Александр Голубев - Полдень, XXI век. Журнал Бориса Стругацкого. 2010. № 7
На приготовления ушло несколько дней. От дома до мельницы Синица прорыл траншею. На дно уложил желобок из распиленных вдоль еловых бревен с выдолбленной сердцевиной. Сверху натаскал сухого до звона стланика, прикрыл хвоей. Едва засерели сумерки, слил в желобок все имеющиеся запасы скипидара. С краю установил светильник, подрезал до минимума фитиль, чтобы огонек не бросался в глаза. И поспешил на облюбованную заранее сосну, откуда открывался прекрасный вид на все его владения. Или, сказать по чести, уже не совсем на его.
Ночь упала на землю, окутала округу чернильной мглой. Звенел над ухом комар, стрекотали свою песню сверчки. Тихо. Спокойно. Синица поежился и зевнул. И в тот самый момент что-то отчетливо щелкнуло и закрутилось, набирая обороты, мельничное колесо.
Приперлись…
Синица поймал на мушку крошечное светящееся пятнышко и выстрелил. Огонек погас. По замыслу разлившийся скипидар должен воспламениться, поджечь закладку. Синица поморщился досадливо: изобретатель, туда-сюда!.. Но спустя секунду землю разрезала огненная змея. Пламя крепло, ревело, и вот уже встало сплошной стеной, безжалостно высвечивая пожаловавших на заимку ночных гостей. Вторую, млять, производственную смену…
Синица беззвучно матерился. Такое он видел впервые. Бесформенные черные комки проворно расползались прочь, время от времени делая стойку в рост, будто зайцы. И были они плоские, как наволочки. И размером примерно под стать.
Синица ловил эти наволочки в прицел и хладнокровно жал на спуск, сливая пачку за пачкой. Распишитесь, твари, в получении!
Опомнился он только тогда, когда стрелять оказалось не по кому. Синица мог поклясться, что попал, и не раз, не мог не попасть, но ни трупов, ни подранков нигде не наблюдалось. Ссыпавшись с дерева, Синица осмотрел поляну более внимательно, благо, огонь позволял. Ничего. Никаких следов, будто он стрелял по бесплотным фантомам.
Наметанный глаз уловил какое-то шевеление перед домом. Синица вспомнил, что вроде бы оставлял там сушиться небольшую сеть. Ага! Есть прибыток. Такую рыбу ловил он впервые.
Синица вынул из костра головню, посветил поближе. В петле билось нечто. Подрагивающее, переливающееся образование неясных очертаний. Короче, чертяка!
— Ну, что, сынку? Допрыгался?…
Ни глаз, ни рта, ни носа Синица различить не мог. Да и большой еще вопрос, были ли они вообще. Он не знал, боялась ли эта хрень пули, но огня, судя по всему, она боялась точно.
— Сожрали лошадку мою… Рады?
Существо затихло, обреченно ожидая своей участи.
— Эхх, — Синица вздохнул, — срань ты господняя… Постой…
Наклонившись, обрезал ножом лесу, неосторожно коснувшись существа рукой. На ощупь оно было холодное и гладкое.
— Вали давай к мамке!..
Не дожидаясь повторного приглашения, существо заструилось над травой, поплыло, как придонная камбала, и скрылось во тьме.
Вернувшись к себе, Синица достал поллитровку брусничной настойки, сделал глубокий вдох и всосал залпом, без закуски. Разум отказывался воспринимать пережитое, рискуя перегореть. Вот, Синица и заземлился. Там же, где и сидел. До утра…
Наступление нового дня преподнесло очередной сюрприз. Собственно, сюрприз этот стоял перед крыльцом и мирно хрупал траву. Синица сглотнул и поскреб затылок, в голове после вчерашнего немного шумело. Обошел кобылу кругом, похлопал по крупу. Внешне выглядит, как живая. Даже бока, вон, покруглели… Для себя Синица решил более ничему не удивляться. Ну черти… Ну сожрали лошадку. Теперь отрыгнули. Бывает…
Так и стал жить. Бок о бок с наволочками с этими. Не трогал их. И они его не трогали. И лошадь больше не ели. Что им по большому счету делить? Окурков они после себя не оставляли, по углам не ссали. Пускай себе крутят свою соль, не жалко.
Кстати, соль эта имела престранную природу — Синица случайно выяснил. Когда опившись чаю, несколько раз кряду бегал смотреть на луну. Бегал смотреть, конечно, в переносном смысле, но светила луна в прямом. Заметил он, что штаны его и рубашка как-то странно в лунном свете поблескивают, переливаются серебристой пылью. Ну а что на нем за пыль-то? Знамо, с мельницы! Высыпал Синица на ладонь соль из солонки, в пальцах размял — мать-перемать! Часть крупинок блестит. Он тогда выволок во двор корзины с соляными камнями, на траве рассыпал. Некоторые слитки будто светились молочно-белым изнутри. Если их взять и в руке помусолить, то на коже оставались серебристые следы. Повинуясь смутной догадке, Синица вывел из стойла кобылу и с удовлетворением констатировал, что та вся в фосфоресцирующих пятнах. От копыт до гривы. И выходит, не есть ее брали наволочки, а пользовать по прямому назначению. То есть в качестве тягловой силы.
