– В самом деле? Ты согласна меня принять? Как мило с твоей стороны. Я знаю, что большие комнаты у тебя заняты постоянно. Но может быть, на чердаке найдется комнатушка?
– Ну что ты! – великодушно возмутилась Митци. – Поселишься в одной из больших комнат. Как раз освободилась.
– Но у меня нет денег на оплату.
– И не надо. Перестань молоть чушь. Мы же с тобой друзья.
– Ты не потребуешь платы? Честное слово?
Десять гиней в неделю черти взяли, подумала она, а Сиком снова отделается векселем. Ну и черт с ним, главное – Остин поселится рядом!
– Заплатишь позднее, когда сможешь.
– Как только поступлю на должность, сразу же заплачу, договорились? Конечно, тут могут быть трудности. Не хочу соглашаться на первое попавшееся. И на поиски может уйти время. Поэтому я не имею права обещать, вот в чем дело. Знаешь что, лучше… я себе подыщу место для ночевки.
– Остин, не беспокойся о деньгах. За комнату тебе не придется платить.
– Митци, ты настоящий друг. – Он схватил ее за руку, сжал, тут же выпустил и с облегчением потянулся за кофе.
Митци ощутила давнее пронзительное дружеское сочувствие и вместе с тем смутное желание огреть его чем-нибудь тяжелым. Ладони с растопыренными пальцами она положила Остину на лацканы пиджака, стараясь, чтобы они не прижимались к телу: нелепый, неуклюжий жест, каким только животное может выражать свою привязанность.
А Остин дружески похлопал ее по плечу и поднялся:
– Могу я перебраться сегодня же вечером?
– Разумеется. – Остин будет у нее дома! Под ее надзором. Остин рядом – и ночью. Каждую ночь, как прежде. – Предлагаю тебе занять среднюю комнату на третьем этаже. О, и угадай еще: кто обручился?
– Обручился?
– Ну кто?
– Кто?
– Людвиг. И угадай с кем.
– Понятия не имею, – ответил Остин, кажется, чем-то обеспокоенный.
– С Грейс Тисборн.
– Да? А откуда ты знаешь?
– Людвиг звонил утром.
– Подумать только! Не верилось, что до этого дойдет. Хотелось бы знать, что у них получится.
Митци обручение Людвига, честно говоря, не очень интересовало, ей было ни холодно ни жарко. Но когда Остин опешил, ей стало грустно. Она симпатизировала Людвигу. И знала, что Остин питает симпатию к Грейс. И к Людвигу тепло относится. Но перспектива будущего счастья молодых его явно не устраивала.
Еще минуту назад светило солнце, а тут опять полил дождь.
– Пойду сделаю пи-пи, если ты не возражаешь, – сообщил Остин. Через студию прошел в сад.
Митци пошла следом и остановилась, наблюдая. Он стал у стены спиной к ней. В наступившей полутьме он был похож на Сиком-Хьюза, когда стоял вот так уверенно на широко расставленных ногах. Во влажном воздухе резко запахло мочой. Не терплю мужчин, подумала Митци. Попросту не выношу. Не выношу.
* * *– Клер, это ты? Это Шарлотта. Кажется, она умирает.
– О Господи! А мы тут собирались на ужин к Арбатнотам.
Шарлотта помолчала.
– Ну что ж, как знаешь. Я позвонила, чтобы ты была в курсе.
– Ты не ошиблась?
– Нет. Доктор говорит… нет, я не ошиблась.
– Хорошо. Мы сейчас будем.
Шарлотта положила трубку.
Доктор Селдон надевал пальто.
– Доктор, не уходите. Пожалуйста, не уходите.
Сдерживая неудовольствие, доктор снял пальто.
– Я сделал все, что мог, мисс Ледгард.
– А если это один из тех ужасных приступов? Вы сами говорили, что если приступ, то надо сделать укол… ну понимаете… чтобы ей облегчить…
– Сестра, закройте дверь, – приказал доктор.
Сестра Махоуни закрыла дверь комнаты Элисон. Прежде чем дверь закрылась, Шарлотта успела поймать взгляд Элисон, устремленный в ее сторону. Она смотрела одним глазом, но в нем было сосредоточено столько осознанной ярости, что Шарлотта почувствовала, будто ее пронзила стрела. Почему она произнесла эти слова в присутствии Элисон? Еще утром постеснялась бы. Но по мере того как проходили часы, она начинала воспринимать мать как нечто отдаленное, как корабль, все дальше отплывающий от берега. В какой степени этот гаснущий разум способен еще воспринимать мир?
– Она ведь уже не слышит и не понимает?
– Не знаю, – ответил доктор. – Но думаю, что помогать ей не требуется. Вскоре все свершится естественным образом.
«Только бы все произошло спокойно. Если с мучениями, я тоже не выдержу», – подумала Шарлотта.
– А если будет мучиться? Пожалуйста, останьтесь.
– Сестра сделает все необходимое.
– Вы хотите сказать, что сестра сделает укол… чтобы помочь?
Слово доктора, повторенное Шарлоттой, прозвучало странно, словно предстояли роды, а не смерть. Но смерть – это тоже борьба за что-то, и тут тоже нужна помощь.
– Нет.
– Нет?
– Нет необходимости, – уточнил доктор.
– Будьте добры, посидите здесь. Может, хотите перекусить? Еще немного. Сейчас все кончится, вы сами сказали, все останется позади. Сейчас приедет сестра с мужем. Он собирался с вами поговорить. – Эту причину Шарлотта выдумала. Может, доктор заинтересуется.
– Ладно. Подожду.
– Может, хотите чаю или чего-нибудь покрепче?
– Пожалуй, чаю.
– Сестра, будьте добры, заварите чай для доктора. Я посижу около нее.
Шарлотта вновь открыла дверь. Сиделка поднялась с края кровати.
– Разрешите позвонить? – попросила она.
– Да, пожалуйста.
Сиделка вышла. Это была ирландка, рыжеволосая, широколицая, с карими глазами, очень молодая и совершенно равнодушная к драме, в которой принимала участие. Сегодня один умирающий, завтра другой. Умелая и предупредительная, мыслями она так далека от этих людей; все они, кроме доктора, для нее вне реальности.
Шарлотта опустилась в кресло у кровати. Лицо матери было искривлено, теперь уже, наверное, больше страданиями души, а не тела. Душа тоже терпит родовые муки. И возможно, в час кончины эти муки становятся нестерпимыми. А может, душа, сжалившись, отлетает первой? Один глаз был плотно закрыт, другой болезненно широко распахнут, и в нем поблескивала влага, быть может, от непролитых слез, в этом глазу жило, в полную силу жило сознание. Вчера Элисон плакала, и это было страшно. Сегодня слезы ушли внутрь. Слышала ли она те слова? Даже из-за закрытой двери Шарлотта слышала, как сиделка разговаривает по телефону со своим парнем, сообщает ему, что завтра у нее выходной. «Я тоже, – подумала Шарлотта, – завтра буду свободна».
Ужасный день, ни минуты покоя. Кажется, впервые за весь день удалось присесть. Теперь уже все решено, все приготовлено. Оставшееся – за Элисон. Столько суеты. И вот наконец тишина. Элисон смотрела на дочь. Открытый глаз всматривался в нее не с любовью, не с ненавистью, даже не с тревогой, рождающейся из страха, а с неким чистым созерцанием. Как у малого ребенка, смотрение на мир стало, наверное, самоцелью. Она видит меня, поняла Шарлотта, наконец-то… Какой бред, она ничего не видит, ничего не знает, вообще ничего.
