Кадзуо Исигуро - Погребённый великан

Старуха молчала, не подавая виду, что услышала слова Акселя. Через какое-то время она медленно поднялась на ноги, прижимая кролика к груди. Старуха направилась к разбитой стене, и, поскольку она была крошечного роста, плащ волочился за ней по полу. Сквозь дыру в потолке её обдало водой, но она не обратила на это внимания. Дойдя до дальнего конца комнаты, она посмотрела на льющий снаружи дождь и подступающие к дому зелёные заросли. Потом, медленно согнувшись, опустила кролика на пол у своих ног. Поначалу зверёк, явно оцепеневший от страха, не двигался. А потом юркнул в траву.

Старуха осторожно выпрямилась. Повернувшись, она, судя по всему, посмотрела на лодочника — её странно запавшие глаза не позволяли определить точно — и сказала:

— Эти странники отбили у меня аппетит. Но он вернётся, не сомневаюсь.

С этими словами она подобрала полы плаща и медленно шагнула в траву, словно в пруд с водой. Оказавшись под сплошной пеленой дождя, она поглубже натянула на голову капюшон и направилась в высокие заросли крапивы.

— Обождите чуток, и мы пойдём с вами, — крикнул ей вслед Аксель. Но тут же почувствовал, как ему на плечо легла рука Беатрисы, и услышал её шёпот:

— Не нужно с ней связываться, Аксель. Пусть себе идёт.

Когда через несколько секунд Аксель подошёл к месту, откуда шагнула вниз старуха, он почти ожидал увидеть её где-нибудь, заплутавшую среди растительности и не способную двигаться дальше. Но той и след простыл.

— Спасибо, друзья, — сказал стоявший у него за спиной лодочник. — По крайней мере сегодня мне будет позволено без помех вспомнить детство.

— Скоро мы тоже перестанем нарушать ваш покой, — ответил Аксель. — Как только утихнет гроза.

— Вам нет нужды спешить. Ваша речь была исполнена благоразумия, и я благодарен вам за неё.

Аксель, не отрываясь, смотрел на дождь. За спиной послышался голос жены:

— Наверное, когда-то этот дом был великолепен, сэр.

— О, вы правы, добрая госпожа. Когда я был мальчишкой, я и не знал, насколько он великолепен, потому что никогда не видел ничего другого. Он был полон прекрасных картин и сокровищ, добрых и мудрых слуг. Вон там был обеденный зал.

— Должно быть, грустно видеть его таким, сэр.

— Я благодарен, добрая госпожа, что он хотя бы ещё стоит. Потому что этот дом повидал войну, когда многие, ему подобные, были сожжены дотла и от них осталась разве что пара кочек, поросших травой да вереском.

И тут Аксель услышал шаги Беатрисы и почувствовал, как её рука легла ему на плечо.

— В чём дело, Аксель? — спросила она, понизив голос. — Ты встревожен, я вижу.

— Ничего, принцесса. Дело в этих руинах. Мне на миг показалось, что это я предаюсь здесь воспоминаниям.

— Каким воспоминаниям, Аксель?

— Не знаю, принцесса. Когда этот человек говорит о войнах и сожжённых домах, у меня словно что-то всплывает в памяти. Должно быть, то, что было до нашего с тобой знакомства.

— А было ли время, когда мы не были знакомы, Аксель? Иногда мне кажется, что мы вместе с младенчества.

— Мне тоже так кажется, принцесса. Просто в этом странном месте на меня находит какая-то дурь.

Она задумчиво посмотрела на него. Потом сжала ему руку и тихо сказала:

— Это и вправду странное место, и оно может оказаться для нас опаснее, чем любой дождь. Аксель, мне не терпится уйти отсюда. Пока та женщина не вернулась или не случилось ещё чего похуже.

Аксель кивнул. Обернувшись, он сказал в другой конец комнаты:

— Ну, лодочник, небо, вроде, проясняется, поэтому мы пойдём. Премного благодарны за приют.

Лодочник ничего на это не ответил, но, когда они принялись надевать котомки, подошёл помочь и подал им посохи.

— Доброго пути, друзья. Желаю вам найти сына в добром здравии.

Они снова его поблагодарили и уже выходили через арку, когда Беатриса вдруг остановилась и посмотрела назад.

— Раз мы расстаёмся, сэр, и, возможно, никогда больше не встретимся, позвольте задать вам один вопрос.

Лодочник, не отходя от стены, внимательно на неё посмотрел.

— Вы тут рассказывали, сэр, — продолжала Беатриса, — о том, что должны задавать вопросы парам, которые приходят на переправу. Вы сказали, что нужно удостовериться, что узы их любви достаточно крепки, чтобы позволить им отплыть на остров вместе. И, сэр, мне вот что интересно. Какие вопросы вы задаёте им, чтобы это выяснить?

