M J - Шёпот сумеречной феи
Но, к удивлению Софьи Михайловны, слова Нерящева подтвердила мадам Марсье, дама вполне уважаемая:
- Право, напрасно вы, Софи. Я сама не видела, но слышала почти это же самое. И даже то ещё, что кое-кого из циркачей принимают в обществе.
- Да неужели? - всё больше дивилась княгиня.
- Точно так, точно так, - подхватил Нерящев, и обратился к Анастаси Марсье: - А не слыхали, мадам, о сёстрах Блохиных? О канатоходках?
- Блохины? Что-то, кажется, мельком.
- Расскажите-ка нам, Пётр Николаевич, что за канатоходки? - вступил в разговор безымянный господин.
Долго упрашивать Нерящева было не надо, он, казалось, только и ждал момента поделиться известными ему сведениями.
- Три сестры, сироты. С детства в этом цирке. Танцовщицы, пляшут на канате - без всякой страховки, хотя опасно весьма. И уж если кого действительно станут в обществе принимать, то как раз их. Покойный их отец как будто был графского роду. Теперь вот, рассказывают, половина, если не больше, молодых людей в округе в них влюблены... - при этом Нерящев глянул в сторону Заряжнева и снова тонко хихикнул, чем ещё усилил недоверие княгини.
- Насчёт меня вы, Пётр Николаич, предположения не стройте, - поспешил возразить молодой человек. - Я в цирке не был и никого там не знаю.
- Да я... так, не про вас, вы не подумайте, - принялся оправдываться старик.
- Влюблены, стало быть... - протянула Софья Михайловна. - Неужто такие раскрасавицы канатаходки эти?
- А вот это вы совершенно, совершенно точно. Раскрасавицы, не то слово!
- На молодых наговариваете, а сами-то, небось, туда же, - поддела Нерящева престарелая племянница княгини. Тот залился визгливым смехом, но приличия ради принялся её разубеждать.
- Позвольте, - вмешался опять безымянный господин, - цирк ведь из Восточной Европы... из Венгрии, если не ошибаюсь? А эти сёстры, судя по имени, родом из России?
- Точно так, но каким это всё образом, какое там родство - не знаю, уж не знаю, - развёл руками старик.
Разговор так и вертелся вокруг слухов да предположений. Кроме Нерящева никто из собравшихся цирка не видел. Наконец Натали Зорницкая с плохо скрываемой досадой воскликнула:
- Что же мы, маменька! Давайте сходим взглянуть на этот цирк. Когда ближайшее представление?
- Да завтра же вечером должно, - услужливо подсказал Нерящев. - Через день бывают.
Княгиня хотела решительно отказаться - потому уже, что "все пускай идут, а мы не пойдём нарочно". Но общество горячо стало поддерживать предложение Натали, и Софья Михайловна вынуждена была сдаться. К семейству Зорницких решили присоединиться и остальные гости.
За разговором время прошло незаметно, солнце опустилось за горизонт. Хотя днём погода стояла душная, в сумерки сделалось прохладно, подул сырой ветерок.
***
Заходить в цирковой шатёр княгиня поначалу отказалась наотрез, объявив, что "в такую-то грязь ни за что не полезет". Только после долгих уговоров и заверений в отсутствии всякой грязи она всё-таки решилась.
Оказалось, старик Нерящев сказал правду: почти вся публика действительно была "самый свет". Княгиня увидела много знакомых, и настроение её немедленно улучшилось.
А вот Натали Зорницкая, сама не понимая отчего, вдруг почувствовала себя неуютно. Особенно когда разговоры закончились, погас свет, и зрители стали ждать начала представления. Несколько минут в тишине и полумраке показались ей полными тревоги и какой-то неизъяснимой тоски. Натали даже оглянулась по сторонам, желая узнать, не испытывают ли её родные и друзья того же самого. Но ничего рассмотреть не смогла. На мгновение девушка ощутила себя как будто совсем в одиночестве, среди тёмной холодной пустоты. И единственное, что было в этой пустоте - полупрозрачные занавеси со всех сторон, трепещущие белёсые паутины.
Натали вздрогнула и словно бы очнулась - на арене стало светло, начался первый номер программы.
Все похвалы цирку тоже оказались чистая правда. Представление захватывало, не позволяя отвлечься ни на минуту. Фокусники в костюмах восточных магов и средневековых алхимиков творили чудеса как настоящие волшебники. Дрессированные леопарды, черные и пятнистые, прыгали сквозь огненные кольца, медведи неуклюже плясали под музыку, а после вышел заклинатель змей. Пёстрые клоуны выделывали уморительные трюки, жонглёры подбрасывали сразу по десятку горящих факелов и хрустальных бокалов. Акробаты представляли такие номера, которые, кажется, человеку и не выполнить, силачи шутя поднимали огромные гири и гнули подковы.
