Музей современной любви - Роуз Хизер
Даница слышит, как Марина мочится в ванной, потом видит, как дочь возвращается в постель. И говорит ей с другого конца комнаты:
— Они не могут тебя убить. Если во что-то веришь, никогда не умрешь.
Марина поворачивается и устремляет взгляд прямо на мать. Даница в восторге. Марина почувствовала ее!
— Ты сделана из металла или из песка? — спросила она, но дочь уже положила голову на подушку и закрыла глаза.
Даница стоит на страже у кровати, а позднее, когда Марина занимает свое место за столом в центре атриума, мать-призрак устраивается на балконе. Она ничего не забывает. Она все замечает. Проходя мимо, я отдаю ей честь, хотя она меня не видит. Майор Даница Розич-Абрамович. Бывший директор Музея революции в Белграде, бывшей Югославии.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
Легче сопротивляться в начале, чем в конце.
ЛЕОНАРДО ДА ВИНЧИ
9
Левин вздрогнул от удивления, увидев следующую женщину, пересекшую границу квадрата и занявшую пустой стул. Рослая, выше шести футов ростом, с гладкой, очень темной кожей и длинными тугими спиралями локонов. Невероятно длинные, стройные ноги, обтянутые черными джинсами, красная куртка, красные ногти, босые ступни.
— Бог ты мой… Она потрясающая, — проговорила Джейн.
— Это правда, — улыбнулся Левин.
— Вы ее знаете?
— Это Элайас Брин. Она ведет «Арт-обзоры из Нью-Йорка» на радио Эн-пи-ар.
Он не добавил, что еще недавно Элайас входила в число его ближайших друзей. И что последние десять лет он играл на фортепиано в группе Элайас в «Лайм-клубе». Элайас встречалась с Томом. Том Вашингтон сделал Левину первый заказ на музыку к фильму, с которого и началась композиторская карьера последнего. Восемь фильмов за двадцать пять лет, на редкость прочное партнерство. А потом Том нашел композитора помоложе. «Я просто хочу попробовать этого парня, — объяснил он. — Сдается мне, он сможет привнести в этот проект нечто поистине уникальное».
На последней вечеринке, которую Том устроил вместе с Элайас, он сказал: «В следующем году делаем еще один фильм».
Вскоре после этого Элайас переехала из Лос-Анджелеса обратно в Нью-Йорк. «Этого кобеля на привязи не удержать — так у вас говорят?» — сказала она со своим характерным акцентом Левину и Лидии. У Левина в голове не укладывалось, что существует мужчина, который может изменять Элайас Брин, вместо того чтобы бежать за ней на край света.
А потом Том погиб под лавиной во время вечернего спуска в Аспене. «Привычка коварная вещь, — заявил коронер аспенской газете. — Люди воображают, что могут обыграть обстоятельства». Левин не простил Тома за образованную его отсутствием пустоту. И за то, что друг погиб по нелепой случайности. Он не понимал, почему должен терять из-за этого людей. Упавшее дерево погубило его мать, лавина — Тома. С Нового года Левин избегал Элайас, как и всех прочих, кто имел собственное мнение о положении Лидии. Это ее положение. Да, оно неприемлемо, но что есть, то есть. Да, оно ненормально. Оно очень далеко от нормального. Но это их положение, и все же каждый имеет о нем свое мнение. При этом никто не принимал в расчет, что Левин поступил так, как велела ему Лидия. Занялся своей жизнью, своей музыкой и совершенно забыл о положении Лидии. Он почти не сомневался, чью сторону займет Элайас, однако не хотел увидеть подтверждение этому. Левин знал, что она оставляла сообщения. Отправляла эсэмэски. Как и другие люди. В какой-то момент он отключил прием сообщений на своем мобильном. Если на электронную почту приходили письма, он удалял их непрочитанными.
Когда Марина Абрамович подняла голову и открыла глаза, он увидел, что Элайас улыбается ей. Лицо Абрамович не изменилось. Но через несколько минут она подалась вперед. Элайас отзеркалила ее движение. Это было больше, чем обмен взглядами. Теперь они вели беседу, причем исключительно глазами.
— Как замечательно, что художественный критик чувствует все нутром, — прошептала Джейн. — Этот перформанс заставит подпрыгнуть весь мир искусства. Пришла Крисси Айлз из Музея Уитни.
Элайас, по-видимому, чувствовала себя вполне комфортно. По ее росту, манере двигаться можно подумать, что она неуязвима. Но это ошибочно. Именно Лидия регулярно возвращала Элайас к жизни. Лидия кормила ее, разговаривала с ней — они вели долгие, серьезные, забавные беседы. Лидия следила за тем, чтобы Элайас пригласили на вечеринку, День благодарения или праздничный ужин.
