Денис Гуцко - Орлы над трупом
В тот день утро задалось солнечное. Андрея, как всегда, рядом не оказалось. Полунин послал его куда-то в область, смотреть мастера, который резал кресты из дорогих пород дерева. Полунин сказал ей, что ее муж не смеет полюбить женщину. Не смеет позволить себе любить женщину. Так же, как Вадим, например, не смеет быть сволочью. Это, сказал, не редкость. Тысячи людей не смеют быть теми, кем хотят. И любить не смеют тысячи. Она лежала и смотрела на волны света на потолке, и ей вовсе не хотелось думать, откуда они взялись. Хотелось лежать и смотреть – и чтоб было легко, как бывало раньше. Но невольно думалось, и от этого не получалось просто лежать и наслаждаться видом льющегося по потолку света. Она чертыхнулась и встала. На подоконнике под открытым окном лежал рулон отклеившейся от стекла пленки, которой они закрыли окна на лето. Пленка дрожала и расплескивала по комнате солнечных зайчиков. Глядя на них, она уже знала, что сделает это. Через несколько часов, ближе к обеду, Наташа в первый раз переспала с Полуниным.
– Ты теперь доволен?
– Нет.
Он курил, глядя в потолок.
– И чего тебе надо?
– Мне надо все. Но я не тороплю. Я терпеливый, я ждал целый год. Буду ждать еще.
– Ты – и вдруг ждать! Удивительно.
– А не удивительно тебе было, Наташенька, когда я взял на это место твоего Андрея – с улицы взял? Подвинул таких дельных парней? Своих парней, тех, с которыми дело у Ардашева забирал. Оскорбил их, можно сказать. Не удивлялась, Наташ? Почему я, такой серьезный дядька, ни с того ни с сего предложил ему это денежное место, когда встретил вас тогда в ресторане? Ну… ладно, значит, так должно было случиться. В общем, я буду ждать. Я буду долго жить и могу долго ждать. Пока ты не поймешь, что должна быть со мной.
Наверное, ему было трудно ждать. Он хотел, чтобы все открылось. За этим и ключ дал Андрею. Все действительно открылось, но для него слишком поздно.
Наташа представила, как он сейчас лежит в драгоценном кедровом гробу, и ей стало грустно. Полунина нет. Она никогда его не любила и никогда этого не скрывала. Возможно, он даже был ей немножко неприятен этими своими литвиновскими замашками, этим тракторным храпом на полночи, непременными белыми носками под халатом, холодной жестокостью к «людишкам», неспособным оказать ему сопротивление. Но Полунина не стало, и ее жизнь – как бусы, из которых вытянули нитку.
– Это в первый раз так. Чтобы я к парочке подошел, пригласил за столик, через пять минут сунул мужику визитку? Чтобы вот так – из-за чужой жены… У меня раньше никогда не было, но цену этому я знаю. Я не привык раскидываться такими вещами.
Открыв «бардачок», она нашла пачку и потянула оттуда сигарету. Сигарет оставалось всего две, и она заметила, как напрягся Андрей. В другой раз обязательно проворчал бы, чтоб положила и не баловалась, и так мало. Но сейчас Андрей промолчал. Наташа повертела сигарету в руках, спрашивая себя, действительно ли ей хочется курить. Идея научиться курить преследовала ее еще со школы. Кое-как научилась, умела по-настоящему втягивать дым и красиво держать сигарету – пожалуй, это основное, что нравилось ей в курении: как смотрится сигарета в ее мягких стройных пальцах. Но, научившись, так и не пристрастилась. Она положила сигарету обратно и закрыла «бардачок».
Если Вадик действительно все подстроил, то он настолько удивил ее, что она совсем не держит на него зла. Ей казалось, она знает Вадима. Знает, как звучат его шаги за стеной. Как он ревнует ее к любимому хозяину. Как приворовывает у него, и от этого любит его еще преданней. Полунин частенько приговаривал: «Каждого нужно узнать. Даже самого никчемного, и того нужно изучить досконально. А то, бывает, он знает, какая на звездах температура или там чем африканские слоны питаются – а что на уме у того, с кем он каждый день здоровается, это ему не интересно. Не-ет, мне, к примеру, важнее знать, кто таков Вадим, чем он дышит. А вот африканские слоны мне до лампочки». Усвоив эту его науку, Наташа начала ловить себя на том, что в каждого, с кем сводит ее жизнь, она всматривается пристально и цепко. Постепенно люди перестали быть для нее стихией.
Сдалась ему эта Литвиновка, подумала она. В городе могла бы хоть изредка навещать его. Плохо, что он умер внезапно. Успела бы подготовиться. Не было бы так пусто.
