Сергей Жадан - Ворошиловград
— Ну так чего ж он уехал?
— Какая разница?
— Большая разница. Кто это приезжал на джипе?
— Боишься?
— Чего мне бояться?
— Боишься-боишься, я ж вижу. И Коча их боится. И все боятся. А вот брат твой не боялся.
— Да что ты завелся — брат-брат!
— Ладно, не злись, — Травмированный накинул куртку и вернулся к работе. Запустил какую-то машину. Сразу же заложило уши.
— Шура, — крикнул я ему. Он остановился и посмотрел в мою сторону, машину, однако, не выключая. — Я не боюсь. Чего мне бояться? Просто у вас своя жизнь, а у меня — своя.
Травмированный в знак согласия кивнул головой. Возможно, он меня не услышал.
Вечером Шура молча со всеми попрощался и поехал домой. Коча так и сидел на катапульте, покрытый оранжево-синей вечерней пылью, находясь в каком-то странном полусонном состоянии, из которого его не вывел ни отъезд Травмированного, ни регулярные требования водителей фур их заправить. Травмированный показал мне, как работает колонка, и я, как мог, закачал бензин в три грузовика нечеловеческих размеров, похожих на тяжелых, усталых ящериц. Солнце закатывалось где-то с той стороны трассы, и сумерки раскрывались в воздухе, словно подсолнухи. Вместе с сумерками оживал Коча. Где-то около девяти он поднялся, закрыл будку на замок и измученно побрел на задворки. Тяжко вздыхая и сетуя, покрутился возле кабины, в которой я спал прошлой ночью, и, протиснувшись внутрь, разлегся на кресле водителя, выпростав ноги сквозь разбитое стекло. Я залез за ним, сел рядом. Долина внизу погружалась во мрак. На востоке небеса уже брались тусклой мглой, а с запада, прямо над нашими головами по всей долине разливались красные огни, оповещая о быстром приближении ночи. От реки поднимался туман, пряча в себе маленькие фигурки рыбаков и ближайшие домики, вытекая на дорогу и заползая в пригород. За городом в балках тоже стоял белый туман, и вся долина мягко расплывалась перед глазами, словно речное дно, погружаясь в темноту, хотя здесь, на холмах, было еще совсем светло. Коча смотрел на всё это круглыми от удивления глазами, не моргая и не отводя взгляда от надвигающейся ночи.
— Держи, — я протянул Коче свой плеер.
Он надел наушники на свою лысину, пощелкал, регулируя громкость.
— А что тут? — спросил.
— Паркер, — ответил я. — Десять альбомов.
Коча какое-то время слушал, потом отложил наушники в сторону.
— Знаешь, что по-настоящему хорошо? — сказал я ему. — Над вами тут совсем не летают самолеты.
Он посмотрел вверх. Самолетов действительно не было. По небу летали какие-то отблески, зажигались зеленые искры, прокатывались золотистые шары, и тучи резко подсвечивались, отползая на север.
— Спутники летают, — ответил наконец. — Их ночью хорошо видно. Я когда не сплю, всегда их вижу.
— А чего ты ночью не спишь, старик?
— Да ты понимаешь, — начал Коча, поскрипывая согласными, — какая беда. У меня проблемы со сном. Еще с армии, Гер. Ну, ты знаешь — десант, парашюты, адреналин — это на всю жизнь.
— Угу.
— Ну и купил я снотворное. Попросил что-нибудь, чтобы с ног валило. Взял какой-то химии. Начал пить. И ты понимаешь — не берет. Я специально дозу увеличил, а всё равно не могу уснуть. Зато, заметь, начал спать днем. Парадокс…
— А что ты пьешь? Покажи.
Коча покопался в карманах комбинезона, достал флакон с ядовитого цвета этикеткой. Я взял флакон в руки, попробовал прочитать. Какой-то неизвестный язык.
— Может, это что-то от тараканов? Кто это вообще производит?
— Мне сказали, Франция.
— По-твоему, это французский? Эти вот иероглифы? Ладно, давай я тоже попробую.
Открутил крышечку, достал сиреневую таблетку, бросил в рот.
— Да нет, Гер, дружище, — Коча забрал флакон, — ты что, с одной не вставит. Я меньше пяти и не пью.
И, словно подтверждая свои слова, Коча высыпал в горло прямо из флакона несколько таблеток.
— Дай сюда, — я забрал флакон назад, высыпал себе на ладонь несколько таблеток, быстрым движением забросил в рот.
Сидел и прислушивался к своим ощущениям.
— Коч, по ходу, не действует.
— Я тебе говорил.
— Может, нужно запивать?
— Я пробовал. Вином.
— И что?
— Ничего. Моча потом красная.
