Андрей Матвеев - Жизнь с призраками

Еще прошлой осенью, когда я получил от Аэропортовых тот странный е-мейл, я смотрел в интернете фотографии этого места. Но ни одна из них не была чем-то таким, что могло породить впоследствии этот сон.

А тут было все, и небо, и горы, и белые, сбегающие по склонам дома, и море, сливающееся к горизонту все с тем же небом, будто замыкающее пространство даже не в стеклянный, а в тяжелый, ручной работы, посверкивающий гранями хрустальный шар.

С той ночи неведомый Бодрум стал моим фетишем, а путеводитель — единственной книжкой, что я читал.

Я достал Аэропортовых своими телефонными звонками, советуясь с Клавой, когда и в какое конкретно место мне лучше поехать. Ведь я уже знал, что собственно Бодрум — это город, некогда называвшийся Галикарнасом, а есть еще Бодрумский полуостров, на котором множество бухт, мои познания в географии росли с каждым днем, непривычные для слуха названия становились родными топонимами, будто я с детства произносил эти слова: Гюмбет, Битез, Ортакент, Ялыкавак…

Иногда я позволял себе ночами вновь доставать хрустальный шар. Началось это в марте, когда небо вдруг стало проясняться. Но дули ветра, было промозгло, временами температура резко падала, и опять возвращалось ощущение, что за окном зима.

Тогда-то хрустальный шар становился единственным, что связывало меня с жизнью. Долгие годы мне никогда не хотелось уехать так, чтобы не вернуться, изредка бывая в зарубежье, я хотел одного: поскорее оказаться в том безумном городе, где некогда был счастлив и где сейчас все напоминало мне об одном: то время прошло. По возвращении же, пройдя через сутолоку первых дней, я обходил места, где мог встретиться с Лериной тенью. Это был бег без цели, разве может быть таковой поиск тени? Разве что она такой же беглец, как и я, только если я бегу за ней, то ее задача — не дать себя настигнуть.

В те дни я часто думал о том, насколько все было бы проще, если бы у нас с Лерой были дети. «Было бы» и «бы были». Физически она вполне могла зачать от меня и родить. И какое-то время действительно подумывала об этом, хотя мы не переставали предохраняться, потому как нужное время, опять же, по ее размышлению, еще не настало. Надо подождать, год, может, два.

Но оно так и не настанет, что-то сломалось в один день, до сих пор так и не могу понять что.

Если бы у нас были дети, то, даже живя врозь, мы все равно бы виделись и мне не приходилось бы вылавливать ее тень.

Паранойя, как и в случае с хрустальным шаром.

Я не выходил из дома без него. Как мальчишка, носил в кармане. Или как тот безумец, которого я еще помнил, таскавший с собой Лерины трусики, случайно оставленные в грязном белье и найденные мною после ее ухода. Черные, с кружевами, хранящие ее запах. Наконец в один тоскливый вечер я, проходя мимо урны, — до сих пор помню улицу, где это было, — вытащил их из кармана и выкинул, да еще посмотрел на прощанье, как они упокоились на куче мусора. Пакеты из-под чипсов, пустые пачки от сигарет, окурки, пивные банки и бутылки, еще не вытащенные бомжами. А сверху черные кружевные трусики, мир их праху. И мир тени их обладательницы!

Только вот выкинул я их потому, что они начали жечь пальцы. Чем больше теребил я их в кармане, тем больше жгло подушечки. Появились волдыри, потом они лопнули, кончики пальцев никак не заживали, будто трусики были пропитаны ядом, что поразил вначале мою кожу, а потом начал всасываться и внутрь, в кровь, которая погнала его к сердцу.

Хотя, может, именно сердце было отравлено изначально и лишь потом яд дошел до кончиков пальцев и начал выходить наружу.

Хрустальный шар обладал другими свойствами. Стоило прикоснуться к его поверхности, как мне становилось легче, от него исходило тепло, беглец уже не ловил исчезнувшую тень, мир начинал принимать иные очертания, веяло теплом, морской свежестью, я шел по знакомым улицам, призраки и тени не преследовали меня.

Но стоило лишь перестать поглаживать шар, как они возвращались. Небо опять наваливалось на землю, серое, низкое, ветер же гнал черные тучи, то, что было внутри хрустального шара, казалось несбыточной мечтой, реальностью, которая не может существовать.

Но в апреле, когда снег сошел окончательно, меня позвала в свой офис Клава и сказала, что у нее для меня выгодное предложение. От меня требуется лишь одно: деньги. Не может ведь она заниматься благотворительностью.

А потом добавила, что ехать я могу в мае, это дешевле, причем уже сезон, но еще не сезон.

Двусмысленность фразы привела меня в недоумение.

— Как это? — поинтересовался я.