Публика после каждого выступления громко аплодировала, но все точно ждали чего-то. И вот, наконец, последним номером объявили воздушных гимнасток сестёр Блохиных.
И здесь тоже восхищённые отзывы были не напрасны. Артистки в нарядах неземной красоты порхали по канату, натянутому под самым куполом. Издали казались они созданиями совершенно невесомыми. Танцевали с такой грацией и изяществом, какие восхитили бы и в бальном зале, не то что на тонкой проволоке. Публика была решительно очарована, и аплодисменты не смолкали целую вечность.
Княгиня, позабыв свои прежние настроения, выразила намерение немедленно познакомиться с Блохиными. Таких желающих набралось немало, но за кулисы пускали не всех. Зорницких и всю явившуюся с ними компанию пропустили.
К своим посетителям все три танцовщицы вышли, переменив костюмы на простые платья, и сняв украшения, которые во время выступления обвивали их руки и лбы - подобные носят индийские или персидские принцессы. Кто-то тут же предложил пешую прогулку - цирковой шатёр был очень удачно раскинут на площади рядом с большим тенистым парком, а вечер в смысле погоды выдался приятный. Сёстры благосклонно согласились.
Манеры их говорили об аристократическом происхождении, что не могло не удивлять. Но завязавшаяся беседа многое прояснила.
Отец Блохиных действительно был русский граф, который по делам часто ездил в Венгрию, где и женился на их матери, бедной крестьянке. Воспитание и образование девочки получили хорошее, но когда старшей сравнялось пятнадцать, случилась трагедия. Отец и мать погибли. Сестёр приняла семья брата матери. Он много лет назад оставил дом и крестьянский труд, и ушёл с бродячим цирком. Во время "трагедии" цирк как раз стоял в городе, возле которого семейство Блохиных имело поместье. За несколько дней до того мать с тремя дочерьми ездила в город повидать близких.
С тех пор минуло уже десять лет. Девушки так и путешествовали вместе с цирком, сначала по родной стране, а потом и по остальной Европе.
Обо всех этих вещах, характера довольно личного, артистки рассказывали легко и спокойно. Но бросалось в глаза, что существуют предметы, о которых они никогда не скажут ни слова - например, что за "трагедия" произошла с их родителями.
Звали сестёр Мари, Александра и Ирина. Они очень походили друг на друга формой лиц, чёрными глазами и волосами. Но в каждой проглядывали и свои собственные черты, которые, казалось, придавали им особую красоту. А красивы они были несказанно - здесь уж не поспоришь.
Беседу поддерживала всё больше средняя сестра, Александра. В младшей была какая-то молчаливая задумчивость, слегка грустная. Старшая, напротив, как бы желала сказать сразу слишком много, но молчала из-за некоторой угрюмости, присущей её натуре. Но даже эту особенность общество позже признало "очаровательной".
Расстались с канатными танцовщицами как с давними знакомыми. По дороге домой не переставали ими восхищаться и решили непременно встретиться как-нибудь ещё.
Правда, полного единодушия не было. Натали Зорницкая общих восторгов не разделяла и не могла понять, чем эти сёстры всем так понравились. Особенно удивляло её отношение Шарлотт Марсье, с которой они были подруги. Шарлотт, обычно такая сдержанная и осмотрительная в суждениях, всю дорогу без умолку болтала о Блохиных. Уж такая у них жизнь - и необыкновенная, и трагическая, и сами они такие замечательные...
Чтобы не огорчать подругу, Натали пока своего мнения напрямую не говорила. Но впечатление от знакомства у неё осталось тяжёлое, смутное. Из головы всё не шли глаза старшей сестры - бездонные, чернее самой тёмной ночи. Взгляд быстрый, жадный, полный какой-то недоброй страсти. В средней, вроде бы, ничего особенного... А Ирина, младшая? Что за невыносимая тоска съедает душу этой девушки? Что за печаль тяжёлым грузом давит её поникшие плечи?
Их улыбки, любезность, учтивость - всё одна только маска, насквозь лживая. Натали была в этом уверена, и удивлялась, как остальные ничего не замечают.
Даже княгиня, когда уже дома дочь высказала ей свои предположения, отмахнулась:
- Небось завидуешь, Наталья, что у самой-то глаза да волосы не черны?
Натали в ответ рассердилась:
- Было бы чему завидовать, маменька! Если моё мнение хотите - на этих сестёр и смотреть-то страшно. Уж такие бледные, будто вот-вот чувств лишатся!
