Владимир Орлов - Земля имеет форму чемодана
Куропёлкин очень быстро сообразил, что госпожа Звонкова явилась к месту отдохновения не просто оживлённая, но и употребившая. Правда, в меру. Обьяснения Нины Аркадьевны (камеристкам, но вышло, что и Трескучему) причин её весёлости вынудили Куропёлкина отказаться от разговора об изречении Ларошфуко.
Оказывается, это изречение привело вовсе не к провалу или конфузу, а, напротив, к деловой удаче. Среди прочих сегодняшних мероприятий мадам Звонковой был приём-встреча с виднейшими бизнесменами Франции в одной из резиденций Нины Аркадьевны, особняке, построенном Фёдором Шехтелем. Естественно, там присутствовали и наши успешные дельцы, и служебно одетые парижане, штатные люди из французского посольства. В увертюрных разговорах (велись они, конечно, в стилистике светской благопристойности и благоразумия) прозвучали колкости, взаимные неудовольствия партнёров или особ конкурирующих, в иной среде или в иных правилах приличия способные перейти в базарно-бабьи перепалки. Но здесь не перешли. И всё благодаря такту и остроумию, порой по справедливости и жёсткому, хозяйки делового собрания Нины Аркадьевны Звонковой, миллиардерши. Достойной героини журнала «Форбс».
В конце концов, всё кончилось хорошо. И политес был соблюдён, и спорщики разулыбались, и наметились выгодные сделки, в частности, выгодные и для самой Нины Аркадьевны Звонковой. А когда её попросили высказать своё мнение о нынешнем вечере, Нина Аркадьевна, подняв бокал с шампанским, оценила добрыми словами своих гостей, сумевших разрешить недоразумения в обстановке разумного дружелюбия.
— Я вспомнила при этом, — сказала тогда Звонкова, — высказывание одного из великих просветителей Франции, Ларошфуко: «Если остриё шпаги затупилось или, хуже того, неожиданно обломано, следует ответить на выпад судьбы или на козни недоброжелателей остриём разума либо языка».
Сейчас же раздались аплодисменты. Звонкова извинилась перед публикой за то, что она прочла высказывание Ларошфуко на русском, французский ей известен, но у неё плохое произношение. Но вот советник… Один из советников Звонковой, мгимошный выпускник, артистично перевёл Ларошфуко с русского на французский, и тогда возникла чуть ли не овация. Как же вовремя остроумец Ларошфуко вынырнул из века семнадцатого и совпал с днём сегодняшним!
Пили благодушно и ели с аппетитом блюда, заказанные в двух ресторанах — «Савойе» и «Национале», но Звонковой создавал напряжение худенький француз, оказавшийся специалистом по Ларошфуко. Услышанное им сегодня суждение мыслителя было ему незнакомо, хотя текстами Ларошфуко он занимался лет десять, начав эти занятия в Сорбонне. В подлинности слов Ларошфуко, приведённых авторитетнейшей женщиной, известной как дока в точных науках, он не имел права сомневаться, но умолял сообщить ему источник их публикации или хотя бы их рукописного нахождения. («Это же сенсация! Она требует исследования!») Слава богу, смена гостей возле Звонковой то и дело отгоняла от неё надоедливого француза. Наконец догадливый мгимошный выпускник сообщил французу, что именно он случайно наткнулся на высказывание Ларошфуко в записках знаменитого графа Завадовского, но это было в его студенческие годы, и теперь он не знает, где эти записки.
И француз отстал на время.
Зато другой посольский француз, отпускавший Звонковой комплименты, заверил её в том, что она за свои заслуги перед французской культурой и экономикой рано или поздно будет удостоена ордена Почётного Легиона.
33
— Всё было прекрасно, — сказала Звонкова, — но возбуждение проходит, надо укладываться.
И постельничий Трескучий был удалён из опочивальни.
Повторилась вчерашняя сцена с раздеванием богини (или ведьмы), с массажем озабоченной болями её спины и втиранием в эту прекрасную спину и не менее прекрасные ягодицы (ягодные места) благовоний.
Теперь Куропёлкин был даже благодарен Трескучему, снабдившему его специальными футбольными трусами.
— Ну, — сказала госпожа Звонкова, улёгшись в ситцевом алькове в удобной для проблем её позвоночника позе, — продолжайте историю с журналистом Блумквистом и девушкой с татуировкой дракона на правой лопатке, как её…
— Саландер, — вспомнил Куропёлкин, — Лисбет… Лизой по-нашему…
Он замолчал, медлил, тянул время, всё ещё полагал, что теперь в отсутствии каких-либо иных слушателей Звонкова поинтересуется, откуда Куропёлкин откопал оказавшееся для неё столь полезным и своевременным изречение Ларошфуко. Нет, не поинтересовалась. Скорее всего, ей было довольно слов (и отпущенной ему теперь роли знатока предмета) находчивого мгимовского выпускника о каких-то записках графа Завадовского. А он, карманный и укрытый от людей Куропёлкин, тут ни при чём.
