Сергей Алексеев - Чудские копи
– А как же ты потом из шахты поднялся? – подозрительно спросила она.
– Да ведь, мам, неразбериха началась, людей выводили, – цедил нараспев слова. – Со всех участков побежали... И мы с Витькой.
– Что же вас обоих никто не видел?
– Мам, мы же там все черные, чумазые. И в масках самоспасателей... Все на одно лицо. В клеть по сорок человек набивалось, штабелем...
– Ну а потом-то куда делись?
– Убежали...
– Как дезертиры, что ли?
Это слово ему не понравилось, в белесых глазах чтото блеснуло, вроде как слеза обиды, однако стерпел.
– Взрыв произошел по моей вине, мам...
– Кто же тебе это сказал?
– Сам знаю, – тупо проговорил он, и это значило – врет, выворачивается.
– Закурил, что ли?
– С Витькой закурили, одну на двоих. Когда поешь, всегда курить хочется...
– Ты же никогда не курил!
– Только начинал... Чтоб быть взрослее.
– Почему тогда твой самоспасатель нашли возле комбайна? – тоном прокурора спросила Софья Ивановна.
Крыть ему было нечем.
– Может, и не мой, – буркнул он.
– Номерок сохранился, твой.
Казалось, она сейчас мигнет, и он исчезнет. Но Никита не исчез и не стал призрачнее; напротив, пошевелился, угнездился на табурете, согнувшись и подперев голову тыльными сторонами ладоней, отчего плоть его проявилась ярче в виде мускулистых, могучих рук.
– Ладно, – подытожила Софья Ивановна. – Послушаю дальше. И где же ты жил все это время?
– Под Таштаголом, – не сразу вымолвил он.
– И Витя с тобой?
– Со мной, а где еще ему жить?
– Значит, прячетесь?
Для него такой поворот в разговоре был неприятным, болезненным.
– Не прячемся... Живем да и все.
– Под чужими фамилиями?
– Зачем?.. Под своими. Нас же никто не искал...
– Ну и как же ты жил? Семья у тебя есть?
– Есть, – оживился Никита. – Жена и сын, четырнадцать исполнилось...
Впервые что-то теплое ворохнулось в груди и на миг показалось, перед ней не призрак, не плод ее воображения – настоящий, живой Никита.
Однако она тотчас погасила эту вспышку.
– Где же они? – спросила насмешливо, чтоб не поддаваться искушению. – Привел бы, показал...
И была сражена ответом.
– В сенях сидят, мам, ждут. Мы всей семьей к тебе пришли...
Стоило в это поверить, и рухнет последняя надежда спасти рассудок...
Софья Ивановна села на постели, свесив босые ноги, встряхнулась.
– Что же это, боже мой...
Никита не пропал, распрямил спину и, кажется, впервые моргнул. До этого не замечала, глядел, как филин...
– Позвать? – как-то опасливо спросил он. – Только ты не удивляйся. Жена у меня... В общем, не наша, не русская.
– Шорка, что ли? В Таштаголе ведь шорцев много...
– Ага, мам, шорка, – согласился с готовностью. – Я позову?..
– Погоди! – она растерялась, чувствуя, как вновь закачались стены, и ухватилась за то, что бросилось в глаза. – А одежда?.. Это что за балахон на тебе?
– Нас обокрали, мам, – соврал он смущенно. – По дороге, ушкуйники какие-то напали...
– Раздели и разули?
– Ну да! Ограбили. Мы же пешими добирались, ночами шли, по железной дороге... Нам бы переодеться во что-нибудь.
– Всех ограбили?
– Голыми оставили. На полустанке проводница списанные кипы дала.
– Какие кипы?
– В которых они постельное белье получают на складе. Дырки прорезали и надели...
Последние крепи в ее душе не выдержали напора и с треском обрушились, словно подорванная лава. Кровля и подошва почти сомкнулись, оставив узкую, почти непроглядную щель, сквозь которую едва пробивался призрачный свет разума, но уже в виде отражения в зеркале мутной, темной воды...
– Ну зови, – обреченно согласилась она. – Теперь уж все равно...
И, сидя на постели, стала навязчиво, нервно и както по-ребячьи болтать ногами.
Никита встал и на минуту пропал в коридоре.
– Вот, оказывается, как сходят с ума, – вслух проговорила Софья Ивановна. – Может, Вероне позвонить? Или Глеба вызвать?..
Мысль эта так и не успела дозреть, поскольку в дверном проеме, ведомая Никитой за руку, появилась женщина. И хоть смуглая лицом, но на шорку вовсе не похожа: лицо длинное, узкое, с нежными очертаниями, волосы ниже плеч, но жидковатые и молочно-белые, а глаза большие и уж точно незрячие – одни белки с крохотной, блестящей точкой посередине. Однако паренек, пугливо взирающий из-за ее плеча, хоть обликом и походил на мать, но кожа на лице у него розовая, как у альбиносов, и глаза вполне нормальные, голубые, разве что с искрой испуга, смешанного с любопытством.