Лодочник заколебался. Но в конце концов ответил:

— По правде, добрая госпожа, мне не полагается говорить о таких вещах. На самом деле по правилам мы не должны были сегодня встретиться, но волею странного случая встретились, и я об этом не сожалею. Вы оба были добры и встали на мою сторону, и за это я вам благодарен. Поэтому постараюсь ответить, как смогу. Да, вы правы, моя обязанность — допрашивать всех, кто хочет переправиться на остров. Если речь идёт о таких супругах, как вы говорите, которые утверждают, что их связывают крепкие узы, тогда я прошу их открыть мне свои самые драгоценные воспоминания. Сначала спрашиваю одного, потом другого. Каждый супруг должен говорить отдельно. Так быстро открывается истинная природа их связи.

— Но разве это не трудно, сэр, — разглядеть, что именно скрыто в людских сердцах? Внешность бывает обманчива.

— Это верно, добрая госпожа, но ведь мы, лодочники, за долгие годы повидали столько народу, что нам не требуется много времени, чтобы распознать обман. Кроме того, когда странники рассказывают о самых драгоценных воспоминаниях, им никогда не удаётся скрыть правду. Пара может заявить, что их связывает любовь, но мы, лодочники, можем увидеть вместо неё неприязнь, злобу, даже ненависть. Или полнейшее равнодушие. Иногда — страх одиночества, и ничего больше. Верную любовь, пережившую годы, мы видим очень редко. Когда же она нам встречается, мы только рады перевезти супругов вместе. Добрая госпожа, я уже сказал больше, чем мог.

— Благодарю вас, лодочник. Вы удовлетворили старушечье любопытство. Теперь мы оставим вас с миром.

— Доброго вам пути.

Супруги вновь зашагали по прежней тропе сквозь заросли папоротника и крапивы. Прошедшая гроза осложнила путь, поэтому, как бы ни хотелось им оказаться от виллы подальше, шли они с осторожностью. Когда они наконец добрались до разбитой дороги, дождь всё ещё шёл, и они укрылись под первым попавшимся большим деревом.

— Ты промокла насквозь, принцесса?

— Не волнуйся, Аксель. Плащ послужил мне на славу. Как ты сам?

— Ничего такого, чего не высушит солнце.

Они положили котомки наземь и прислонились к стволу, переводя дух. Спустя недолгое время Беатриса тихо сказала:

— Аксель, мне страшно.

— Почему, принцесса, что случилось? Тебе больше ничто не угрожает.

— Помнишь ту странную женщину в чёрных лохмотьях, с которой ты застал меня тогда у старого терновника? Может, она и походила на сумасшедшую странницу, но история, которую она мне рассказала, очень похожа на историю этой старухи. Её мужа тоже забрал лодочник, и она осталась на берегу одна. А когда, рыдая от одиночества, она возвращалась из гавани, то увидела, что идёт по краю высокой долины, а впереди и позади тянется длинная тропа, и по ней бредут люди, рыдающие, в точности как она сама. Услышав это, я не особенно испугалась, сказав себе, что к нам с тобой, Аксель, это не имеет отношения. Но она всё твердила, что эти земли прокляты хмарью забвения, что мы с тобой часто и сами замечали. А потом она спросила: «Как вы с мужем докажете свою любовь друг к другу, если не помните вашего общего прошлого?» И с тех самых пор это не идёт у меня из головы. И временами мне становится очень страшно.

— Но чего здесь бояться, принцесса? Ведь у нас нет ни намерения, ни желания ехать ни на какой остров.

— Пусть даже так, Аксель. Что, если наша любовь увянет раньше, чем нам придёт в голову подумать о таком месте?

— Что ты такое говоришь, принцесса? Разве может наша любовь увянуть? Разве теперь она не сильнее, чем когда мы были глупыми юными любовниками?

— Но, Аксель, я даже не могу припомнить тех дней. Ни лет, что нас от них отделяют. Мы не помним ни наших пылких ссор, ни мгновений, которыми наслаждались и которые так ценили. Мы не помним ни собственного сына, ни почему его нет с нами рядом.

— Мы сможем вернуть эти воспоминания, принцесса. Кроме того, чувство к тебе, что живёт в моём сердце, останется прежним, не важно, вспомню я что-то или забуду. Разве ты не чувствуешь то же самое?

— Чувствую, Аксель. Но я всё равно спрашиваю себя, чем отличаются чувства, которые сейчас живут в наших сердцах, от дождевых капель, которые всё падают на нас с мокрых листьев, хотя дождь давно уже перестал. Я боюсь, что без воспоминаний наша любовь неминуемо померкнет и умрёт.

— Бог ничего подобного не допустит, принцесса. — Аксель произнёс это тихо, почти в такт дыханию, потому что сам чувствовал, как в нём пробуждается необъяснимый страх.