Борис Можаев - Полтора квадратных метра
Вскоре он еще раз убедился, что в социалистическом обществе не дадут пропасть человеку, не оставят его один на один со своей бедой. Из области, куда он послал жалобу, позвонили в больницу и, обратите внимание, не потребовали, ибо для этого не было никаких оснований, а попросили принять Полубояринова на работу. И его приняли.
Ненадолго он притих. Но вскоре опять принялся за старое. Прикидываясь неким правдолюбцем, Полубояринов строчит письма во все инстанции со своими бредовыми проектами и тем самым треплет государственным людям нервы. То ему, видите ли, мост понадобился через реку, то захотелось торф копать, то у нас луга не там распаханы, то он грязи лечебные открыл в Пупковом болоте. И всех обвиняет в том, что мы якобы не используем ресурсы. Послушаешь товарища Полубояринова, и можно подумать, что мы живем где-нибудь в отсталой Африке. А ведь у самого Полубояринова в квартиру проведен «голубой огонь», то есть газ. Более того, входная дверь по его первому требованию и вопреки существующему положению была обита дерматином за счет домоуправления. Будто и мелочь, а говорит о многом.
Не пора ли товарищу Полубояринову открыть глаза на нашу действительность и поглядеть воочию вокруг себя. Вы же, т.Полубояринов, обливаете все грязью… Что же касается вашего общественного лица и ваших целей, то они вполне понятны каждому, после того как вы захватили полтора квадратных метра чужой жилплощади. Виктор Сморчков».
– Подлец! – сказал Павел Семенович, засовывая газету в карман.
– А ты дурак! Его же Федулеев к нам подослал. С целью!
– Откуда ты знаешь?
– Бона, секрет какой. Это он мне за приемник отомстил.
Надо сказать, что Федулеев три года назад отдыхал на Рижском взморье и купил там «Спидолу» за счет редакции. Но приемник оставил у себя. Этим летом он принес в редакцию паспорт и сказал, что приемник испортился, спишите, мол, его. Создали комиссию, акт составили, расписались. Федулеев утвердил его и передал Марии Ивановне. «Спишите с баланса». – «Не могу, срок не вышел». – «Он разбился». – «Извиняюсь, но акт на разбивку надо составлять отдельно. И разбитый приемник приложите…» Федулеев тяжко засопел. «Что ж я вам, черепки хранить буду?» – «Дак ведь порядок установлен». – «А мое указание для вас не порядок?» Мария Ивановна в тот раз уступила, но Федулеев долгое время был с ней сух и неразговорчив.
– И Федулеев твой подлец, – сказал Павел Семенович.
– Он и мотоцикл хочет присвоить таким же макаром. Но, будь спокоен, этот номер у него не пройдет.
– Плевать мне на ваш мотоцикл! Мне оправдаться надо, иначе жизни не будет.
– А я о чем говорю? – Мария Ивановна вскочила с кресла. – Иди сейчас же в местком к себе и проси, чтоб опровержение дали.
Председателем больничного месткома был старый доктор Долбежов. Он принимал больных в амбулатории.
– Николай Илларионович, помогите! Меня оклеветали, – сказал, входя в кабинет доктора, Павел Семенович.
– Бота, вота, нашел чему дивиться, – забубнил глуховатым баском Долбежов. – Собака лает – ветер уносит.
– Меня не просто так, а через газету.
– Эка невидаль твоя газета. Где она?
Павел Семенович отчеркнул карандашом то место, где было написано про его увольнение из больницы. Долбежов прочел:
– Ничего особенного. Обыкновенная брехня.
– Брехня-то на мою личность, Николай Илларионович.
– Э-э, голубчик! Мало ли что вынесли наши личности. А это сущие пустяки.
– Ну, этого я не ожидал от вас! – Павел Семенович как-то оторопело глядел на старого доктора. – Вы не хотите мне помочь?
– Чем я могу вам помочь? – с огорчением сказал доктор.
– Как чем? Пойдем к редактору, скажем, что это ложь. Потребуем опровержения.
– И вы полагаете, нас послушают?
– Мы докажем! Документы с собой возьмем. Ну, я прошу вас, Николай Илларионович!
Доктор как-то грустно улыбнулся, снял халат, надел серый полотняный пиджачок с мятыми лацканами, натянул старомодный белый картуз с высоким околышем, палку суковатую взял.
– Пошли!
