Александр Моралевич - Пиф-паф
И на много, много месяцев солдат угнездился потом в громадном окружном госпитале, город Львов. Может, по фантазмам писателя Маканина, и ловчились "чичи" добрать майора Гусарцева в главном ханкалинском госпитале, а вот во львовском не добрал бы солдата даже сам Степан Бандера.
А каждый город на Руси славен каким — либо уроженцем. И славен наш город Рыбинск выросшим в нём комсомольским вожаком Юриком Андроповым. Чью мемориальную доску из сыновних чекистских чувств недавно приляпал к главному чекистскому зданию В.Путин.
Да, славен тем Андропов, что стал впоследствии председателем КГБ, энергично лечил диссидентов психушками, стал и генсеком, главой государства. Славен он и тем, что, воцарившись, в отличие от санкт-ленинградского Путина, не перетащил на должности в Москву тьмы рыбинцев, что привело бы к исчезновению с российских карт малонаселенного Рыбинска. Славен Андропов и облавами на трудящихся по пляжам и кинотеатрам. А всё это нервная, надо сказать, работа. И, разнервничавшись, всегда повелевал Андропов везти себя к какой-либо водной артерии с проточной водой. Где сядет на камушке вроде известной Аленушки на васнецовской картине, посмотрит на струистость вод — тем нервы и успокоятся. Оно ведь издревле известно, что отмякают нервы у человека, глядящего на огонь и текущую воду.
И ведь как годна для укрепления нервов хоть и вялотекущая, но река Дунай, разделяющая некий город на Буду и Пешт. А что до огня — так именно большой огонь поручила КПСС возжечь в Будапеште и Венгрии лично Андропову, дабы в 1956 году подправить там пошатнувшиеся устои социализма.
И солдат Моралевич, отложив костыли, на клочке бумаги написал считалочку для дошколят, играющих в обознатушки-перепрятушки:
Аты-баты, шли солдаты,
Шли солдаты в Будапешт.
Аты-баты, что случилось?
Аты — баты — там мятеж!
Я люблю вас, бандеровцы, а равно и пристрастие советских воинов к самогону. Ведь, не помчись я по хуторам — я, Прикарпатского военного округа, рядовой Тысяча сто шестьдесят четвертого, корпусного, гвардейского, артиллерийского, пушечно-гаубичного, механизированного, кадрированного, трижды Краснознаменного, орденов Суворова и Богдана Хмельницкого полка — я загремел бы в Венгрию на усмирения, где угро-финны и братья по Варшавскому договору наверняка мне свернули бы шею. А так, госпитальный старожил, уже соскочивший с костылей — я всего-то помогал медперсоналу в приемке и обслуге увечных, поступивших с театра военных действий.
Россия — уникальна. Здесь взламывают и обворовывают всё — кроме публичных библиотек. Но случись каким-либо отщепенцам покуситься на библиотеку — запросто отбились бы от них любой преклоннолетний сторож или юная библиотекарша. Отбились — чем? А пудовым романом всё того же В.Маканина "Андеграунд или Герой нашего времени".Здесь приванивающий от немытости бомж (он же и Герой нашего времени) раз за разом посещает в дурдоме своего братца, очевидного гения в живописи. Однако, как и в пятисотстраничном "Асане", наворачивая горы выцветших тысячесловий, Маканин всё никак не поведает взыскующему читателю: братец — гений от живописи? Он что, кубист, пуантилист, сюрреалист, абстракционист, беспредметник, пейзажист, маринист? Нет ответа. Гений — и всё тут.
Точно так нет госпитальных картин в "Асане". Чтобы мы могли сопереживать хоть штабному вору, но нашенскому же вору и любвеобильнику майору Гусарцеву. Хотя — сколь же впечатляют госпитальные картины всё того же 1956 года! Ведь разве не пикантно, что поленница из трех ампутированных ног наших усмирителей венгров, которую тебе поручают удалить из операционной — всегда тяжелее поленницы из восьми ампутированных рук.
И оно весьма научительно, когда назначают тебя медбратом по уходу за подполковником Павлом Васильевичем, и прогуливаешь ты его в каталке по каштановым аллеям госпиталя. Ибо ног у Павла Васильевича теперь нет, а горло с нижней челюстью вырваны. Влажной салфеточкой надо накрывать остатки лица подполковника, чтобы не пересыхали дыхательные пути, и влажность у салфеточки периодически подновлять. И хоть очень хочется, но рука не поднимается обделить офицера. Поскольку, для украсивления жизни, положено ему спиртное, нечто вроде "наркомовских ста граммов". И, приподняв салфеточку, спринцовкой вводишь в пищевод подполковника алкоголь.