– Это моя семья, мама, – удовлетворенно сказал Никита. – Жена... Тея зовут. И сын Радан. Ну, или, понашему, Родя...
– Чудные имена, – откровенно разглядывая подростка, проговорила Софья Ивановна. – А жена у тебя что же?.. Слепая?
– Слепая, мам...
– Должно быть, и немая? Что же она молчит? Хоть бы поздоровалась...
Никита и тут нашелся:
– По их обычаю, мам, старшая должна первой здороваться. А младшей женщине в ее присутствии молчать следует.
– Так ты теперь по обычаям жены живешь? – ревниво укорила его Софья Ивановна.
– Живу, мам... Да и обычаи у них не хуже наших.
– Да ведь не похожа твоя Тея на шорку-то, – она поболтала ногами. – Будто я шорок не видела...
– Они, мам, разные бывают, – уклонился Никита. – Белые в горах живут, под Таштаголом...
– Твоя-то что, с юга приехала?
– Почему ты так решила, мам?
– Больно загорелая. И волосы на солнце выгорели.
– Это не от солнца. Ей, наоборот, вредно излучение. У нее сразу базедова болезнь начинается. Ну это – щитовидка...
– Внук-то что молчит? Тоже мне здороваться первой? Или не научен?
В голосе воскресшего сына послышалась гордость:
– Он всему научен и смышленый! Только робеет...
– В школе еще учится?
Никита замялся:
– У нас там школы нету... Где мы живем. Ближняя так километров за полста будет.
– Интернаты есть!
– В интернате испортят парня. Да и не принято у нас детей в чужие руки отдавать.
– Что же он, необразованный совсем?
– Как сказать... Сам его учил, как мог. Да он сейчас больше меня знает. Документа только нет, свидетельства.
Парень обвыкся и, слегка осмелев, в свою очередь теперь с интересом разглядывал бабушку. А она, глядя на внука, вдруг с пронзительной ясностью уразумела наконец, что все это не блазнится, не чудится, и сам Никита вместе с семьей – реально существующие люди. Только очень уж непривычные, и все, что услышала в это утро, – невероятно, даже дико для сознания, однако вполне могло случиться.
Новоявленный внук по-любому не кажется призраком...
– Ну-ка, подойди ко мне, Родя, – позвала Софья Ивановна.
Он выступил из-за спины матери, сделал пару шагов вперед и неуверенно остановился, путаясь в полах длинного балахона и косясь на отца.
– Ближе подойди, – велел тот. – И поздоровайся, как учил.
– Здравствуй, бабушка, – нараспев произнес внук и сделал еще два шага. – Да просветлятся очи твои.
– Какой ты чудной и белый, – радостно произнесла Софья Ивановна, испытывая желание приласкать его, однако не посмела.
– Мы тебе подарки несли, – с сожалением признался Никита. – Грабители все отняли...
Однако его слепая жена Тея все-таки что-то видела и к их разговору прислушивалась, потому как вскинула тонкие свои руки, выпутала откуда-то из-под белых косм желтую гребенку и, приблизившись к свекровке, точным движением заколола ей волосы.
– Это тебе, мам, – добавил Никита. – От невестки. Все, что осталось... Ты ее носи всегда, мам, как куда из дому выходишь. Ни одна болезнь не пристанет. И недобрый глаз отведет.
Боязливой рукой Софья Ивановна сдернула гребенку, да чуть не выронила: на вид вроде бы пластмассовая, крашеная, но увесистая. И формы не обычной, с чеканенным узором по ободку – эдакий витый венок из каких-то цветов...
– Спасибо, – произнесла запоздало. – От сглазу помогает?
– Да говорят, – почему-то уклонился он.
Взявши гребенку, предмет вполне осязаемый, она еще более утвердилась, что перед ней и правда настоящие люди.
– Что же вы стоите-то? – спохватилась. – Присаживайтесь... Никитка, подай жене стул.
– Некогда нам гостить у тебя, мам, – заспешил тот. – Солнце встает, обратно нам пора. И так уж припоздали сильно...
– Вы что же, не останетесь? – обескуражилась она. – Заглянули и уйдете?
– Мам, тебе мы Радана оставить хотели, – вдруг заявил Никита. – С тем и пришли... То есть Родю.
– На лето?
– Да насовсем хотели...
– Это как – насовсем? Бросаете, что ли?
– Нужда заставляет, мама, – заговорил он виновато. – У нас там под Таштаголом... В общем, плохо ему, ослепнуть может. Да и учиться ему надо, диплом получить...
– Да что у вас там? Климат ему плохой? Условия?
– Нам ничего, а Роде не годится... Оставь у себя, мам. Твой внук же... Или против?
– Я-то бы не против, – растерялась она. – Да неожиданно как-то...
А сама подумала – вот уж теперь неоспоримая причина взять дармовую корову! Родя, видно, паренек болезненный, анемичный, ему парное молоко как раз на пользу и будет...
