Бен Элтон - Два брата
Воспользовавшись моментом, Фрида шмыгнула за ширму.
— Еврейка? — промямлил Карлсруэн. — Вы не говорили.
— Стоило бы вызвать полицию! — Фрида уже натянула белье и застегивала платье.
— Вы… не похожи на еврейку…
— А как должна выглядеть еврейка, недоумок? — Фрида сунула ноги в туфли и вышла из-за ширмы. — Непременный шнобель размером с багор? Так, что ли, хер моржовый?
— Что за выражения… вы дама…
— Выражения! Ты меня чуть не изнасиловал!
— Что вы! Всего лишь объятие, невинный поцелуй… Я думал, вы не против… Виноват. Можете идти.
— Сначала деньги! — Фрида схватила большой мастихин и наставила на скульптора.
Карлсруэн достал из кармана блузы кучку банкнот и сунул Фриде в руку.
— Пожалуйста, уходите, — сказал он.
Фрида отшвырнула мастихин и ринулась к двери.
— Запомните, герр Карлсруэн: мужу я ничего не скажу только потому, что иначе он вас убьет. Понятно? Убьет!
Дистрикт и Кольцевая линия
Лондон, 1956 г.
Ближе к полудню Стоун вышел из дома на Куинс-гейт, где проходил допрос. От казарм в Челси прогарцевал кавалерийский эскадрон, направлявшийся в Гайд-парк. Всадники впечатляли, хоть были не в парадной, а повседневной форме. Отголосок имперского величия. Стоун неловко отсалютовал. Видимо, сила привычки. Говорят, военщина въедается. Вообще-то, армия ему нравилась — не мишурным лоском, а духом отваги и товарищества. Недолгая служба в британских войсках одарила его домашним теплом.
Стоун зашагал к станции метро «Южный Кенсингтон». Лорре и Богарт велели идти домой, на работе сказаться больным и ждать указаний. Дескать, с министерским начальством все будет улажено, он не потеряет ни в деньгах, ни в доверии.
О деньгах Стоун не беспокоился. В голове неотвязно крутилась ошеломительная новость: Дагмар — сотрудница Штази.
Впрочем, такая ли ошеломительная? Война сильно всех изменила. Если б вернуться в прошлое и взглянуть на себя довоенного, мог ли он представить путь, ожидавший беспечного бунтаря, помешанного на футболе? Путь, в конце которого придется чахнуть в кабинете Уайтхолла, отбывая долгую и нудную епитимью того, кто выжил.
Дагмар вряд ли узнала бы его нынешнего. А он ее узнал бы?
У входа в метро, с девятнадцатого века сохранившего красную черепицу, Стоун отклонил предложение купить дневной выпуск «Стэндард». Новости те же, что и вчера. Передовицы все еще трубили о последствиях Суэцкого фиаско и нескончаемом унижении, которому Британию подвергли Эйзенхауэр и американский Госдепартамент, не говоря уже о Насере.[17] Соединенное Королевство ляпнулось, Египет на подъеме, весь Ближний Восток поигрывает мускулами.
Из открытого окна над входом в метро доносилась песня Лонни Донегана.[18] Если честно, эти песенки Стоун слушал не без удовольствия, кроме одной дурацкой, про жвачку и кроватный балдахин.[19] Скиффл подкупал своей шершавостью и непочтительностью к авторитетам. Однако сейчас он раздражал. Раздражали девушки, щебетавшие на лестнице. И объявления диспетчера.
Стоун пытался размышлять.
В письме сказано, что Дагмар сидела в советском Гулаге. В этом была жестокая логика. После войны русские отправили в лагеря сотни тысяч ни в чем не повинных людей, недавно освобожденных из плена. Хотя малодушные апологеты из числа лондонских левых очень старались замолчать или оправдать сей факт.
И потом, Дагмар — буржуйская еврейка. Две галочки в сталинском гроссбухе.
Но это было десять лет назад. Невозможно, чтобы все эти годы Дагмар провела в советском лагере, а теперь вдруг стала сотрудницей Штази. Значит, в какой-то момент ее освободили и «реабилитировали». Однако лишь теперь она подала весть. Почему же так долго не пыталась его разыскать?
И почему разыскала сейчас?
Подъехал поезд. Стоун нашел свободное место и закурил «Лаки Страйк». Его отец всегда любил американские сигареты.
Ответ на первый вопрос очевиден. Дагмар не хотела возобновлять отношения. Общение с тем, кто живет на Западе, добром бы не кончилось. Особенно с таким, как он: бывший немец, обитает в Англии, служит в министерстве иностранных дел. Конечно, на своей должности Дагмар могла все это разузнать и понять, что контакты с ним навлекут на нее подозрение. Желание МИ-6 через него завербовать Дагмар лишний раз это подтверждает.
