Елена Колина - Наука о небесных кренделях

– Я понимаю, что сейчас эпоха накопления капитала, но мы все должны нести ответственность… – сказала я учительнице. – Мура не будет ходить на этикет, она будет сидеть в раздевалке с другими детьми.

– Правильно, – кивнула учительница, – зачем вам платить?… Вы такая интеллигентная, ваша Мура научится манерам дома.

Я схватила Мурку за руку и перевела через дорогу – на другой стороне улицы была частная школа. Решила, пусть Мурка учится там, где дети одинаковые, одинаково богатые. Бывает, что мы делаем выбор равнодушно, поскольку необходимо что-то выбрать, а бывает, что наш выбор сопровождается метаниями и переживаниями, – потому что именно в этот момент выбираешь то, что радикально скажется на твоей дальнейшей жизни. Где будет обучаться и воспитываться Мура – именно такой выбор, и я очень волновалась.

Через неделю посещения частной школы Мурка сказала мне: «А где наш честный борт?…У нас нет честного борта?! Мы, что ли, бедные?»…Частный борт? Почему родители в частной школе не воспитывают своих детей?! В западном мире богатые люди хотят, чтобы дети не чванились (это чуть ли не самый важный момент в воспитании), особенно если это старые деньги: не случайно заработанные, а принадлежавшие семье в нескольких поколениях, деньги плюс образование и положение в обществе.

Я еще раз перевела Мурку через улицу. Решила: лучше она будет богатой, чем бедной, – лучше плохо, чем очень плохо. Решила: не могу нести ответственности за эпоху накопления капитала. К тому же правильный выбор всегда сопровождается внутренними метаниями, вот я и металась с одной стороны улицы на другую.

Я была уверена, что смогу внушить Мурке, что она, потомственный питерский интеллигент, профессорская внучка, правнучка академика, – «старые деньги» и должна соблюдать наши семейные правила, правила нашего круга. Когда я росла, мы и правда были круг. Все ходили в филармонию на свои места, в Эрмитажный кружок, у всех были одни и те же «англичанки», «математики» и учителя музыки. Если я отправлялась в университет на лекцию какой-нибудь знаменитости, то знаменитость всегда оказывалась не чужим человеком, а дедом какой-нибудь моей подруги, – а мой дед в это время читал лекцию другим моим друзьям… Все деды написали учебники, все деды читали лекции своим внукам, и в любой компании находился тот, кто учился у моего папы, – все всем были не чужие. От бесконечного кружения по одним и тем же тропам: художка – Эрмитажный кружок – филармония – у нас образовались схожие вкусы, мнения, стиль беседы, ирония, особый язык, полный ассоциаций и намеков, язык, по которому можно было безошибочно узнать своих. Ирка-хомяк говорит, я сноб. Но что плохого в том, чтобы иметь своих? У всех в мире есть свои! Чтобы все одинаковое: происхождение, бесконечное чтение, «гармоничное развитие», культурный капитал, – старые деньги.

Я была уверена, что легко смогу внушить малолетней Мурке:

– подчеркивать свое материальное благосостояние – стыдно, НЕЛЬЗЯ,

– вообще упоминать любые материальные блага – дурной тон, НЕЛЬЗЯ,

– у нее должно быть меньше одежды, чем у девочек из малообеспеченных семей, именно потому, что мы можем купить ей сколько угодно юбочек-кофточек-заколочек,

– прочие интеллигентские ценности.

Я не разрешала Мурке надевать в школу новое платье (кто-то расстроится, что новое платье у Муры, а не у него), ругала за то, что она брала в школу новую Барби (у кого-то нет Барби), и за барское обращение к домработнице «очень прошу быстро принесите мне кашу», объясняя, что это не прислуга, а помощь по хозяйству, потому что мы много работаем. Мурка кивала, как будто все понимает.

Но она не совсем поняла. Потому что невозможно противостоять ценностям среды. Мура росла среди тех, кто платно обучался бить челом царю. Как, к примеру, оставаться худышкой среди толстяков?…

И вот, касательно Муриного собственного чела: сверху кудри, внутри убеждение – Мура элита, Мура не как все.

Ирка-хомяк говорит, это генетическое, от меня. Но, во-первых, нет, а во-вторых, допустим, от меня. Но мое «я не как все» – это со мной не может случиться ничего плохого, некрасивого. Муркино «я не как все» распространяется только на материальный мир, с материального мира Мурка требует очень строго: одежда может быть только определенных марок, машина бывает «супер» и «на этом ездить стыдно», «у меня очень старый айфон, сегодня уже продается новая модель!».

Мурка не виновата, что выросла в эпоху накопления капитала. Она хорошая девочка, в ней нет ни заносчивости, ни снисходительности, она не считает себя золотой молодежью, – она и есть золотая молодежь.