— Что «это»? — переспросила Клава.

— Ну, что сезон, но еще не сезон…

Клава засмеялась. Я начал понимать Аэропортова.

— Уже тепло, отели работают, но купаться холодно… А тебе что, плавать надо?

— Надо! — капризно ответил я.

— Поезжай в июне, будет теплее… Только деньги лучше сейчас заплати, выйдет дешевле!

Я погладил хрустальный шар. Он был теплее, чем обычно, кончики пальцев будто погрузились в нагретый солнцем песок.

— Полетишь как? Через Стамбул или напрямую?

Мне было все равно, как я полечу. Шар ожил в кармане, я чувствовал, как дышит море и как о чем-то пытаются говорить со мной белые дома.

— Да, — сказала Клава, — жить ты будешь не в Бодруме…

Я скривился.

— Извини, там дороже, да и какая тебе разница!

— Белые дома, — вдруг сказал я, — белые дома, сбегающие к морю!

— Сядешь на долмушик и доедешь…

— На что?

— Не грузи, — проворчала она, — все сам узнаешь…

— Отель хоть как называется? — спросил я.

— «Конкордия»! — ответила Клава. И опять засмеялась. Да так, что хрустальный шар в кармане зазвенел в ответ.

Я понял, что зимнее время действительно кончилось.

7. «Конкордия»

Так и оказался я в самом начале лета в «Конкордии»…

Многоточие есть музыкальная пауза, песня «Улица снов», которую я слушал во время перелета в Стамбул. Точнее, подслушивал, даже не зная ее названия. Хорошо одетый господин в кресле рядом надел предложенные стюардессой наушники, закрыл глаза, откинулся на спинку и начал подергиваться в такт музыке, что доносилась и до меня, так громко она играла.

Самолет был «Турецких авиалиний». Лететь им посоветовал мне Влад, таинственно сказав, что, мол, всякое может произойти с моей душой и кто знает, но вдруг я решусь на какое-то время остаться. Где-где… В Бодруме, конечно, вдруг да найдешь, что ищешь, а если чартером, то билет просто не поменяешь, другое дело регулярный рейс, ну и что, что с пересадкой.

Что ищешь? Тебе лучше знать, пусть я и твой психотерапевт, но подсказки здесь не нужны, так что звони Клаве и соглашайся на этот вариант…

Я согласился, и вот вынужден прислушиваться к песне, которая затягивает меня все больше и больше, попросить, что ли, наушники да присоединиться к прослушиванию?

Только стюардессы не видно, а нажимать на кнопочку лень. Девушка, что сидит третьей в нашем ряду, у окна, за которым ничего, кроме пелены облаков, недовольно морщится и просит господина сделать звук потише. Он не реагирует, тогда она теребит его за рукав и повторяет просьбу уже громче. Громче-тише, тише-громче. Господин снимает наушники, теперь мы все можем слушать, как голос подхватывает и, вместе с музыкой, внезапно погружает тебя в странную смесь радости и печали, жаль, что слова непонятны, они проскальзывают, пролетают мимо, как облака за иллюминатором.

— Хорошая песня! — говорю я, когда наступает тишина, слышен лишь гул двигателей.

Господин кивает, а потом отвечает на правильном русском, но с сильным акцентом:

— Очень хорошая!

Девушка смотрит на нас, потом поворачивается к окну и мгновенно засыпает.

— Как называется? — продолжаю я.

Сосед задумывается, видимо, подбирая нужные русские слова.

— «Улица снов», — после небольшой паузы говорит он. В его произношении это словосочетание звучит мягко и певуче, примерно так: «Ульицаа сновь».

И словосочетание это настигает меня как внезапный ливень в июльский полдень. Еще минуту назад небо было безоблачным, но вот выкатилась мощная черная туча и разверзлись хляби небесные.

Улица снов — это та, на которой я живу. Где мои тени и мои родные призраки. И откуда я сбежал, пока вот только неясно зачем.

— А про что там поют? — не удерживаюсь и спрашиваю уже позевывающего господина.

Он отвечает не сразу. Видимо, пытается перевести про себя с одного языка на другой, открыть для меня дверь между двумя мирами и сделать это так, чтобы она не сильно скрипела.

— Там нет сюжета, — отвечает он наконец, — но, вообще-то, там говорится о том, что когда главный герой был еще меньше птиц, то любовь взяла его за руку, и он пошел ночью по улице снов с Хаджи Ятмазом в кармане…

— С кем? — переспрашиваю я.

Сосед удрученно вздыхает, но потом, видимо, решив, что надо до конца объяснить этому приставучему русскому суть незамысловатой турецкой песенки, говорит, что это такая игрушка, можно еще ее назвать «хаджи, который не ложится».