Интересно, виделась ли Элайас с Лидией? Да, Левин в этом не сомневался. Может быть, не далее как вчера. Или на прошлой неделе. Ему не хотелось думать о том, как выглядит сейчас Лидия. Он не будет об этом думать. Левин встал и потянулся.
— Я скоро вернусь, — сказал он Джейн, словно своей спутнице, а не малознакомой женщине.
У него не было желания сидеть там, где Элайас может запросто увидеть его, стоит ей повернуть голову. Левин пробрался сквозь толпу к стене, встал и принялся рассматривать людей, сновавших вокруг. Через некоторое время, рассудив, что Элайас встанет еще не скоро, а у него уже ноют ноги, он вернулся на место рядом с Джейн. Та мельком улыбнулась ему и продолжила наблюдать за женщинами.
Любовь породила столь много вещей. Разнообразные биохимические реакции. Приступ ответственности. Невидимый наплыв обыденности, который был романтизирован и овеществлен. Соответствующую связь, необходимую для продолжения рода. Стратегические меры по предотвращению одиночества и поддержанию социальных структур.
Левин выказывал все признаки любви. Он и сам чувствовал, что любит Лидию. Бывали черные полосы. Когда она болела. Становилась неузнаваемой. Не той Лидией, которую он знал. Коронер был прав. Привычка коварная вещь. Выйдя из больницы, большую часть рождественского дня Левин гулял. Дошел пешком до Бруклина и продолжал идти, пока не сообразил, что не чувствует пальцев, и только тогда поймал такси. Потом проспал почти весь день, не понимая, откуда взялась эта усталость. Но Левин знал, что, когда жена больна, он очень устает. Вдруг вспомнил, что кончился шампунь. Голодный кот просил есть. Молоко было давно просрочено, но Левин все равно налил его в блюдечко. Проигнорировал мигающий индикатор сообщений на телефоне. У Лидии повсюду были друзья и коллеги, люди, к которым можно обратиться в любое время дня и ночи. Но не ему.
Он вспомнил, что был убежден, будто на раковине осталась электрическая зубная щетка Лидии, долго искал собственную и в конце концов воспользовался запасной, для самолета. Несколько дней спустя сообразил, что это все-таки его щетка, но опознал ее только в сравнении со щеткой жены. Забеспокоился, что это в некотором роде символично. Кто он без Лидии? Без ее мыслей и одежды, ее еды и друзей. Ее представлений о времени и пространстве. Кем он мог бы быть, если бы следовал собственным схемам и ритмам? Сколько времени уйдет на то, чтобы стать чем-то, не связанным с ней? И что из него тогда получится? Знать этого Левин не хотел. Но у него не было выбора. Если он что-то и знал, так это то, что дни продолжают идти один за другим, независимо от того, готов ты к ним или нет.
Он начал позже ложиться. Лидия обычно вставала в пять утра, и без нее Левин обнаружил, что его организм склонен спать до семи, а потом до восьми, пока однажды не проснулся без четверти девять, к последнему снегопаду на террасе. До сих пор он был любителем горячих завтраков. А теперь, надев сапоги и пальто, шел через площадь в кофейню «Третий рельс», где заказывал большой макиато. Иногда по дороге домой захватывал луковый бейгл и поджаривал его в тостере ко второй чашке кофе, которую готовил в кофемашине около одиннадцати утра. Иногда покупал чернику. Потом возился в студии, перебирая старый материал и обдумывая следующий альбом. И в любое время мог поставить один из своих виниловых дисков.
В марте Левин убрал вещи Лидии в нижний ящик комода и разложил свои туалетные принадлежности на самой удобной полке. Стал заполнять посудомоечную машину по собственному разумению, перестав мысленно прислушиваться к замечаниям жены. Разрешил Ригби спать рядом с собой на кровати. Посмотрел по телевизору, как Джеймс Хорнер и Ханс Циммер проиграли в оскаровской номинации «Лучший саундтрек». Все это не сделало его счастливее. Совсем наоборот. Он беспокоился, что Вселенная вдруг сделалась какой-то рыхлой. Стоит ему протянуть палец и ткнуть ее в каком-нибудь месте, и она дрогнет. Если жизнь непознаваема и являет собой просто танец невидимых сил, то, конечно, неважно, что произошло между ним и Лидией. Но это важно. Он знал, что это важно. И если это сон, ему хочется знать, когда он закончится.
