Мы вдвоем - Нир Эльханан

Затем, словно следуя установленному ритуалу, Ариэли обращался к Анат, чтобы она попросила рава Эммануэля (как он по-прежнему его называл) уступить уговорам поселения и вернуться на пост раввина. «Мы — просто стадо без пастуха», — повторял он растерянно.

В конце концов Эммануэль стал говорить, что он и не раввин вовсе, а простой обыватель, который в юности хоть и учил Тору с относительным постоянством, но ничего более, в самом деле. «Со времен ешивы прошло много лет, и, скажу прямо, я уже не тот. Беэроту нужен раввин на полную ставку, человек, который будет заниматься Торой с утра до вечера, а не только понемножку тут и там, по субботам и выходным».

Незадолго до Пурима Эммануэль был несказанно рад познакомиться с равом Гохлером. Тот хоть и не рос приближенным к Торе, а учился в обычной школе с уклоном в точные науки, затем был призван на службу десантником и даже стал офицером, но после армии сменил направление и много лет с вызывающим уважение постоянством проучился в ешиве, стал лучшим в колеле для даянов, двое прославленных руководителей которого осыпали его похвалами.

Йонатан отчетливо помнил тот вечер десятилетней давности. Его отец вернулся домой сияя, как жених, и заявил удивленной матери: «Ну вот, мы, кажется, нашли наконец раввина для поселения». Победное удовлетворение разлилось по его лицу, несмотря на очевидную досаду Анат, для которой это сообщение было подобно огромной скале, окончательно уничтожившей ее мечты в отношении Эммануэля.

Но спустя ровно десятилетие после того, как отец нашел Гохлера, после того, как он ходил по домам, словно прося пожертвования для ночлежки, и воодушевленно уговаривал голосовать за назначение Гохлера раввином поселения Беэрот, к которому тот подходит как перчатка к руке, и к тому же он выдающийся ученый, который найдет подход к юношеству, и широких взглядов, и резервист, и отец шестерых детей, а Беэроту позарез необходим раввин — так вот, именно тогда, в Пурим, их отец сообщил, что они покидают Беэрот, где родились и повзрослели, где только недавно состоялась свадьба Ноа и Амнона, первой пары, рожденной и поженившейся в поселении. Со дня свадьбы дочери Эммануэль повторял, что здесь, в глинистой земле пограничья двух пустынь, он хочет быть похоронен. «Дышать ею вблизи», — говорил он со всей серьезностью и указывал точное место, где желал быть погребенным после ста двадцати лет, и довольная улыбка прокрадывалась на его напряженное лицо, как будто он раскрыл большую тайну, за что еще предстоит держать ответ.

Они сидели перед отцом. Двое из четверых его детей. Первая находилась одна с маленькими детьми в ближайшей деревне, а четвертый лежал во влажной земле Масличной горы[62]. И Эммануэль принужденным тоном сообщил им об отъезде.

Лицо его оставалось застывшим, и только интонация выдавала происходящее внутри, словно каждое слово было очередным осколком великой мечты, отправленным в безжалостный огонь. Тогда Йонатан искал взгляд именно Мики, боялся за него больше, чем за отца, переживал, что брат не найдет в себе душевных сил справиться с травмой отъезда из дома детства, опасался, что тот пойдет на крайний шаг, то есть самоубийство, однако успокоился, увидев на лице Мики напряженное, но спокойное выражение и поняв, что Мику уже не слишком интересует Беэрот и вся эта скученная и конфликтная общинная жизнь.

Мика всегда сетовал, что жители поселения лишены чувства юмора: «Здешние люди слишком серьезно ко всему относятся, постоянно составляют бесконечные уставы». Сефарды в тот момент хотели отдельную синагогу, а ашкеназы отвечали, что это раскольничество, что в таком маленьком поселении все колена Израиля должны молиться вместе, где бы ни родились их предки, ведь мы все — один народ, и это главное. Да и вообще, поселение основано с целью единства, а не разделения на общины.

Рав Гохлер предложил компромисс, над которым корпел три месяца, постоянно консультируясь с равом Лидером: назвать сефардскую синагогу «центром духовности восточных общин» и ни за что не называть ее «синагогой», потому что синагога в поселении одна. Но в ответ на такое возмутительное решение было устроено шумное протестное шествие с множеством плакатов: «Не хотим центр духовности! Дайте нам отдельную синагогу». Шествие проследовало от недостроенного дома Хайека до дома рава Гохлера.

