Юрий Коротков - Седой
— Конечно…
Людмила Александровна вернулась к машине. Шофер сел за руль и захлопнул дверцу.
— Елена, заканчивай!
— Я вернусь через год…
— Хорошо, — сказал Олег.
— Закончу школу — и вернусь!
— Хорошо. До свидания.
— До свидания, Олег! — сказала Людмила Александровна.
Олег оглянулся на ее победную улыбку и пошел через двор.
Он брел по вечернему городу, сутулясь, исподлобья глядя в лица прохожим. Из окон ресторана, занавешенных изнутри красными шторами, гулко бухала музыка. У входа была суета: двое взрослых парней затаскивали в машину пьяную Любаню. Та, с размазанной по лицу краской, вырывалась, отмахивалась, едва держась на ногах, изображая оскорбленную даму. Парни давились от смеха. Швейцар равнодушно наблюдал из-за стеклянной двери, прохожие брезгливо обходили их.
— Ну, давай, Любаня, давай, несерьезно, — один из парней легонько ударил ее ладонью по лицу.
Олег метнулся к ним, с разбега свалил одного, налетел на второго. Растерявшиеся от внезапного нападения парни попрыгали в машину, один суетливо шуровал ключом в замке зажигания, другой крутил ручку, поднимая стекло. Олег ударил по стеклу, пытаясь разбить, пнул ногой в дверцу. Машина, оставив на асфальте дымящийся след, рванула с места.
Любаня с восторженной улыбкой наблюдала за дракой. Олег развернулся к ней и ударил ее кулаком по лицу — раз, другой. Из услужливо открытой швейцаром двери ресторана уже бежал милиционер, он обхватил Олега сзади, тот подсек его, и оба повалились на тротуар.
Любаня растерянно провела ладонью по разбитым губам, опустила глаза на пятнышки крови на белом воротничке.
— Дурак… — всхлипнула она, — У меня же кофта новая…
Олег сидел в камере КПЗ, опершись локтями на колени. На соседней койке храпел, раскинувшись во сне, оборванный пьяный парень.
Открылась дверь, пожилой сержант заглянул в камеру:
— Петухов! На выход.
Сержант усадил его около двери начальника отделения. Из кабинета слышались голоса, смех. Вскоре на пороге появилась Белка, за ней улыбающийся майор.
— Лучше вы к нам, товарищ майор! — смеялась Белка. — Пойдем, — кивнула она Олегу.
— Предупреждение на первый раз, — без улыбки сказал ему майор. — Иди. Сестре спасибо скажи.
Белка попрощалась с дежурным лейтенантом — видно было, что она успела познакомиться здесь со всеми.
Выйдя из отделения на улицу, она сняла с лица улыбку.
— Сядь, — указала она на скамейку и села рядом. Устало потерла глаза, достала сигареты. — Олежка, — тихо сказала она, — я тебя прошу — доживи спокойно до армии… Я вытащу тебя отсюда, только доживи до армии, не наделай глупостей, я очень тебя прошу…
Веселый коротышка-капитан с большой головой, посаженной без шеи прямо в воротничок милицейского кителя, деловито листал паспорт. Кроме него за деревянным барьером, делящим комнату надвое, сидел за столом спиной к Иванову длинный лейтенант, что-то писал, аккуратно макая перо в пузырек с тушью.
— Иванов. Олег Николаевич… Ну что же, Олег Николаевич, поздравляю с возвращением, так сказать, к гражданской деятельности, — капитан протянул было паспорт, задержал руку и вдруг, хитро глядя на Иванова, сказал: — А ведь я вас помню, Олег Николаевич! Вы у нас фамилию меняли, нет? Года два назад. Я еще вас отговаривал, фамилия-то у вас была хорошая… Как же… м-м… нормальная русская фамилия…
— Петухов, — мрачно сказал лейтенант, не оборачиваясь.
— Точно! — обрадовался капитан. — Петухов! Я, скажем, сам Дроздов, тоже с птичьим уклоном, и ничего, жив пока… Вот в том году девушка была, симпатичная такая, зовут Катей, а фамилия — Продажная. Ей замуж идти, а она — Продажная! Это я понимаю… Не жалеете еще?
— Нет, — сказал Иванов, принимая паспорт.
У отделения милиции он посмотрел на часы и торопливо зашагал по улице, уже не оглядываясь по сторонам.
Стоял, курил около серого шлакоблочного здания фабрики. Из дверей непрерывным потоком выходили женщины — молодые, старые, совсем девчонки, разглядывали Иванова, хихикали, оборачивались. Иванов долго ждал, наконец зашел в опустевшую проходную. Мужиковатая вахтерша в берете, с петлицами военизированной охраны, разговаривала с пожилой работницей.
— А Люба Зарубина ушла уже? — спросил Иванов.
— Какая Люба? — переспросила вахтерша.
— Зарубина. В пошивочном цехе работает.
— Работала, — поправила пожилая.
Иванов перевел взгляд на нее.
