Ежи Анджеевский - Апелляция

В субботу, под влиянием послеобеденной беседы Полковника с Французом, снова обсуждавших самоубийство Доктора, а затем обменявшихся мнениями по поводу удивительных тайн мироздания, Конечный провел около двух часов в комнате психолога, размышляя; думал он над раскрытой тетрадкой, с пугливым изумлением приближался к чудовищно громадным галактикам, мчащимся в космосе с умопомрачительной скоростью, которая достигает порою половины скорости света, в какой-то момент застыл перед размерами небесных тел в миллиарды раз крупнее земли и перед блеском звезд, доходящим до нас тоже спустя миллиарды лет, в то время как сами эти звезды, остывшие или уничтоженные, перестали сиять уже тогда, когда на нашей планете еще не существовало жизшт, ибо земля была раскаленным шаром, вращающимся во мраке космоса, затем он стал внимательно прислушиваться, поскольку запомнил из того сумбурного, ошеломляющего разговора, что комната, в которой он находится, и вообще любое место на земле наполнено сотнями тысяч длинных, средних, коротких и ультракоротких радиоволн, и любой метр пространства способен, как по мановению волшебной палочки, зазвучать тысячами голосов и мелодий, которые, однако, теперь, когда их никто и ничто не вызывает, плывут невидимыми в мертвом молчании. А таинственные, еще не исследованные учеными волны, которые, вероятно, посылает и принимает человеческий мозг? Тут Конечный слегка задрожал, виски у него покрылись испариной, а правая нога сильно задергалась под столом, потому что в этой области ему дано было знать больше, чем людям, даже во сто крат превосходящим его умом и знаниями. Кто еще имел возможность, а также несчастье, столкнуться лично и так ощутимо со зловещей мощью электронной машины, наведенной врагами на слежку и фиксирование каждого шага и даже каждой мысли? И перед лицом столь внезапно вызванного неприятеля инстинкт самосохранения велел ему поскорее скрыться в глубине океанов, в том удивительном и еще мало изученном мире влажного мрака и тишины, полном таинственной жизни и природных богатств, он вообразил, что покоится на самом дне под немыслимой толщей воды, и пытался представить себе странствия угрей, массовое движение рыбьего племени с глубин материка, с озер и илистых речушек, по примеру миллионов прошлых поколений, к далеким нерестилищам где-то в Атлантическом океане, именуемом в этих краях Саргассовым морем, чтобы там, совершив брачное таинство, закончить жизнь, завещав потомству обратный путь в родные края, а в дальнейшей перспективе снова странствие к бескрайним водам смерти и новой жизни, а еще позднее он, как космонавт, вознесся к звездам, с минуту пребывал в пустоте и мраке неохватного, непостижимого по величине для человеческого ума космического пространства, в котором даже огромные звезды кажутся не больше пылинок, и перед лицом всего этого кто такой, а вернее что такое человек, каков смысл его краткого пребывания на земле, на этой удивительно маленькой планете, вращающейся вокруг собственной оси и вместе с другими планетами несущейся вокруг раскаленного и сотрясаемого протуберанцами солнца, и в конце концов вместе со всей солнечной системой, как мелкая частичка могучей галактики, летящей с ошеломляющей скоростью в неведомое, куда, как долго и, главное, зачем? Для чего это безумное движение, нечеловеческий бег, вращение, напоминающее тучи мух, заключенных в снаряд, мчащийся в пространстве? И он почувствовал такую подавленность невежеством и собственным ничтожеством, что раньше пяти вернулся в палату. Но до этого записал в тетрадь:

Я бы спокойно простился с жизнью, если б дождался счастливой минуты, когда мои сыновья подрастут, Олек станет судьей, Янек астрономом, а Михась знаменитым танцором Варшавской оперы, Господи Боже, будь милостив к моим сыновьям…

Тогда же, в субботу вечером, Конечный начал новую тетрадь и на первой странице аккуратно вывел заголовок

Затем он записал:

