Аскольд Якубовский - Страстная седмица
В это время с грохотом, взорвавшемся даже в коридоре, прошел громадный реактивный самолет. Он низко шел над городом, неся огни. Пилот, чуть трогая руль высоты, выводил его в промежуток двух ярко светившихся неоновых маяков на терриконах, чтобы зайти на посадку.
Сергей Иванович Козин, владелец дома в переулке, стоял на улице. От самолетных громов он тоже вздрогнул. Ему не спалось. Он стоял около своего маленького темного домика, ему было нехорошо. До сих пор он был рад, что живет в таком месте, где сносить его дом будут нескоро (его жену это расстраивало). Он был бы счастлив, если бы здесь не убился парень. Он стал подбирать рейки, отлетевшие от удара мотоцикла. Собрав, унес в сарай. Потом стал разглядывать ночь, ощущая и свою вину в происшедшем: он же видел эту проволоку, любовался на нее лет десять подряд. Даже собирался обрубить торчавший конец, захватив его ножницами для железа и ударяя по ним молотком. А не сделал! Теперь и ему хотелось, чтобы дом снесли. Но это будет нескоро, может, лет через 5-10.
6
Старуха вышла, опираясь на палку. Та блеснула в глаза Семену тусклым серебром — она была с врезанными вставками белого металла. Семен знал: это подарок ее приятеля ко дню рождения. Но что там с сыном? Все в порядке? Старуха шла тяжело и медленно, и голова ее тряслась. Семен встал и подхватил ее под руку, повел к стулу, усадил. Старичок посмотрел на нее с очень большим вниманием и кивнул какой-то своей мысли. На лбу сбежались гармошкой морщины, но улыбка его не исчезла.
— Бедная ты моя, — прошептал он на ухо. — Бедная.
— Не жалеть! — вдруг крикнула старуха и сильно ударила палкой об пол.
Пьяница в плаще проснулся. Отекшее его лицо было пропитано спиртом и навсегда отравленная кожа полна застоявшейся венозной крови, глаза были красные, налитые. Голова его тряслась.
— Ну чего, чего ты орешь? — говорил он, ерзая ногами и не находя им места.
— Будешь так трястись — голова отвалится, — пригрозила старуха.
— Чего ты, чего? Я на войне-е был, у меня легкое вылезло, — он заскулил. — А меня в больницу не кладут, морфий жалеют, а ты погляди, погляди…
Он распахнул плащ и, хватая рукой, взодрал рубаху и потом майку. Сдвинув бинт, пьяница стал тужиться. Наконец он выдул красный страшноватый пузырь. Тот дергался, опадал, снова вздувался. Проснувшийся милиционер рассматривал пузырь, широкое его лицо было сонным и равнодушным. Часа три назад они привезли раненного в драке бандита Щуку, и теперь он ждал, что ему скажут хирурги. А еще надо было допросить Щуку и все выяснить, чтобы замести всю компанию.
— Гля! — крикнул хвастливо пьяница. — Во-о!
— Дурак! — презрительно сказала старуха. И вдруг, подняв тросточку, прицелилась ее заостренным концом в пузырь. Крикнула. — Проткну!
Пьяница даже охнул от страха. Вобрав пузырь, он завопил:
— Умру! Убила меня, убила! Я инвалид… Сестра-а! Меня уби…
— Помолчи, дурак, — сказал милиционер и зевнул. И подумал: как там жена? Одна ведь…
— Может, все же вызвать «перевозку»? — спросил, высовываясь, рыжий, шерстисто мохнатый врач. На слабом свету глаз его не было видно, только взблескивали очки.
— Нет, — отвечала старуха. — Мы и так добредем. Прогуляться, это мне будет полезно.
На улице к ней уже пришел тот короткий покой, что приходит после отчаянья, вместе с усталостью. Она так измучилась около внука — память не держала в себе ни его белых ног, ни трубок, ни самого паука. Ей даже казалось, что ничего такого нет, не было, а внук на заводе, утром она позвонит ему и позовет к себе обедать, пить чай. И подарит ему пару уже купленных сорочек в крупный горошек. Хорошие такие. Но она убедилась, что ничего не забыла, когда стала рассказывать Семену и мужу — рассказала подробно, потому что чувствовала: сейчас еще сможет это сделать. А вот завтра определенно не сможет, да и завтра надо делать что-то полезное внуку. Но что? Звонить? Жаловаться? Что просить у друзей?
Идти было хорошо, приятно. Город был предутренний — темный, погашенный, на терриконах приятно светились неоновые огни, телебашня рисовалась своим силуэтом, высвеченным прожектором в какой-то наглой, железно-суставчатой обнаженности, почти неприличной. Тянуло едким, но свежим запахом — химзавод дышал. Виделось смутное зарево. Семен вздохнул.
— На комбинате сейчас кокс жгут. Ух, и картина, — сказал он тоскливо. Ему захотелось быть на заводе, в грохоте и пламени, в суете цеха, который он и хвалил, и ругал, и всегда любил. Но с тех пор, как был поставлен комбинат, он чувствовал себя несколько обиженным за свой завод, теперь ставший маленьким, особенно же за цех.