При всех различиях у Мурки и Марфы есть кое-что общее: отношение к материальной стороне жизни. Они обе материально независимы: Мурка материально независима, потому что ей не нужно просить денег, Андрей дает ей сам. Марфа материально независима, потому что эта сторона жизни ее не интересует. Ей каким-то чудесным образом – каким? – хватает ее крошечной зарплаты. Порхает по городу на своей скрипучей восьмерке, купленной на деньги от продажи дворянского гнезда в городе Торопец, питается пыльцой.

По последним американским исследованиям, человек всю жизнь воспроизводит «модель школьного класса», то есть воспроизводит самого себя в школьной иерархии. Кто был в классе звездой – на всю жизнь звезда, кто чувствовал себя ущемленным, продолжает доказывать, что он не хуже других. Интересно, проводил ли кто-нибудь исследование, – что сейчас с бедными детьми девяностых, с теми, что сидели в раздевалке? По последним американским исследованиям, бедные дети вырастают с душевной травмой. Бедность отрицательно влияет на подсознание, межнейронные связи образуются медленней, и, как результат, у взрослых бедных детей постоянное ожидание плохого, боязнь «у меня не получится», пониженная жизнестойкость.

…К чему это я?… А-а, да. К тому, что у Марфы есть небольшая обида на маму: мама отдала ее в гимназию, где Марфа была бедной.

…Звонок – Марфа, легка на помине.

– Помните, вы вчера расстроились из-за отзыва на форуме?…

Помню, еще бы. На читательском форуме кто-то написал про одну из моих книг «безнравственная жуть». Пусть «жуть», о вкусах не спорят, но «безнравственная»?! У меня нет сцен секса или насилия, так почему, почему?! Я плакала. Ночью тоже плакала. Стыдно рассказать об этом Андрею и Мурке: стыдно, что я читаю форумы про себя, очень стыдно, что плакала. Почему-то не могу быть с ними слабой. Обиженной не могу быть. С мамой особенно не могу быть слабой, потому что у нее чуть что – опрокинутые глаза. Только Марфе не стыдно рассказать. Марфа добрая. Рядом с Марфой я чувствую себя цветком в комфортной среде. Марфе можно сказать «знаешь, Марфа, я…» или «я переживаю…».

Я не жалуюсь на недостаток любви, что касается любви, я живу в достатке. Если я скажу «я переживаю…», Мурка радостно откликнется, и, как ручеек, потечет разговор, но уже через минуту окажется, что это разговор о Муре. В беседе с Марфой встретишь понимание, а с Мурой встретишь Муру. Андрюшечка еще маленький, и он мальчик, Андрей на работе, а маме я и сама не скажу – она ответит «вот видишь, я же тебе говорила» (неприятно, когда мама оказывается права). А Марфа меня видит, впрочем, как и всех остальных.

– Я нашла в интернете полный текст: «Прочитала аннотацию к книге, какой ужас: две семейные пары и измена крест-накрест. Какая-то безнравственная жуть. А книга оказалась очень хорошей, грустной, смешной, доброй, честной. Книга очень светлая. В ней есть надежда на счастье».

Ох!.. Я… я счастлива!!! Даже вспотела от счастья.

Никому другому не пришло бы в голову сделать это для меня: запомнить, что я расстроилась, поискать в интернете отзыв, позвонить и прочитать. Ангел Марфа.

…У всех есть небольшая обида на маму. У меня вот какая: когда я была невзрослой и мы с мамой ходили куда-нибудь вместе, в театр или в поликлинику, или просто шли по улице, люди часто подходили к нам и говорили маме «какая у вас красивая девочка», или просто «красивая девочка, похожа на Нефертити» («Нефертити» тогда висела в каждом доме, как портрет Хемингуэя с трубкой) – и во мне тут же все начинало кричать «ура, ура!..» – а мама, краснея и дрожа губами, словно ее поставили в неловкое положение, отвечала «ну что вы, она совершенно обычная». И мне, неестественным голосом: «Нужно учиться и всего добиваться трудом, а не красотой… тем более у тебя длинный нос. Помни, нос растет всю жизнь»…Почему, почему?! Меня до сих пор мучает – почему мама не хотела, чтобы я считала себя красивой? Боялась, что я буду гордиться красотой? Считала, что на красоту нельзя полагаться? И прочие интеллигентские штучки: ее долг подготовить меня к трудностям, я должна войти в жизнь, помня, что у меня длинный нос и он еще вырастет…Я измеряла нос линейкой. 5 см 6 мм. У Вики 5 см 3 мм.

Все детство, отрочество и юность я измеряла нос, как другие измеряют рост зарубками на двери. И обводила нос карандашом, ложась лицом на тетрадочный лист, – вела наблюдения за формой носа.