Она была хорошая девушка из дворянской семьи Коциков, и из нее получилась бы прекрасная жена, но высшая сила разделила нас. Когда я поступил работать в милицию, мне предоставили комнату у семьи Ендричеков, он был служащим Магистрата, то есть бывшего Горсовета, но уже вышел на пенсию, на улице Мархлевского, в прошлом улице 11 Ноября, у них был одноэтажный домик с садом, там меня поселили, хозяева поначалу косились на меня, но потом перестали, им даже нравилось, что у них живет милиционер, ведь время тревожное, они только боялись, как бы из-за меня на них не совершили ночью вооруженного нападения, но когда я им стал отдавать продуктовый паек и дополнительные карточки, они, в общем, успокоились и мы жили мирно, правда, я мало пользовался своим жильем, случалось дежурить по две-три ночи подряд, а как раз гр. Ванда Ендричек познакомила меня со своей крестной дочерью, Ядзей Коцик, которая приехала в Августов из Соколян, где жила с матерью, вдовой унтер-офицера Войска польского, погибшего в сентябре 1939 года, Ядзя работала официанткой в кафе «Свитезянка» в Соколянах на площади Иосифа Сталина, в свой выходной приехала в Августов за покупками и навестила крестную, и так получилось, что и у меня был выходной, мы встретились и полюбили друг друга с первого взгляда, я ни до, ни после такой девушки не видел, и не то, чтобы она была красавица, так, смугляночка, глаза грустные и хмурые, но стоило ей улыбнуться, как в глазах сияло голубое небо, говорила она мало, но с ней и молчать было приятно, мы в словах не нуждались, без них угадывали мысли друг друга, потому что наши сердца бились в унисон, потом, когда роковые обстоятельства стали угрожать нашей любви и я знал, что беда приближается к нам семимильными шагами, мы почти не говорили, когда были вместе, но нам все равно было хорошо, хотя и очень грустно, однажды, помню, мы лежали в темноте, она нашла мою руку, сжала и говорит: Марысь, родной, я никогда себе не прощу, что такую беду на тебя навлекла, у меня сердце сжалось ужасно, но я ответил: Ядзенька, милая, что бы ни произошло, я до конца дней буду благодарить Бога за встречу с тобой, я верю, что все еще повернется к лучшему и мы будем всегда вместе, но на мою беду этого не случилось, когда я вышел из тюрьмы, то не смог ее найти, они с матерью тоже сидели, но недолго, я только выяснил, что гр. Мария Коцик умерла поздней осенью 1949 года, а Ядзя сразу же после этого уехала из Соколян, куда-то в Щецинское воеводство, но куда именно — узнать не удалось, да и не до поисков мне было, после тюрьмы пришлось заняться лечением нажитого там туберкулеза, потом я поступил на работу, и так жестокая жизнь погасила прекрасное пламя моей любви, я даже не знаю, жива ли Ядзя, а если жива, то какова ее судьба, наверное, она вышла замуж, родила детей, дай-то Бог, наверное, лучше для нее, что мы снова не встретились, что судьба ее от меня, злосчастного, оторвала, мало, ой мало было б ей радости со мной, а так у меня остались прекрасные воспоминания, и она, надеюсь, добром меня поминает, если не забыла. Помню, в тот первый день, когда мы познакомились, я вызвался проводить ее к автобусу в Соколяны, но она не согласилась, и я, хотя и огорчился, из скромности не настаивал, а потом сидел грустный, и тогда старая пани Ендричек сказала, все из-за вашей милицейской формы, пан Марысь — она ко мне привязалась и называла уменьшительным именем Марысь, Ядзя, впрочем, тоже, как это из-за формы, удивился я, я на государственной службе и такая форма не позор, а она — позор, не позор, стара я уже политикой заниматься, но молодой девушке неловко в такой компании на люди показываться, тут я рассердился, крикнул — что вы говорите такое! я же представитель власти, но потом остыл и подумал, что старуха, может, истинную правду сказала, и вот я встретил Ядзю вторично больше чем полгода спустя, уже в Соколянах, она, увидев меня, зарделась, как роза, откуда ей было знать, что меня перевели на работу в Соколяны, я же знал, что когда она пару раз приезжала в Августов, а я был на службе, то неизменно спрашивала про меня, идем мы, значит, теперь в сторону площади Сталина, и я спрашиваю: вы правда не захотели, чтобы я вас проводил к автобусу в Августове из-за того, что на мне милицейская форма? она молча шла с минуту рядом, потом сказала: это вы от крестной узнали, да? угадали, говорю, а она: это правда, и я перед вами извиняюсь, простите меня, мне стало стыдно, но вместе с тем приятно, зачем извиняться, Ядзя? сказал я, это я должен просить у вас прощения за свою навязчивость, ведь известно, что в милиции разные люди работают, даже вражеским элементам удалось туда проникнуть, есть такие, которые злоупотребляют властью или пользуются ею для своей выгоды, но по единицам нельзя