Тогда зачем она дала о себе знать?
Ответ выходил столь волнующим, что даже в самых потаенных мыслях он не осмеливался его принять.
Дагмар в нем нуждалась.
Зажав сигарету губами, Стоун достал из бумажника письмо. Тот же знакомый почерк. Может, теперь чуть шаткий, словно печаль поубавила оптимизма.
Дорогой друг, в нашу последнюю встречу в кафе на вокзале Лертер ты взял меня за руку и прошептал так, чтобы никто, даже твой брат, не услышал. Ты сказал, что любишь меня и всегда будешь любить. Ты обещал, что мы еще увидимся. Ты сдержишь обещание? Конечно, теперь мы чужие. Но ты приедешь? Может быть, вместе мы сумеем улыбнуться над полузабытым счастьем из другой жизни и другого времени. Все ждут Моисея.
Последняя строчка. Все ждут Моисея.
Его мать так говорила. В первый год кошмара. В 1933-м. Те, кто к ней приходил, просили о выходе. Ведь она врач, а врачи умеют ответить на любой вопрос. Даже как получить выездную визу. Но при всем ее уме и сострадании доктор Штенгель этого не знала. Она лишь улыбалась и ласково шептала: Все ждут Моисея. Надеются, что он выведет народ из Египта. В первый год она говорила это часто, затем реже, а потом и вовсе перестала.
Значит, у Дагмар опять свой Египет.
И теперь Моисей ее не подведет.
Бешеные деньги
Берлин, 1923 г.
На толстом синем английском ковре, доставшемся от родителей Вольфганга, играли Пауль и Отто, а Фрида за письменным столиком разбиралась в семейном бюджете. Взгляд ее задержался на одной банкноте, и вдруг она платком промокнула глаза.
Мальчиков, еще полагавших плач исключительно своей прерогативой, материнские слезы застали врасплох, и они прекратили игру.
— Мама, не плачь, — хныкнул Отто.
— Я не плачу, милый. Просто ресничка в глаз попала.
Фрида высморкалась, и мальчики отвлеклись на дела поважнее: под шумок Пауль спер из крепости Отто парапет, пристроив его в собственную фортификацию. Пауль, обладатель глубоко посаженных темных задумчивых глаз, отличался большей дальновидностью, а Отто, отнюдь не дурак, — необузданной импульсивностью, которая сейчас проявилась мгновенно и яростно. Пухлый кулачок его съездил Пауля по башке, от чего моментально вспыхнула драка, конец которой положил Вольфганг: выскочив из спальни (где отсыпался после ночного концерта), водой из игрушечного пистолета он облил кучу-малу из молотящих и лягающихся рук и ног. Однажды в парке он обучился этому приему у человека, разводившего собак.
— Собачью свару я разливаю водой, — сказал заводчик. — Доходит быстро.
Вольфганг решил, что у его драчливых трехлеток можно выработать тот же условный рефлекс.
— Пока они лишь дикие зверята, — увещевал он Фриду — она возражала против того, чтобы ее детей дрессировали как собак. — Согласись, метод работает.
— Ничего он не работает. Им просто забавно.
— Все равно, смех лучше ора.
Сейчас, утихомирив близнецов, Вольфганг заметил женины покрасневшие глаза.
— Что случилось, Фредди? — спросил он. — Ты плакала?
Вольфганг подсел к жене на винтовой табурет от пианино.
— Не надо, маленькая. Я понимаю, времена нелегкие, но мы же справляемся, правда?
Фрида не ответила, только протянула ему купюру в десять миллионов марок, которая оказалась в сдаче за давешнюю покупку литра молока.
На банкноте виднелась грустная надпись ученическим почерком: «Вот за эту бумажку я продала свою невинность».
Вольфганг нахмурился и пожал плечами:
— Наверное, это было месяц назад, не меньше. Сейчас даже деревенская дурочка за свою девственность потребует сто миллионов.
— Вот уж не думала, что Германия скатится в такое безумие, — шмыгнула носом Фрида.
— Если проигрываешь мировую войну, нечего ждать, что наутро все будет нормально. Так мне кажется.
— Прошло пять лет, Вольф. По-моему, в стране уже никто понятия не имеет, что такое «нормально».
На площадке лифт громким лязгом объявил о прибытии на их этаж.
— Эдельтрауд, — страдальчески улыбнулась Фрида.
— Наконец-то.
— Надо купить ей часы.
— Надо дать ей пинка под зад.
Эдельтрауд служила у них горничной и нянькой. Семнадцатилетняя беспризорница с двухгодовалой дочерью под мышкой забрела в Общественный медицинский центр, где работала Фрида, и просто рухнула, измученная голодом и мытарствами. Фрида ее накормила, одела, устроила в общежитие, а еще, ради смешливой девчушки, ползавшей по полу, обещала работу.