Они прихватили с собой старую выписку из решения ЦК профсоюза медработников о восстановлении Полубояринова на работе и двинулись в редакцию. Доктор шел насупившись – козырек на глаза, палку ставил твердо, прямой, как аршин проглотил. Сбоку, чуть поодаль, вихлял плечами, припадая на левую ногу, Павел Семенович и говорил, говорил без умолку:
– Тут главное дело не в том, большая обида или малая. Спуску давать нельзя, вот в чем принцип. Ежели ты видишь несправедливость и миришься в душе своей, ты как бы в роли некоего соучастника находишься. Это вроде греха: не страшен грех, совершенный перед богом, а страшно, когда не замечают его. Грешить греши, да раскаивайся. Ведь дурной пример заразителен. Иной начнет дубье ломать и вот похваляется перед честным народом: «Сторонись, не то голоса лишу!» Тут бы сгрудиться всем, цап-царап его, милака! Да на видное местечко, за ушко, за ушко: «А ну-ка, держи ответ перед народом. Почто превышаешь?» Но не тут-то было… Он за дубину, а мы в кусты. Иной любитель, глядя на эту разгульную картину, возьмет дубину еще потяжельше. «Ты так их глушишь, а я эдак умею. Еще похлеще тебя…» А мы возле подворотни да под забором про закон толкуем – превышают, мол. Эх, наро-од!
Когда Федулееву доложила секретарша, что в приемную Колтун привел доктора (Колтуном Павла Семеновича прозывали), тот сердито крикнул, чтобы за дверью слышали:
– Я «скорую помощь» не вызывал. У нас все здоровы.
Но принять принял.
Он сидел за столом и будто бы читал свежую полосу, склонив свою крупную лысеющую голову. В таком положении он и встретил их – не в силах оторваться, чтоб почуяли, уж до чего важным делом занят был. Доктор Долбежов и Павел Семенович стояли у двери, ждали.
– По какому поводу? – спросил наконец Федулеев и повел бровью; мутный серый глаз его округлился, второй, прикрытый сонным веком, все еще косился на газету. Федулеев гордился, что может смотреть эдак вразлет.
Долбежов держал картуз в полусогнутой руке, словно каску:
– У нас не минутная просьба, – доктор не хотел говорить от порога.
– К сожалению, я занят, – все еще не соглашался Федулеев.
– Мы сможем подождать, – смиренно, но твердо стоял на своем доктор.
Второй глаз Федулеева тоже приоткрылся и уперся в доктора:
– Хорошо, садитесь.
Федулеев указал на стандартный диван с высокой спинкой, обтянутый черным дерматином. Они сели. Долбежов поставил палку промеж колен, картуз на нее повесил. Павел Семенович как-то осел головой в плечи и – спина дугой, будто из него пружину вынули.
– Ну, я вас слушаю, – сказал Федулеев.
– Мы пришли выразить свой протест по поводу заметки, опубликованной в сегодняшнем номере вашей газеты, – отчеканивая каждое слово, начал доктор.
– Личные протесты не принимаются, – оборвал его Федулеев.
– Заметка называется: «Война за квадратный метр» и касается личности работника нашей больницы Полубояринова.
– А вам лично какое до этого дело? – пытался опять сбить его Федулеев.
– Там, по крайней мере, в одном пункте допущено грубое искажение истины. Вот оно, отчеркнуто карандашом, – доктор положил газету перед Федулеевым.
Тот одним глазом покосился на газету, но читать не стал.
– Речь идет о сознательном искажении фактов, то есть клевете. Вот вам выписка из постановления профсоюза медработников, опровергающая эту ложь, – доктор вынул выписку и положил ее перед Федулеевым. – На этом основании вы должны дать опровержение.
Доктор обе руки наложил на картуз, висевший на палке, и, вскинув острый подбородок, умолк.
Федулеев повертел в руках эту выписку, как китайскую грамоту, и отложил на конец стола:
– Разберемся! Я только не понимаю, что нужно вам лично? Почему вы вмешиваетесь в это дело? – спросил он доктора. На Павла Семеновича даже не глядел.
– Я председатель месткома больницы. Считайте мое заявление не личным, а от коллектива.
– Коллектива? Кто же это утвердил вам коллектив для расследования фактов печати?
– Мы уж как-нибудь сами назначим и утвердим.
– Сами? Ну так и занимайтесь своей больницей. А печать – дело общественное. Газета – районный орган. Так вот, в райкоме есть бюро. Обратитесь туда. Если нужно, соберут и утвердят такую комиссию. Но включат вас туда или нет, не знаю.
– Это все, что вы сможете нам сказать? – доктор встал.
– Вопрос исчерпан, – Федулеев погрузился в свою газету; голова и плечи – все объемно, внушительно: шеи, как ненужной детали, совсем нет.
Доктор напялил картуз по самые уши и, грохая палкой, пошел вон. 9
На другой день Павел Семенович с Марией Ивановной поехали в область. Поехали на ночь глядя, чтобы утром быть в облисполкоме, а к вечеру обернуться в Рожнов. Автобусом добрались до Стародубова, чтобы пересесть на поезд местного значения, который прозывался «Малашкой». Приходил он в Вышгород утром – удобно и за ночлег платить не надо. И билет на «Малашку» стоил вдвое дешевле, чем на обычный пассажирский поезд.