Им было хорошо идти городом, в котором все поблескивало металлом — крыши, крашенные алюминиевой краской столбы и вроде бы и лед. Старухе город вдруг показался, как и внуку, целиком металлическим. Но ей это нравилось — железный город! Это же здорово. Торжество человека.
Но прошли минуты отдыха, и все вернулись к случившемуся. Семен размышлял о том, что было плохо сделано, и как бы все было хорошо, делай он все иначе, умнее. Старуха решала, что надо делать, старик просто задумался о том, что покой его кончился и, быть может, навсегда.
— Вот в чем ошибка, — заговорила старуха. — Виктор связался с этой… актрисой, а ты, Семен, погорел на учительнице. Почему не удержал жену? Когда мальчик выздоровеет, я ему найду деревенскую девушку, чистую, здоровую. Это, знаешь ли, совсем другая порода, там все чище. А для чего мне нужна чистая девушка? Потому что мне нужны правнуки, а без меня, видно, даже этого у вас не получится. Эх, мужики, а говорят, наследственность…
Семен и Петр Иванович промолчали.
7
Таня не спала. Она уже раз десять звонила Виктору. Телефон молчал. Где же он? На работе быть не мог, уже опоздал. Снова шла в коридор к телефону и медленно набирала номер, останавливая палец. Затем вслушивалась — прежние долгие гудки. Значит, Виктора нет, значит, все же он на работе. (О больнице, «скорой помощи», о морге она отгоняла мысль). Но ведь смена началась давно, он опоздал бы часа на два, уж лучше было и не ходить. Тогда больница, «скорая помощь», морг. «А вдруг какая-то женщина? Чтоб ему, проклятому!..» Может, он мчится по шоссе, может, его привезли в «скорой помощи». Или схватила милиция за обгон, превышение скорости, еще что-нибудь?
Назвонившись до онемелости пальца, Таня прошла к окну и открыла форточку. Она стояла, глядела вниз, а холодный воздух лился на плечи, холодил горящий лоб. Эх, простыть бы, заболеть… Умереть, быть может? Это бы принесло покой. Но простуды не будет, у нее не бывает насморков, гриппа, ангины. Железное здоровье, что с тобой сделать? Чем сокрушить? Как успокоиться? И холод не несет покоя.
Таня прошла к столу, в темноте шарила бутылку коньяка, но попала пальцами в масло. А вино? Ах да, в буфете, спрятала от Михаила, он бы упился. И лучше было бы, лучше. Таня открыла скрипучую дверку буфета, нащупала граненую холодную вазочку. Ага, конфеты… Ага, вот она, бутылка. Таня хлебнула, покашляла и закусила конфетой. Хлебнула еще и, поставив бутылку, ушла к окну. Ура, покой, равнодушие, голова колесом. И идет к ней сон, но в нем видится парень, белозубый, нетерпеливый, пахнущий молодостью.
— Виктор, — прошептала она и вздохнула. — Нет тебя, я знаю, ты умер из-за меня.
Она ушла к постели, легла, натянув одеяло, укрылась им.
— Женщина, — бормотала Таня, — должна этим гордиться. А раз я женщина, то…
И она заплакала…
А в это время волосатый доктор пьет кофе и прислушивается, как пролетает самолет, с шипеньем, громом и свистом. Утро близится. Слышны вскрики машин. Это автобусы уже разбегаются по городу — самый первый рейс. Они пустые, выхолодевшие за ночь. Сейчас убегут на окраины, и там в них набьются люди. Доктор раздвигает усы, чтобы стало удобней пить. Он хлебает очень горячий кофе и тут же запивает его ледяной, из холодильника, водой. Да, тяжелая ночь.
Сестра зовет его:
— Опять сердце.
Врач оставляет кофе и ледяную воду, уходит к парню. Следя за точкой, пульсирующей на экране, командует:
— Массаж… Приготовить дефибриллятор, на всякий случай.
Но вот сердце начинает снова работать, почти нормально, почти… Доктор уходит, но теперь идет писать отчет о дежурстве, а также выписывает направление больному В.С. Герасимову в неврологический центр. Записывает и другие случаи — ранение сердца в пьяной драке, свежий, с пылу, с жару инсульт зав. отделением урологии, милейшего Вениаминыча. Или Витаминыча, как его прозвали студенты…
Часть вторая
ДИНАСТИЯ ГЕРАСИМОВЫХ
Глава первая
1
Старуха не спала. По обыкновению, ее мучила бессонница. Она и раньше часто сидела до утра в кухоньке. Петр Иванович к этому привык, Семену тоже это не мешало, при его талантливости крепко спать. Он, как всегда во сне, долгом и глубоком, с видениями (вот, опять бормочет), искал спасения от неприятностей жизни. Старуха было рассердилась на Семена, вспомнила, что когда разводился, то взял отпуск и спал непрерывно. И вышел из передряги без единой морщинки, без единого седого волоска. Вот только жениться больше не захотел и баб стал бояться. Что уж совсем глупо. Но умным его никто не считал. И вот, он последний Герасимов. Чепуха какая-то!