«Ну, ладно! — подумал Куропёлкин. — Стало быть, можно ей врать дальше!»
И принялся врать. То есть фантазировать.
Чего он только не напридумывал про приключения журналиста Блумквиста и отчаянной девицы Лисбет Саландер! А также про интриги создателя и хозяина влиятельного детективного агентства Арановского (как раз он-то тонко направлял действия Лисбет Саландер). В ход пошла и шведская семья с центровой участницей журналисткой Эльвирой. И против шведской семьи слушательница сегодня не возражала. Выпадали из ночной истории Куропёлкина финансовые сюжеты, недоступные рассказчику, но и это Звонкову, похоже, не заботило.
«Да она, наверное, в своих мыслях, — расстроился Куропёлкин, — всё ещё пьёт шампанское, а может, и коньяк на приёме с французами. Так она и не заснёт».
А ему уже надоели все эти Блумквисты и Саландеры. А в особенности негодяй Веннерстрём. Да и воображение его устало.
И тут раздался храп. С присвистом. Тихий, деликатный, но храп. Куропёлкину неожиданно стало неловко за Звонкову. Богини, даже потерявшие конечности, храпеть не могли. Ведьмы же храпеть были обязаны, но, по мнению Куропёлкина, куда более громко, противно и нагло, гудками простуженного паровоза, например. Или воем падающего истребителя. Со стонами и матерными словами в паузах.
Куропёлкин совестливо заёрзал под верблюжьим одеялом. Будто он-то именно и храпел. Впрочем, он, исполнив свои ночные обязательства, имел право теперь и захрапеть.
— Так что вы, Евгений, — услышал он, — думаете по поводу Каренина?
— То есть?
— Вам что, — удивилась Звонкова, — не передали днём моё задание?
— Передали.
— И что же, по вашему усмотрению, брал ли Каренин взятки или не брал?
— Я читал «Анну Каренину» лет семь назад, — сказал Куропёлкин, — ещё в Котласе. Чтобы иметь, как вы выразились, своё усмотрение, мне надо было перечитать или хотя перелистать роман, но, увы, такой возможности у меня не было…
Куропёлкин сразу же спохватился:
— Нет, я ни на что и ни на кого не жалуюсь. Просто о книге у меня осталось смутное представление…
— Ну, пусть смутное… Так брал или не брал?
— Не брал, — сказал Куропёлкин.
— Почему?
— А зачем ему брать? Он был государственный муж с убеждениями о пользе Отечеству. И не бедный.
— И всё?
— Нет. Прежде всего он был человеком с понятиями о чести.
— А нынешние государственные мужи, — засмеялась Звонкова, — этих понятий не имеют, что ли?
— Не имеют, — сказал Куропёлкин.
— А олигархи?
— Не имеют. Зачем им понятия о чести?
— То есть и я живу, среди прочих, без понятий о чести?
— Теоретически да, — сказал Куропёлкин. — Но мне ваш случай пока не слишком ясен.
— Всё! — сказала Звонкова, и как будто бы сердито. — Спать!
Однако успокоиться не смогла:
— А вы, Евгений, имеете понятия о чести?
— Имею, — самонадеянно твердо, даже с вызовом произнёс Куропёлкин. Но тут же будто смутился: — Имел, по крайней мере…
34
Наступил третий день пребывания арендованного подсобного рабочего Куропёлкина в поместье госпожи Звонковой.
Что значит — «наступил»? Куда наступил? На кого наступил? Если только на злыдня Трескучего, дворецкого и постельничего… На свою шею (вампирью?) привёз он сюда из клуба «Прапорщики в грибных местах» очередного Шахерезада. Как всегда поутру хозяйка, Нина Аркадьевна, унеслась по делам в столицу (но может быть, и в столицу Поднебесной), а бездельнику Гаврошу Фуко позволила дрыхнуть (хорошо хоть не в своей опочивальне), и что уж самое унизительное для Трескучего-Морозова — было её распоряжение доставлять в поместье книги по требованиям Эжена Куропёлкина.
Пока госпожа Звонкова в отъезде и делах, а Куропёлкин именно валяется в безделье и скуке в своей комнатушке-одиночке, иногда, правда, напрягая мозги, а заказанную им книгу Толстого никто, похоже, не собирается доставлять, автор попытается объяснить возможному читателю, с чего бы вдруг Звонковой потребовалось знать, брал ли царский чиновник Каренин взятки или нет.