Екатерина Вильмонт - Бред сивого кобеля
– А если еще что найду, все тебе тащить?
– Да нет, к чему… Говорят, вещи долговечнее человека, а я их пережила…
– Так то вещи, а это тряпье театральное, мусор один, вон у меня пальто ратиновое еще с пятьдесят пятого года, ничего ему не делается!
Туся еще посидела, поговорила со старухой, а потом собралась домой.
– Так ты помни: если что – добро пожаловать! И не вздумай жильцов из квартиры турнуть, пусть живут и платят, а ты сюда…
– Спасибо, спасибо вам, только я сама еще ничего не знаю.
Они нежно обнялись и расцеловались на прощание. Потом Туся заглянула на кухню попрощаться с Антошей.
– Ты у калитки сумку найдешь, с собой забери, я там тебе тряпочек набрала, авось пригодятся!
– Каких тряпочек? – искренне не поняла Туся.
– Да из сундуков-то. С отделками, сгодится тебе.
– Но мне неудобно…
– Чего неудобно? Все равно на помойку пойдет! Бери-бери!
Сумка оказалась объемистой, но не тяжелой. В электричке Туся заглянула внутрь. Чего там только не было! И все же она пребывала в смущении. Хотя вполне разделяла точку зрения Антоши.
С вокзала она взяла такси – тащиться с такой сумкой в метро не хотелось. Но въезжать во двор не стала. Противная тетка с первого этажа всякий раз, когда она приезжала на такси, считала своим долгом отчитать ее за расточительность.
– Да пошли ты ее куда подальше! – советовал Алексей.
Один раз она попробовала сказать, что это ее личное дело, но старуха только пуще развопилась. Так зачем портить нервы себе и ей, если сумка совсем не тяжелая. Она остановила такси у въезда во двор. И вдруг сердце учащенно забилось, ей померещилось, что в наступивших сумерках она видит у подъезда фигуру того мужчины… Незнакомца. Да нет, ерунда, никого там нет. Она постояла, переводя дух, заглянула во двор. Никого. Глянула на свои окна – темно. Хорошо, подумала она. По крайней мере не надо «держать лицо». Как я от этого устала… Я, наверное, больше не могу… Вставать всегда раньше мужа, чтобы он не увидел меня не в форме. Я не хочу больше. Не могу просто… Устала… Это превратилось в докучную обязанность… Казалось бы, вошло в привычку, стало второй натурой, а вот поди ж ты… Устала. Она медленно побрела к подъезду.
– Туся! – тихо позвал ее чей-то голос.
Она вздрогнула, обернулась.
– Вы? – ахнула она.
– Я. Я не хотел, но это оказалось сильнее меня… – хрипло проговорил он.
– Что? Что сильнее?
– Желание увидеть тебя. Я не вовремя? Тогда скажи, где и когда?
Она плохо видела его лицо, перед глазами стоял туман, но отчетливо различала его запах, и от этого кружилась голова и подгибались колени.
Он взял у нее из рук сумку.
– О, с виду такая здоровенная, а легкая… Туся… Ты не спешишь?
– Нет, не спешу, – вопреки намерению проговорила она. При нем она становилась совсем безвольной…
Он закинул сумку на заднее сиденье какой-то иномарки. Потом усадил Тусю на переднее. Сам сел за руль и быстро выехал со двора.
– Куда вы едете?
– Не знаю. Неважно.
Проехав два квартала, он затормозил в каком-то переулке. Она, сжавшись, ждала, что вот сейчас он обнимет ее, твердо зная, что не сможет сопротивляться. Но он сидел, положив руки на руль и вцепившись в него так, словно это был спасательный круг.
– То, что произошло, ужасно, почти трагично, но бороться с собой я не в силах. Ничего подобного со мной никогда не было, я всегда или почти всегда… умел справляться со своими чувствами, а тут… Я сбежал тогда, уехал, думал, что дома приду в себя… А потом все бросил и вернулся… Я даже не знаю, нужен я тебе… нет, скорее всего, нет, у тебя муж… своя жизнь, и вдруг я… И все так скоропалительно и… Это же почти ничто… Но я отравился… Это как отрава… Я считал себя сильным, а тут… И дело не в том, что было между нами… Это, по-моему, не главное… главное то, что я совершенно лишился покоя и рассудка…
Смысл его речей плохо доходил до нее, она только поняла, что это любовь… любовь, которая свалилась на нее всей тяжестью чужой судьбы, и от этого было страшно и так странно спокойно и сладко. И не надо «держать лицо»… совсем не надо… Он и так будет ее любить.
Он все говорил что-то, потом вдруг спохватился.
– Ты почему молчишь?
– Мне хорошо, – призналась она. – Какой у вас одеколон?
– Что? – ошалел он.
– Одеколон…
– «Иссио Мияке», – В его голосе явственно звучало разочарование. Ну еще бы… Он мчался к ней, бросив все, а она…
– Нет, я спросила, потому что… Знаете, я однажды выбирала себе духи в магазине и случайно понюхала мужской одеколон Мияке. Мне он так понравился, я даже хотела купить его себе… Но не решилась.
