Кихару Накамура - Исповедь гейши
— Но у меня назначена еще одна встреча.
— Где же ?
— В «Синкираку», — ответила я.
— Ну, это совсем рядом, так что не волнуйся. Ты можешь спокойно подойти попозже. В любом случае тебе необходимо поговорить с хозяйкой, ведь она ждет тебя.
Однако у меня оказалось еще два приглашения, а затем в «Томбо» я повстречала знакомого, который тоже попросил разделить его компанию.
Примерно через час за мной пришла Окацу.
Когда я вошла в комнату оками-сан, на меня пахнуло запахом дорогих сигарет.
— Нам хотелось бы обсудить твое будущее, так что обратись вся в слух, — такими словами встретила она меня.
Даже для образованной гейши очень важно, кто возьмет ее в жены, многозначительно начала она. Если женщина желает стать известной гейшей, то следует брать в расчет лишь министра либо крупного промышленника, который мог бы при некотором везении стать моим покровителем. Тем самым мое будущее было бы полностью обеспечено. Ну а если не получится, то я по меньшей мере могла бы хвалиться тем, что невинности лишил меня министр такой-то. Если же первым окажется ничего не значащий человек, то это ровным счетом ничего не принесет. Так терпеливо растолковывала она мне, сколь важно, оказывается, отдаться в первый раз видной особе.
— Ты находишься в ином положении, нежели другие ученицы, ибо у тебя нет никаких долгов, и ты можешь не унижаться перед работодателем. Однако, если хочешь стать настоящей гейшей, не следует упускать удобного случая, если тот подвернется. Это было бы тебе на благо.
Во время этого разговора я впервые осознала, что понятие «потеря невинности», которое вовсе не было новым для моего слуха, на этот раз касалось непосредственно меня.
Наша хозяйка затем поведала, что я очень приглянулась министру железнодорожного транспорта Мицути Тюдзо, и тот не прочь сделать меня женщиной.
— Кихару-тян, у тебя еще нет покровителя. Одна пожилая гейша из администрации уже заметила, что ты пока не строишь никаких планов. Я полагаю, что тебе, по крайней мере в отношении лишения невинности, следует предпочесть видного человека.
Тогда царило мнение, что самой заметной персоной является министр.
Не каждый мог стать доктором или министром, как пелось в известной песенке «В конце же доктор или министр». Я присутствовала на многих приемах, но при всем своем старании не могла вспомнить, как выглядит министр железнодорожного транспорта. В то время совершенно немыслимо было видеть сорокалетнего министра, все политики уже имели солидный возраст. Принадлежали ли они буржуазной или народной партии, все без исключения были дедушками. Так что ничье лицо из министров не отложилось у меня в памяти.
— Ты ведь понимаешь, что я хочу тебе сказать, не так ли? — настойчиво интересовалась хозяйка.
И хотя я согласно кивала и покидала комнату, выражая на лице полное понимание, в действительности же далеко не была убеждена в том, что лишение девственности министром или кем-то еще имеет особое значение или даже необходимо, чтобы стать прославленной гейшей.
Следующим вечером в большом зале «Томбо» состоялся званый ужин с множеством гостей. Все они шествовали мимо министра, занявшего почетное место перед токонома, и провозглашали здравицу в его честь.
Тогда я впервые поняла, что же это был за министр Мицути Тюдзо. Во мне взыграло любопытство, так что я с интересом стала наблюдать за ним вблизи.
— Кихару, присядь-ка ко мне, — дружески пригласил он меня занять место рядом с ним.
«Об этом не может быть и речи», — вертелось у меня на языке.
Возможно, он и был важной птицей, но годился мне в дедушки. К тому же у него оказалось весьма странное лицо; лоб и губы были густо покрыты темно-фиолетовыми, возможно, старческими пятнами.
«Это немыслимо», — подумала я.
Министр благожелательным тоном обратился ко мне:
— Ты, кажется, не пьешь? Прекрасно, тебе не к чему пить, лучше я за тебя выпью.
Он держался исключительно учтиво, однако я была совершенно подавлена. Хоть он и такой высокопоставленный чиновник, но отдать свое тело столь отвратительному старику… тут уж вовсе не до шуток. Об этом не может быть и речи. Ну, был бы хоть посимпатичнее дедушка!
Нет! Нет! Нет! Внутри у меня все кипело.
Когда торжество было в полном разгаре, министр незаметно куда-то пропал. После этого исчезла скованность, и сотрудники министерства железных дорог повеселели. Будто никому не было дела до исчезновения министра.
Наша администраторша Окацу позвала меня:
— Кихару, пойдем-ка со мной…
Сама пошла вперед, а я следовала за ней.
Поскольку я чуть ли не каждый вечер участвовала в том или ином торжестве, устраиваемом в «Том-бо», то полагала, что мне знакомы там все комнаты. Однако помещение, куда сопровождала меня сейчас Окацу, находилось у черного хода, который вел к проходу, о котором я не подозревала.