Сумерки становились всё плотнее, затекая между ветвей на деревьях и загустевая в теплой запыленной траве, которая нас обступала. В долине горели апельсиновые огни, прожигая туман вокруг себя. Небо делалось черным и высоким, созвездия проступали на нем, словно лица на фотопленке. Главное, что совсем не хотелось спать. Коча снова надел наушники и начал легко раскачиваться в такт неслышной музыке.
Неожиданно я заметил внизу, на склоне, какое-то движение. Кто-то поднимался от реки, тащился вверх по крутому подъему, утопая в тумане. Трудно было понять, кто именно там шел, но слышно было эти шаги, словно кто-то гнал от воды испуганных животных.
— Ты это видишь? — настороженно спросил я Кочу.
— Да-да, — Коча довольно болтал головой.
— Кто это?
— Да-да, — продолжал мотать головой Коча, разглядывая ночь, которая неожиданно на нас опустилась.
Я замер, прислушиваясь к голосам, которые раздавались всё четче, надвигаясь в терпкой влажной мгле. Туман, подсвеченный снизу, из долины, казался наполненным движением и тенями. Поверх тумана воздух был прозрачен, в нем время от времени пролетали летучие мыши, описывая круги над нашими головами и резко ныряя назад, в мокрое месиво. Голоса усилились, шаги стали совсем отчетливыми, и тут, прямо перед нами, из тумана начали вываливаться фигуры, быстро приближаясь по горячей густой траве. Они легко двигались, поднимаясь вверх, и становилось их больше и больше. Я уже видел лица передних, а из тумана слышались всё новые и новые голоса, и звучали они сладко и пронзительно, уносясь в небо, словно дымы из труб. Когда первые из них подошли, я хотел их позвать, сказать что-то такое, что могло бы их остановить, но не нашелся со словами и лишь молча наблюдал, как они подходят совсем близко и, не замечая нас, движутся дальше, вперед, не останавливаясь и исчезая в ночном мареве. Было непонятно, кто это, какие-то странные существа, почти бестелесные, мужчины, прячущие в легких сгустки тумана. Были они высокого роста, с длинными нечесаными волосами, завязанными в хвосты или собранными в ирокезы, с темными лицами, покрытыми шрамами, кое у кого на лбу были нарисованы странные знаки и буквы, у кого-то сережки в ушах и носах, у некоторых лица закрыты платками. На шеях болтались медальоны и бинокли, за плечами удочки и ружья, кто-то держал флаг, кто-то — длинную сухую палку с песьей головой на конце, кто-то нес крест, кто-то — мешки с зерном, у многих были барабаны, в которые они, однако, не били, закинув их за спины. Одеты были небрежно и цветасто, одни — в офицерские френчи, другие натянули на плечи кожухи, многие в простых длинных белых одеждах, густо помеченных куриной кровью. Кто-то шел без рубашки, и пышные татуировки сине поблескивали под ночными звездами. Кое у кого на ногах были армейские ботинки, а у кого-то — веревочные сандалии, но большинство шло босиком, давя ногами жуков и полевых мышей, наступая на колючки и совсем не выказывая боли. За мужчинами шли женщины, тихо переговариваясь в темноте и время от времени брызгая коротким смехом. С высокими прическами, дредами, хотя попадались и совсем лысые, правда, с раскрашенными в красное и синее черепами. На шеях несли иконки и пентаграммы, на спинах сидели дети, голодные, с большими пустыми глазами, впитывающими в себя окружающую тьму. Платья у женщин были длинные и яркие, будто они были закутаны во флаги каких-то республик. На ногах браслеты и фенечки, а у кого-то на пальцах ног небольшие серебряные перстни. Когда и они прошли, из тумана начали выныривать темные фигуры, вообще ни на что не похожие. У одних на голове были бараньи рога, обмотанные лентами и золотой фольгой, у других тело покрывала густая шерсть, еще у кого-то за спиной шуршали индюшачьи крылья, а у последних, самых темных и молчаливых, были уродливые тела, они словно срослись между собой, так и двигаясь — с двумя головами на плечах, с двумя сердцами в груди и с двумя смертями про запас. А за ними из тумана тянулись разморенные коровьи головы, неизвестно, как их сюда загнали, как затащили на эти высокие склоны. Коровы шли, волоча за собой бороны, на которых лежали змеи и мертвые бойцовские псы. И боронами этими заметались следы неимоверной колонны, которая только что прошла мимо нас. Коров подгоняли пастухи, одетые в черные пальто и серые шинели, они гнали животных сквозь ночь, внимательно следя, чтобы не оставить за собою следов, по которым их можно было бы найти. Лица некоторых пастухов показались мне знакомыми, вот только я не мог вспомнить, кто они. И они тоже заметили меня и смотрели мне прямо в глаза, отчего я совсем потерял разум и покой. Они двинулись дальше, оставляя раскаленный запах железа и горелой кожи. А там, за ним, уже белело небо, и как только они исчезли, воздух наполнился ровным серым светом. Небо рассекла красная трещина, и утро начало заливать собой долину.