– И мужу не купила?
– Нет, ему не понравилось бы… И ему не пошло бы… Пожалуйста, поцелуйте меня.
Идиот, что ты делаешь? Не ломай ей жизнь, не надо! – Пытался он образумить самого себя. Но где там! Она уж не девочка, разберется!
Они целовались в машине, страстно и самозабвенно. А когда не хватило воздуху, она прошептала:
– Знаете, мне пора идти…
– Нет, не пущу. Поедем ко мне сейчас же!
– Нет, я приду к вам завтра утром. Давайте ваш адрес.
– Почему? Почему не сейчас?
– Сейчас темно и можно погасить свет… А я так не хочу! – проговорила она, сама себе ужасаясь.
– Господи помилуй! Ну хорошо. Я отвезу тебя назад.
– Нет, не надо.
– Тогда я утром приеду за тобой.
– Нет, я сама… давайте адрес.
Он вытащил из кармана ручку и записную книжку, вырвал листок и написал адрес.
– Во сколько тебя ждать?
– В половине одиннадцатого. Нет, в одиннадцать.
– Так ты точно приедешь?
– Конечно…
– Я провожу тебя.
– Нет, не надо, я сама.
– Имей в виду, если ты не придешь, я явлюсь к тебе домой.
Она засмеялась низким грудным смехом, от которого у него все внутри перевернулось.
– Вам не придется. До свидания.
Она вылезла, он подал ей сумку.
– Что там у тебя?
– Тряпки. До свидания! – Она захлопнула дверцу, повернулась к нему спиной, сделала два шага, но вдруг замерла, и опять шагнула к машине. Он с готовностью подростка распахнул дверцу.
– Как вас зовут? – спросила она.
– Кирилл, – ошеломленно ответил он.
– А! – Она закрыла дверцу и ушла.
Какая странная и какая изумительная… Черт, кажется, в тот раз я назвался каким-то чужим именем… Что она подумает? Неужто придет? Как дожить до утра? Может, податься к кому-нибудь из прежних приятелей? Нет, это чревато бессонной пьяной ночью, а я должен быть завтра в форме. Она не хочет темноты… Странная… А впрочем, многие женщины предпочитают любовь при свете… Хотя далеко не всем это на пользу… А может, не стоит затевать этот роман? Ничего хорошего не выйдет, только скандал, грязь, безобразные разговоры. Зачем ввергать ее во все это? Но я ведь уже столько сделал на пути к ней. И что же, отступить? Испугаться? Выходит, я трус? Нет, я же не за себя боюсь – за нее… Но она ведь не боится… Она тоже хочет… Меня хочет… Но я уеду, а она останется… Ну и что? Я просто не стану ни во что ее посвящать. Зачем? Мы утолим нашу страсть и расстанемся. Не хочу с ней расставаться. Ерунда, ты не можешь сейчас это знать. Я останусь для нее таинственным незнакомцем, очень даже романтично… Женщины это любят. Надо просто соблюдать некоторую осторожность, не таскаться с ней по ресторанам и клубам. Да она и сама вряд ли этого захочет. Поздно, друг Кирюша, нельзя разочаровывать женщину.
Он вылез из машины. Переулок был покрыт свежим снегом. И на снегу четко видны были ее следы. Он подошел к невысокой оградке какого-то отреставрированного особняка, сгреб ладонью снег и протер лицо. Завтра на лице выскочат прыщи при здешней экологии, подумал он. Ничего, это глупости, вон какой белый снег…
Глава пятая
Все такие фигли-мигли
Не кончаются добром.
Из песен Б.АбароваОна шла домой медленно, глядя только под ноги, ни о чем не думая, словно боялась до дому расплескать что-то не поддающееся определению. Любовь? Страх? Я подумаю обо всем дома…
Дома она медленно поставила сумку на пол, сняла куртку, ботинки и остановилась перед зеркалом. И не узнала себя. Бледная, с синими губами и лихорадочным блеском в глазах. Я заболела, температура, наверное… И я сейчас такая некрасивая… Неужто он не заметил? А завтра… Завтра я не смогу пойти к нему…
Но тут жалобное мяуканье вывело ее из оцепенения.
– Мамзинька, маленький, прости меня, дуру. – Она взяла его на руки, прижала к себе, поцеловала. – Как хорошо, что ты у меня есть…
Покормив котенка, она решила не сидеть, сложа руки. Достала из сумки тряпки и первым делом отрезала бронзовую бахрому. Ее оказалось довольно много, почти три метра. Хватит на несколько абажуров. Потом собрала тряпки опять в сумку и запихнула ее на антресоль, чтобы не мозолила глаза. Затем бестрепетной рукой достала из шкафа красивый и очень дорогой платок из золотистого шелка, купленный когда-то давно во время гастролей в Германии. Надела абажур на лампу, накинула на него платок, приложила бахрому.