— Выслали ее, — сказала та.
— За что? — потерянно спросил Иванов.
— За то самое, за чем ты пришел, — с неприязненной усмешкой ответила женщина и повернулась к вахтерше…
…Призывники, в одних расшнурованных ботинках, каждый со своей карточкой в руке, стояли в очереди к усталым от мелькания лиц врачам.
— Ребята, пустите, у меня водка дома стынет, — долговязый шут Воропаев, стоящий перед Олегом, нетерпеливо высунулся из очереди.
— Ага, шустрый ты, как электровеник.
Голая толпа медленно кружилась по комнате — от стола к столу, в одном углу измеряли рост, в другом стучали молоточком по локтям и коленям.
— Откройте рот.
Воропаев старательно разинул рот, будто собираясь проглотить молоденькую врачиху:
— Что там, доктор — дембиля не видно?
— Шутить со своей девочкой будешь. Следующий.
Одни призывники шли по коридору одеваться, другие только тянулись навстречу.
— Куда тебя?
— В космонавты.
— Не, правда?
— Ну, в стройбат.
— Да ерунда это, ребята! Откуда покупатели приедут, туда и попадешь…
Люба ждала Олега около военкомата, вопросительно вскинула на него глаза. Олег молча показал ей повестку…
Люба первая взобралась по пожарной лестнице, открыла окно на втором этаже общежития. Олег залез следом и оказался в большой комнате с жестяными мойками, сушильными машинами и развешенным бельем. Люба выглянула в коридор, обернулась и прижала палец к губам…
Окно уже наливалось синью предутренних сумерек. Постель была расстелена на полу, между четырех тонконогих кроватей.
— Ты меня всего обплакала, — сказал Олег.
Люба подняла заплаканное лицо, виновато улыбнулась:
— Глаза какие-то плакучие… Не пущу! Не отдам! — она снова уткнулась ему в грудь.
— Тише…
— Да пусть слышат! Им какое дело?
— Что тебе завтра будет!..
— Ничего завтра не будет! — плакала Люба. — Завтра не будет! Два года не будет!.. Я с ума сойду!..
Утром они стояли на платформе у электрички с измученными, осунувшимися от бессонной ночи лицами: Люба поодаль, среди провожающих, Олег в строю похмельных новобранцев, одетых в старье, с драными сумками и рюкзаками в руках. Шла перекличка.
— …Иванов!
— Я! — не оборачиваясь, откликнулся Олег. Они с Любой, не отрываясь, смотрели друг на друга.
— Кого нет? Воропаева? — спросил лейтенант.
— Да вон несут! — в строю радостно заржали, глядя в конец платформы, откуда приближалась процессия: пятеро парней тащили на плечах пьяного Воропаева, тот размахивал длинными руками и орал:
— Братва! Братва! Спите спокойно! Я на страже! Люби-имый го-о-ород!
Воропаева сгрузили прямо в двери электрички, следом стали садиться остальные. Олег бросил рюкзак на полку, вышел в тамбур. Люба обняла его под курткой и затихла, прижавшись щекой. Призывники торчали из дверей и окон, махали провожающим. Воропаев, чуть не выпадая из двери, орал, как заведенный:
— Братва! Бр-р-ратва!! Они не пройдут!!
Металлический голос в динамиках объявлял, что электропоезд проследует до Москвы со всеми остановками, кроме…
— Пора, — сказал Олег.
Люба, не поднимая головы, кивнула.
— Все в вагон, — вышел в тамбур лейтенант. — Давай-давай, родишь сейчас, — он оттащил орущего Воропаева от двери. Оглянулся на Олега. — Девушка…
Олег поверх Любиной головы глянул на него, и лейтенант ушел.
Двери захлопнулись.
— Тебя же с работы выгонят, — сказал Олег.
Люба подняла голову и со счастливой улыбкой сквозь слезы сказала:
— Да наплевать… У меня тетка в Москве. Переночую — и обратно…
У московского сборного пункта — типовой блочной школы, обнесенной блочным забором, со сложенной из тех же блоков будкой КПП — призывников снова пересчитали. Когда их стали уводить внутрь, Люба бросилась к Олегу:
— Телефон! Телефон! — она судорожно искала ручку.
— Быстрей, быстрей! — торопил лейтенант.
— Триста тридцать шесть — двенадцать — десять! — закричала Люба.
— Да там неоткуда звонить, девушка!
— Если ты не позвонишь, я буду знать, что тебя нет!..
В вестибюле, коридорах, комнатах, спортзале стояли жесткие скамейки и ряды домкультуровских кресел. Повсюду сидели, лежали, бесцельно слонялись сотни призывников — одного возраста, одинаково одетые в старье на выброс, с одинаково синюшными свежими лысинами и одинаково безликие. В этом огромном муравейнике стоял ровный унылый гул негромких голосов, время от времени по внутренней трансляции выкликались фамилии и номера команд, деловито сновали взад и вперед офицеры со списками в руках, не замечая людей в медленно шевелящейся серой массе.