«Да, я и не знала, что сзади есть еще лестница», — пронеслась в голове мысль, когда мы поднимались. В конце лестницы находилась небольшая, прелестная комната.
— Вот мы и на месте.
Окацу открыла раздвижную дверь необычно малой для этого дома комнаты, размером всего шесть татами. Я думала, что здесь имеются лишь большие банкетные помещения. И увидеть здесь столь небольшую комнату было для меня неожиданностью.
Мой взгляд упал на настенные свитки, которые обычно встречаешь на чайной церемонии. Внизу мирно стояла небольшая корзина с белыми камелиями. Тот же запах, что прошлым вечером я ощутила в комнате хозяйки, наполнял собой и эту комнату, а за маленьким столиком в подбитом ватой домашнем кимоно сидел незадолго до этого исчезнувший министр.
Втолкнув меня в комнату, Окацу сказала: «Ну вот, желаю повеселиться!» — после чего задвинула дверь и удалилась.
Вообще-то я не испытывала никаких затруднений при общении с незнакомыми посетителями, но в этот вечер мой язык отказал мне, и я не произнесла ни звука.
— Ты ведь не пьешь? — Министр налил себе сам. Я вся дрожала и едва сдерживала свое волнение.
В ушах звучали слова хозяйки о том, что «если хочешь стать видной гейшей, нужно, чтобы тебя лишил невинности высокопоставленный человек».
«Ну, хорошо, мне следует заморочить ему голову», — решила я.
Пока я сидела здесь молча, мысли мои прояснились.
Министр встал и раздвинул дверь в соседнее помещение. Мой взгляд упал на освещаемое приглушенным светом бумажного фонарика красное покрывало с решетчатым рисунком.
— Подойди-ка ко мне. Министр опустился на футон.
— Я должна вам кое-что сказать. — Мои губы так дрожали, что я едва выдавливала слова.
— Что случилось? Что тебе надо мне сказать?
Я стала на колени перед министром, сложив как полагается руки.
— Я уже не ребенок и знаю, о чем идет речь, — начала я как можно спокойней.
— Ни о чем не думай. Успокойся и раздевайся! — И сам стал спокойно снимать с себя кимоно.
— Погодите. Если вы сделаете это со мной сегодня, я всю свою жизнь буду ненавидеть вас. Ведь я вас совсем не знаю.
Слезы брызнули у меня из глаз.
— Ну, ну, что же ты за глупышка. Ведь бывают же и заранее оговариваемые браки. Даже не знавшие прежде друг друга мужчина и женщина живут всю жизнь вместе.
Он не походил на наивного человека. Он заботливо взял мою руку, и я не отстранилась.
— Когда я лучше узнаю вас и увижу, что вы хороший человек, то сама попрошу вас сделать меня женщиной. Но сейчас об этом не может идти и речи… — И я горько заплакала. — Если же мне придется всю жизнь ненавидеть вас, вам это тоже не будет приятно… Я думаю иначе, нежели другие гейши. Для меня нет особой чести лишиться девственности благодаря какому-то министру. Всю свою жизнь я буду питать к вам отвращение, которое никогда не покинет меня, — рыдая, говорила я.
— Так уж плохо это для меня ?
— Да, ведь ужасно знать, что кто-то вас всю жизнь ненавидит. Представьте: вас всю жизнь ненавидит какая-то девушка! Это просто ужасно, — с жаром говорила я.
При этих словах он пристально смотрел на меня, а затем стал натягивать на себя уже наполовину снятое кимоно.
— Ну, хорошо, хорошо, сдаюсь. Пусть будет по-твоему. Мне вовсе не хочется, чтобы кто-то ненавидел меня. Глупому Мицути Тюдзо впервые в жизни пришлось перед лишением девушки невинности получить настоящую взбучку. Мне очень жаль, прости.
Когда я смотрела на покрытый пятнами лоб министра, то заметила его вдруг потеплевшие глаза.
«Все же он довольно славный», — подумалось мне. Тогда я поняла, что люди ведут себя так, как к ним относятся — плохо или хорошо.
— Ну, вот и славно, прекращай плакать. Если ты уйдешь сейчас, это насторожит хозяйку и Окацу. Поэтому поболтай еще немного со мной.
Хотя я все еще страшилась его, но он уже не представлялся мне столь плохим, так что я почувствовала облегчение и успокоилась. Вытерев слезы, я стала рассказывать то, что приходило на ум. Я поведала ему о своей жизни: как каждое утро беру в школе уроки английского языка, выполняя массу домашних заданий, но поскольку вечером наши иностранные посетители во время банкета часто помогают мне в этом, я оказалась лучшей ученицей в классе; как бывает неловко, когда меня из школы вызывает слуга, чтобы сообщить о моем участии в той или иной встрече, и мне приходится выдумывать болезнь или смерть кого-то из домашних.