Синица мог поклясться, что обычная соль плоскую звездобратию интересовала вряд ли. Для каких-то своих нужд они собирали именно эту, лунную. Может, ловили с нее цветные глюки, может, распаляли тягу к размножению. Беспокоило другое. Неизвестное светящееся вещество он и сам принимал в организм вместе с пищей в преизрядном количестве. Да еще и людей им кормил. Потому как молол все без разбору. Кто знает, может оно того, радиоактивное? И хоть хрен у него до сей поры не отвалился и сиськи не выросли, решил Синица впредь минералы не смешивать. На всякий случай.
Неладное Синица почувствовал еще на подступах к поселку. По низинам тянуло горьковатым дымом пожарищ, выла вдали сирена, слышались хлопки выстрелов. Совсем уж Синица напрягся, когда в овраге узрел навзничь лежащий труп с пулевыми отверстиями в спине.
— Стоять! — лающий окрик припечатал на месте. — Руки!
Мыли. Мыли мы руки… Препираться не будем — нервный ты больно, дырок навертишь враз. С дури… Навстречу вышли двое, не вертухаи, просто поселковые с охотничьими ружьями.
— Из какого барака?
— Это ты из барака, — огрызнулся Синица, скосившись на направленный в лицо ствол. — А я сам по себе…
— Ишь ты? По себе он… А ну пшол! Сейчас поглядим какой ты по себе…
— Чего все дерганые-то такие?…
Синица попробовал протестовать, но объяснений не добился, всякий раз получая неизменный тычок под лопатку:
— Пшол!
Нигде не виднелось ни души. Ветер гонял обрывки газет, где-то поскрипывала болтающаяся ставня, зияли зевами выбитых окон постройки. На поселковой площади чернели следы костровищ, валялся мусор. У конторы встретил вооруженный часовой, зыркнул встревоженно и недобро, постукивая пальцем по щечке спусковой скобы.
— Танцы, что ли, были? — неуклюже пошутил Синица, привязывая повод к перилам.
— Пляски… Давай, — поморщился, — двигай!
У знакомого до икоты кабинета конвоир придержал за локоть, изобразил деликатное постукивание и вошел первым:
— Разрешите!..
И застыл на месте, открыв рот. Следом протиснулся Синица. И тоже замер. Стол Веры Алексеевны, обычно пустой, как плац, сейчас заваливали книги. Открытые, закрытые, переложенные закладками, они опасно наваливались стопками друг на друга, рискуя рухнуть. Пожалуй, старушка, в жизни ничего не прочтя кроме своей библии, повинуясь каким-то порывам, перетащила сюда половину поселковой библиотеки. Пол сугробами покрывали листки бумаги, едва начатые, скомканные, порванные на мелкие клочки в убийственном экстазе мысли. Но самым удивительным было не это. Председательша спала. Самым натуральным образом. Уронив голову на книжную кипу, смешно, по-старушечьи всхрапывая и прибулькивая, в съехавших на щеку очках.
Конвоир кашлял, шумно переминался с ноги на ногу, притопывая, пристукивал прикладом. А Синицу разбирал смех. На ум почему-то пришел тот медведь, обожравшийся рыбы до состояния нестояния. Наконец Вера Алексеевна изволила воспрянуть и обвела присутствие мутным взором.
— Вот, — доложил конвоир, — шлялся… Доставлен… Ну, я пойду…
Председательша остановила блуждающий взгляд на чайнике, жадно присосалась к длинному носику.
— Что-то я совсем раскисла… — скосилась на посетителя. — Тебе чего?
— Шлялся. Доставлен, — напомнил Синица.
— А-а… Это ты, птица… У нас тут… — махнула рукой. — Сам видишь…
— А где все-то?
— Да кто где!.. Кто поспокойнее, в бараках под домашним арестом. Одни в шахте забаррикадировались. Отстреливаются, вон, слышишь? Саботажники!.. Часть в лес подалась. Не встречал по дороге?… — Вера Алексеевна вздохнула. — Мой недосмотр. Всегда загодя бузу чувствую, как назревает. А тут, как эпидемия… Старею, видно…
Синица молчал. Неясная мысль вертелась у него в голове. И всякий раз ускользала, крутя хвостом.
— Ты говоришь, свобода… Вот она — свобода твоя. Разброд, шатания и в итоге — анархия! Бегают, мекают, как козлы за морковкой, — противоречия их рвут в разные стороны… А все от чего? Все от недостатка идеологической работы. Эх, виновата!.. — Вера Алексеевна сокрушенно покачала головой. — Поверхностно я с людьми, не на должную глубину. Нет стержня в них, нет веры…