Вчера она не собиралась к Полунину. Он ее ждал, но она к нему не поехала и даже отключила телефон. Решила пропасть. Каталась по городу на своей «десятке», убегала от депрессии. В какой-то момент ей захотелось погонять по-настоящему, и она отправилась на Московскую трассу. Все было замечательно. Ночь падала навстречу синими тенями и звездами и рвалась под колесами. Она вела как никогда уверенно. Но уже далеко за городом, собираясь развернуться и ехать обратно, зацепила обочину, колеса загребли по чему-то скользкому, и машину кинуло боком. Наташа дернула руль влево, ее вынесло на встречную полосу, где она и замерла поперек дороги под оглушительный сигнал затормозившего в метре от ее двери КамАЗа. Она не поехала ни домой, ни на старую квартиру, а тихонько докатила до Полунинского особняка, тихонько въехала в гараж и поднялась в дом. Бивис и Батхед, учуяв ее, приветственно гавкнули во дворе. Идти расталкивать Полунина она и не думала. Сняла сапожки и вообще старалась поменьше шуметь, чтобы не разбудить ненароком. У нее едва хватило сил принять душ. Струи воды больно кололи тело. Она свалилась на кровать и выключилась. А когда проснулась и вышла из спальни, Полунин уже лежал в гробу посреди кабинета, такой серьезный, будто хотел сказать ей: «Нет, это не шутка, я действительно умер». Наташа ждала, что сейчас появится Вадим, по лестнице из холла затопает множество ног, и ей придется спрятаться в спальню – но в доме никого не было.
«Если бы я вчера поехала к нему…» – начинала она думать, сидя на полу возле гроба, но додумать до конца было страшно.
Наташа открыла «бардачок» и, нащупав пачку, выудила сигарету.
– Так необходимо тебе сейчас курить? – не выдержал Андрей. – У меня больше нет.
Она пожала плечом:
– Все равно тебе не хватит. Что одна, что две.
Прикурила и, убедившись, что сидит удобно, легко достает до пепельницы, полюбовавшись видом целенькой дымящейся сигареты в руке, сказала:
– А мы с тобой одну на двоих выкурим. Помнишь, как когда-то?
Она улыбнулась краешками губ и глаз, задумчиво глядя в пол.
– Ты еще сказал, что раньше только в армии докуривал одну на двоих. Мы шли откуда-то ночью… вылетело, не помню, откуда, – затянулась и выпустила дым в щелку. – Полнолуние было – хорошо помню. Луна огромная лежала прямо на домах, пылала. И кошки ходили все серебристые. Так отпечаталось, будто что-то очень важное в ту ночь случилось.
Не докурив до середины, Наташа отдала сигарету Андрею..
– Держи. Не пошла.
Откинулась на спинку и прикрыла глаза:
– Тогда было хорошо.
Она чувствовала, как приближается облегчение. Скоро она скажет это сначала себе, а потом Андрею. Но пока она не торопится, пусть жизнь возвращается постепенно.
– Тогда все было хорошо. Мы только-только начали жить вместе, две новеньких половинки. Так удачно складывалось, правда? А помнишь, как мы по реке плыли и на мель наскочили? В тот день была вторая годовщина нашего с тобой знакомства. И в тот день он подарил мне кольцо. Вернее, дарил – я не взяла. Помнил, видишь ли, целый год… ну, с той встречи в ресторане, мы тогда ему рассказали. Кольцо сделал на заказ… Ты про наш праздник не вспомнил… ты не вспомнил. Я собиралась взять у музыкантов микрофон и сказать во всеуслышание, что я тебя люблю. Но… тут мель, шум, бутылки попадали. Потом ты куда-то запропастился. Кажется, с господином Полуниным… Прости, – она открыла глаза и села прямо, – я… не о том совсем.
Наташа повела рукой, словно стерев что-то:
– Не о том. Интересно, если бы не та мель, что-нибудь изменилось бы? Был у нас шанс?
Все-таки вынула из сумочки помаду и подкрасила губы на ходу, уперев свободные пальцы в подбородок. Посмотрела в зеркальце на обратной стороне козырька – получилось нормально. Она уйдет от Андрея. Она уйдет с одним-единственным чемоданом – с тем самым, в который уместилась ее вторая, потайная жизнь. Придется трудно, потому что у нее нет профессии, которая бы ее кормила. Она будет жить бедно. И снова будет правильно и хорошо.
– Знаешь, мне хочется думать, что если бы не та мель, все было бы по-другому.
Чем теперь заполнить жизнь? Она действительно привыкла лгать. Ложь занимала ее, сжигая нерастраченные силы, отвлекала от неутешительных выводов. Но был еще Полунин. Был в ее жизни Полунин – тяжелый, неисправимо мужиковатый, с мрачным безжалостным умом, была его любовь, такая взаправдашняя, что нагоняла робость. Была его любовь, правдивая и тихая, как смерть, – и сердце захлебывалось от жалости к самой себе оттого, что нечем ответить, оттого, что сама не можешь так.
