Гай Давенпорт - Погребальный поезд Хайле Селассие
Ее кожа — вода, воздух и камни. Это лошадь, колесо и телега, всё сразу. Единый разум пронизывает ее частицы, от волн светового океана до недвижной тяжести угля и алмазов далеко в мрачных теснинах.
У профессора Джеймса девятнадцатый век достиг апогея, он описал все, как лирическую панораму разворота, на который мы вылетели стремглав, но сдуру решив что дикий слаженный рывок вперед и есть верх совершенства, позволили пламени угаснуть в моторе.
А после ужина Вандербильты велели слугам принести корзинки с нимфенбургским фарфором и колотили об стену одну дивную чашку за другой, просто забавы ради. Мы позволили пламени угаснуть в моторе. Маргаритки тем временем расцвели в Эйзи-де-Тайяке.[67]
II
И Элизабет Гурли Флинн[68] в блузке маршировала с бастующими ткачихами в Патерсоне. Между покоем и славой кулдыкающие ростовщики с тройными подбородками раскидывали immondices[69] банковских денег которые и не деньги вовсе, нет это не деньги.
Это не су в кулаке консьержа не честный доллар фермера. Между мандолиной и трубкой Пикассо и яркой «Фигаро» на столе они пропихивали свои гнусные счета и проценты, бизнес бизнеса, а не вещей.
Заботило ли Рокфеллера или Моргана, что единственный раз в истории команда «Батааальооон! Ложись!» была отдана 96-му полку Гордонских горцев Пиктона при Катр-Бра,[70] когда Веллингтон пустил кавалерию в атаку над их головами?
Элис[71] с лентами! Элис в шотландской юбке! C’etait magnifique et c’etait la guerree.[72] И склонились не устававшие стенать волынки и склонились черные знамена никогда не касавшиеся стебелька бельгийской травы а красные куртки и шашки проплыли над головами.
Кони пронеслись над их головами хотя они наступали со штыками en frise.[73] Боже, что за жиденькие кривотолки шипели, должно быть, растекаясь и треща, о том, что ж этот тупой и трепливый англичашка-герцог вздумал, мать его, сотворить.
Вот ее клаксон гудит на усатого старика в цилиндре ползущего через Распай точно дохлая улитка и кричащего Espéce de pignouf! Depuis la Révolution les rues sont a people![74] A она сигналит в ответ: Бритье и стрижка, 25 центов.
И кавалерия Веллингтона перемахнула словно толпа Нижинских горскую пехоту Веллингтона и это была слава выцветающая из мира и все для денег которые и не деньги вовсе и Элис ждет ее дома на рю де Флёрюс, первый поворот налево.
Осы вылетают восьмеркой из бумажных гнезд, запоминая сложными глазами и простеньким мозгом карту цветов и ароматов, по которым отыщется путь назад, свет текущий слева пронзает свет текущий справа, наискосок.
III
Ого в фасолевом колпачке пляшет под луной Сахары. Нам только кажется, что он дует в свисток из сахарного тростника. Это его скрипучий голосок такой высокий, такой высокий. Ого, единственный из всех существ, созданных Всевышним, лишен близнеца, не с кем ему побегать, не к кому приласкаться.
Некого ему оседлать теперь, когда время началось. Глинобитные домики Огола среди кустистых гор в излучине великого Нигера сгрудились бурыми кубами под высокими баобабами и прохладными акациями. Стены, обращенные к дрожащему свету Сахары, выцветшие, светло-коричневые.
Тенистые стены цвета густого бистра точно красный скот. Квадратные башенки амбаров возносятся выше домов. Оготеммели, догонский метафизик, сидит на птичьем дворе, слепой, рассказывает об Ого и Амме, и пальцы его сплетены на затылке.
Он в свободной накидке из коричневого джута, которую старики носят в домашнем уединении. Седая борода подстрижена аккуратно и коротко. По повелению огольского огона[75] он учит смекалистого франги истории мира.
Он объясняет, из чего мир состоит и что означает. Этот человек, Гриоль,[76] франги, что приезжает каждый год в своем алипани, сидит перед ним. Он выводит значки вдоль тонких синих линий на прессованной белой пульпе, что тоньше полотна, для каждого слова свой знак.
Оготоммели трогает серебряное перо, которым Гриоль ставит знаки, проводит пальцами по тонким исписанным листам. Огон повелел так расскажи белому человеку, который пятнадцать лет приезжает в Огол и спрашивает, спрашивает, расскажи ему всё.