«Господи, целое поселение контуженных при Султан-Якубе», — высказал Мика Йонатану при виде этой постыдной демонстрации.

4

Йонатан подробно рассказал Алисе про Мику только при пятой встрече. Он и раньше собирался с ней о нем поговорить, но опасался, не зная, как она отреагирует, и все избегал этого разговора, пока наконец не понял, что откладывать дальше нельзя. Они гуляли по Неве-Цедеку, прошлись по площади перед центром Сюзан Далаль и с удовольствием сыграли в «угадай, кто» перед выставленным там триптихом «Сделано в Израиле» Давида Тартаковера. Йонатан опознал только рава Кука, а Алиса нашла еще Агнона и Бялика. Потом они двинулись по улице Роках и наткнулись на тяжелую синюю дверь, рядом с которой была табличка: «Здесь в 1909–1913 годах жил писатель Йосеф Агнон». Алиса сказала:

— Ой, я его обожаю. С одной стороны, он был очень ироничным, а с другой — умел любить, и еще как. — Йонатан догадался, что она говорит не только об Агноне.

Потом они спустились к морю. Близился закат, небо было исполосовано белым, черным и серым, и Йонатану хотелось во весь голос закричать вместе с ней в сторону волнорезов и влажного морского ветра. Алиса от такой странной просьбы расхохоталась. Покатываясь со смеху, она медленно хлопала в ладоши, и это был первый раз, когда она смеялась рядом с ним своим раскованным смехом, который всегда сопровождали хлопки. Потом спросила, обращал ли он внимание, что в стихе «все реки текут в море»[63] последние слова на иврите можно соединить и получится «Бог»[64], на что Йонатан ответил:

— Ух ты, потрясающе, это значит, что у моря Его можно встретить проще всего.

Но к морю ходят и собаки, одна из которых, пегая немецкая овчарка со светлыми пятнами, подошла к Алисе, и той показалось, что пес щерит на нее зубы. Она подскочила к Йонатану, едва удержавшись, чтобы не ухватиться за него и не нарушить запрет ѓалахи, а Йонатан глазами показал ей на узкую извилистую тропинку, ведущую вверх. Они медленно, с опаской взобрались по ней. Наверху, остановившись отдышаться, увидели двух широкоплечих парней, стоявших близко друг к другу. Хозяева пса, подумал Йонатан со злостью и обидой. Алиса вытряхнул набившийся в зеленые босоножки песок и пальцами расчесала каштановые волосы. Йонатан не мог унять бившую его дрожь, несмотря на то что опасность уже миновала.

— Честное слово, я думала, мы не спасемся. В какой-то момент я была уверена, что она меня укусит… — произнесла Алиса.

Йонатан поискал подходящую шутку, рассмешить не сумел, но его уравновешенный голос успокоил ее.

Втайне он подозревал, что не проявил должного мужества перед псом, поэтому немедленно принялся бурно рассказывать об армейской службе, увлекся историями о бесконечных марш-бросках на курсе молодого бойца, о возмутительном издевательстве над новобранцами, когда они наконец вступили в полк, о кошмарной, но многому учащей границе в Хевроне. С тех самых пор он лишился непоколебимой политической позиции, воспитанной в Беэроте. Нет, это не подвигло его на драматические поступки, на отдаление от дома и друзей, но беэротская уверенность, прежде служившая ему его непробиваемым доспехом, повредилась, и он остался без защиты и прежней пылкости.

Ночь проворно и незаметно сменила вечер. Йонатан и Алиса нашли узкую овальную нишу, слабо освещенную уличным фонарем. Оттуда были видны широкая темная полоса моря и лимонный коготь месяца над ней. Они сидели немного поодаль друг от друга, но все же достаточно близко, и влажный ветер нежно обдувал их, вызывая ощущение свободы. В Иерусалиме они старательнее следили за тем, чтобы не соприкасаться, а здесь позволили себе немного сблизиться, но тем не менее их разделяло подобающее благочестивым евреям расстояние. «В ѓалахе есть сила, — любил повторять Амос в Йоркеаме. — Сила, которой нет больше нигде. Корень этой силы в том, что взрослый, современный человек принимает на себя запрет. В этой способности принять на себя запрет кроется святость. Святы будьте[65] означает: будьте отделены. Жизнь без запретов теряет мощь, превращается в водянистую кашу».