Нетути, отсутствуют госпитальные картины в романе "классика современной русской литературы", зодчего "нашего культурного слоя", хотя о каком уж слое говорить, когда не набирается и на пленку. Чтобы слоить и пластовать — потребно знание, а это так хлопотно и обременительно.
А в окружном львовском госпитале (поди, и в ханкалинском было подобное) стоял четырехэтажный на отшибе дом. Из которого, как из замка царицы Тамары, "страстныя, дикия крики всю ночь раздавалися там". Ты помнишь, читатель, ссыкунов-симулянтов, не желающих призываться в армию ввиду недержания мочи? Ах, до чего энергично лечил их мой комполка полковник Коротаев! Каждые два часа, сдавая смену, тыкал сдающий штык-кинжалом в задницу спящего и говорил заступающему дневальному, чтобы не схлопотать пять суток "губы":
— Щупай под ним — сдаю сухого. Прими под роспись.
И принявший, невзирая на стенания новобранца, гонит его в надворный сортир: хочешь-не хочешь, а шкандыбай. Мне тебя сухого сдать надо.
А всё равно находились стоики (или взаправду больные?), которые и в таких условиях умудрялись… Тогда, мертвецки засыпающим — вставляли им между пальцев ног промасленные бумажные жгутики и разом их поджигали. Не излечился? Так всем ротам, где новобранцы выздоровели, столы накрывают сразу по прибытии в столовку под открытым небом. В противоположность — будут наказаны роты, где не излечены ссыкуны. Им загодя накроют столы и разольют по мискам баланду или же шмякнут каши. К остывшей еде сотни воробьев прилетят на столы, общипывая ломти черняшки, расклевывая кашу, одновременно испражняясь на хлеб и в миски. Да ещё добропорядочные роты, учтя направление ветра, строевым шагом погоняют взад-вперед мимо накрытых столов. Чтобы пыль как следует осела на еду провинившихся подразделений.
Что после этого? А естественно: смертным боем бьют ссыкунов солдаты. Ах, и после этого осмелился кто-то не выздороветь? Это при соломенных — то матрацах и отнюдь не двенадцати кубометрах воздуха в казарме, что положены на каждую обитающую в казарме душу?
Для такой забубенной роты в три часа ночи объявляется боевая тревога. И музвзвод уже на плацу. И шанцевый инструмент стоит в пирамидке. И извольте марш-броском за два километра, взяв за углы подопревшие матрацы, бежать в темень до команды: "Стой!" А там. выкопав полутораметровые в глубину ямы, под траурную музыку произвести захоронение матрацев и строевым шагом вернуться в казарму. Досыпать. Если кому-то это удастся. Хотя — лучше всего скрасить бессонное время до подъема избиением ссыкунов. Ну. а если не излечит и это — отправлять недержанцев в окружной госпиталь.
Автор этих строк — винюсь — я смолоду и по сию пору имею глубочайшие расхождения во взглядах с В.И.Ульяновым-Лениным. Так, выдвинул я ужасающий тезис, что КОММУНИЗМ — ЭТО ЗАСУХА, ПОСТРАДАВШАЯ ОТ НАВОДНЕНИЯ.
Тогда как Ульянов-Ленин провозгласил: "Коммунизм есть Советская власть плюс электрификация всей страны".
Надо ли говорить. что город Львов, как частица страны, также был электрифицирован? Ввиду чего сотни коек в четырехэтажном корпусе застелены спецклеенками, ко всякой подведен электрический шнур, и оголенные проводки ветвятся внутри клеенки. И каждый, кто еще только начал постигать азы электротехники, знает: чем солонее жидкость — тем она электропроводнее. Стало быть, едва допустил излечивающийся подтекание из себя — шарахает его током по моче-половому признаку. Отчего признак мочеиспускающим остается, но половым — не весьма. Как раз по этой причине "страстныя, дикия крики" всю ночь и раздавались из здания.
Да, сладостной, продуманной системой издевательства, членовредительства и унижений человеческого достоинства были пронизаны и пропитаны наши доблестные вооруженные силы. И что уж та насекомая солдатня — даже жена старлея не моги развесить просушивать белье на веревке, где вешает белье капитанша. Потому как веревка капитанши более выигрышно ориентирована к солнечному свету.
Но, как писал автор в зловредном и ненужном народу романе "Проконтра" — все кончается, даже зубной порошок в коробочке у соседей. Состоялся акт комиссации не на поле брани повредившегося шофера: "В мирное время негоден, в военное время ограниченно годен к несению нестроевой службы в тылу".
Только — улита едет, когда то будет. Дожидаться документов на дембель нужно в своем полку. Хотя — никакой радости не проявил комсостав, что нашего полку прибыло. А хорошо бы, учитывая разлагающее влияние этой бандитской морды на солдат — чтобы нашего полку опять убыло.