Он уже многое знает: ритуалы, жертвоприношения, устройство семьи, великие дни. Но никогда прежде не открывали ему сокровенное, опасаясь, что не поймет. Сам Оготоммели на совете решил, что франги понять способен.
Он точно десятилетний ребенок, но необычно смышлен, — вот что сказал Оготоммели огону. Отчего ж ему не постичь вселенную и гармонию, если объяснять медленно и подробно, как наставляют мальчика? К тому же он передаст наши слова другим.
Огон говорил с огоном братского народа в долине, тот советовался с огонами, что живут подле моря, вверх и вниз по реке, и, наконец, порешили, что белый человек должен узнать. Так что Оготоммели раскуривает свою трубку. Хорошие мысли приходят от табака.
IV
Вначале, сказал он, существовал Бог и ничего больше. Бог, Амма, был завернут сам в себя, точно яйцо. Он был амма талу гунну, тугим узлом бытия. Ничего больше не было. Только Амма. Он был ключицей, сделанной из четырех ключиц, и был он круглый.
Ты слышал слова догона: четыре ключицы Аммы свернуты вместе, точно шар. Амма — это огон порядка, великий расточитель бытия. Он рассыпает все с беспредельной щедростью и приводит то, что рассыпал, в порядок, мир.
Амма плюс один — получится четырнадцать. Скажи «Амма», и ты произнес «пространство». Чтобы расточать, Амме необходимо пространство. Он пространство сам по себе и ему нужно лишь двигаться вовне, нарастать из самого себя, как свет из солнца, как ветер из гор, как гром.
Через три дня после того, как Пикассо выучил слово «moose»,[77] он произносил его «муза». У них такие носы, как бывают у критиков но рога все еще verdaduramente[78] во славу Господню с самой недели творения, такой вот зверь — отчасти холм, отчасти дерево.
Ты любишь первозданное, говорит Гертруда, а мне вот нравится все, что новее завтрашнего. Что такое кубизм как не угол зрения, отказ изображать то что видит голова зажатая в тиски? Каждый глаз видит, таков урок Сезанна, глаза движутся, когда смотрят, таков твой урок.
Матисс начал рисовать края особенно у женщин когда на них смотришь чуть левее чем видно если стоишь справа и чуть правее чем видно если стоишь слева, простой и удобный способ смотреть.
А потом с испанской щедростью Пабло подарил нам больший наклон головы повсюду, даже в центре как на карте Меркатора. Она сказала ему с искренностью от которой он тихо заржал что если б ему довелось летать он бы увидел что весь мир — кубистское полотно.
На аэроплане? Мы с Браком хотели смастерить аэроплан, можешь себе представить? Но передумали. Нам нравились очертания, круги колес, сбалансированные с линиями фюзеляжа. Нет, Гертруда, старушка, не полезу я в такую хреновину, не проси.
Alcool framboise[79] в «Клозри»:[80] смех Аполлинера и Пикассо, слезы текущие по их щекам, Гертруда согласно хихикает, они хлопают друг друга по спинам, нет, ну подумать только, а? Точно табор цыганский, буркнул официант.
V
А Диктина[81] — ни ступня не дрогнет, плавно огибая сикамор, ни гончие не дернут, вскакивая и мягко топча молодь, лишь лязгнет охотничий доспех. Ну и коты ее, само собой, его коты — тоже тут, полосатые и пестрые, приплод друзей и недругов серебра.
Он лежит под накренившимся камнем, несущим по краям параболу, гиперболу, круг, эллипс. Кости, пуговицы, истлевшая плоть. Вознесся очерк скул, и смертные дыры просели там, где прежде был ямб его прищура, цветочная пыльца осыпалась сквозь ребра.
Проворный язык — ныне прах. Косточки тонких пальцев лежат скрещенные над застывшим навеки узором лобковых волос, недвижные от кремния, серые и рыжеватые, покрытые пылью и пыльцой гортензий его домохозяйки и последних роз Шарля Жида.[82]
«La série distribute les harmonies, — начертано на камне. — Les attractions sont proportionelles aux destinées».[83] Листья вяза, израненные и хрупкие, осыпали надпись. Фарфоровый венок изрядной древности разделяет мох и лишайник, притязающие на могильную плиту.