судить обо всех, вы согласны, Ядзя? вы честный человек — она в ответ — и я вас за это уважаю, всего лишь уважаете? спрашиваю, а она: разве этого мало? и тут я набрался храбрости, не знаю откуда, потому что до той поры мало общался с прекрасным полом, но, наверное, меня воодушевило чувство, и я сказал: от других мне больше не надо, но от вас этого мало, она не ответила, и мы шли молча довольно долго, потом она говорит: хороший сегодня день, не правда ли, пан Марысь? от волнения у меня сжалось горло, и только через несколько мгновений я смог сказать: спасибо, Ядзя, и мы снова молчали, и нам было очень хорошо, потому что у нее был редкостный для женщин характер — без надобности она слова не говорила, а если что, бывало, скажет, то от всей души, ну, разве ж она, бедняжка, виновата, что родилась сестрою фашистских бандитов, это ужасная трагедия, я всегда верил, что ей была неизвестна вражеская и преступная деятельность братьев, может, она только подозревала неладное, мать — та, наверное, кое-что знала, а Ядзя нет, я готов поклясться, а что ее не убили за связь со мной, которую она не скрывала, так это чудо, должно быть, ее не пристрелили из-за угла потому, что я им служил ширмой, кому в голову придет, что братья возлюбленной не просто милиционера, а начальника отделения состоят в лесной банде, убивают наших людей и деятелей и совершают другие преступления? До того момента, когда Грома, то бишь Лешека Коцика, поймали с оружием в руках и посадили в следственную тюрьму, у меня и подозрений-то никаких не возникало, я знал, конечно, что Ядзя не единственная дочь у матери, что у нее есть какие-то братья, но никогда этим вопросом не интересовался, ну были и нету, мало ли в ту пору людей погибло или пропало без вести? и я молчал, чтобы своими вопросами не бередить раны, откуда я мог знать, как все обстоит на самом деле? это на нас свалилось, как гром с ясного неба, вначале я уговаривал Ядзю бежать вместе со мной и где-нибудь на Западных землях начать новую жизнь, пусть даже под чужой фамилией, но она не соглашалась на такой риск, помнится, сказала: нет, Марысь, я бы рада с тобой никогда не расставаться, но если мы сделаем так, как ты предлагаешь, то будет еще хуже, теперь тебя приговорят к небольшому сроку, а за дезертирство и казнить могут, Польша не пустыня, нас быстро найдут, нет, Марысь, не могу я тебя губить, у тебя вся жизнь впереди, а я отвечаю: на что мне жизнь без тебя? я и в самом деле так чувствовал, хотя мне было всего двадцать два года, она говорит — забудешь, не обижай меня, Ядзя, воскликнул я в отчаянии, я тебя вовек не забуду, но сделаю, как ты хочешь, только у меня сердце кровью обливается, что из-за этих междоусобиц пропало наше счастье, офицер госбезопасности, который меня допрашивал, сказал однажды: нам известно, Конечный, что до ареста Грома вы ничего не знали о братьях Ядвиги Коцик, но это с вас отнюдь ответственности не снимает, ваша ошибка и ваша вина именно в том, что вы не знали. Если вы спокойно продумаете все дело, Конечный, а времени у вас для этого достаточно, то поймете, что должны благодарить нас за снятие с работы и арест. Что скрывать, были товарищи, предлагавшие вас не трогать, подождать пока вы созреете, то есть будете продолжать сожительствовать с Ядвигой Коцик, зная обо всем, тогда бы вам пришлось уже по другой статье отвечать, понятно вам, Конечный? я ответил: понятно, гражданин поручик, потому что действительно понял, в какую ужасную пропасть я мог скатиться, а он: вот видите, но мы вас пожалели, решили, что вы еще молоды, из вас можно без большого труда сделать положительную личность, срок вам дадут небольшой, года два-три максимум, но на суде вы должны, во-первых, покаяться в том, что как работник милиции не проявили достаточной бдительности, признать свою вину и, во-вторых, искренне рассказать, как было дело, как Ядвига Коцик сознательно ввела вас в заблуждение, скрывая от вас правду о братьях-бандитах, мне показалось, что я ослышался: как так, гражданин поручик, это были бы ложные показания, я могу поклясться всем, что мне дорого и свято, что она ничего не знала, это честная девушка, на что он: честная, говорите? ну что же, если она, действительно, такая честная, как вы утверждаете, то, по логике, у нее не было от вас никаких тайн, и тогда вам придется отвечать не за халатность, а за сознательное сокрытие бандитской деятельности братьев Коциков, и более того: если вы, начальник отделения милиции, скрыли такое от властей, то, значит, сами скатились на вражеские позиции и поддерживали бандитов, иначе зачем вам было их покрывать? вот как обстоят дела в свете ваших последних показаний, Конечный, жалко вас, вы сами себе роете могилу, может, вы все же не совсем сознаете, что сказали? подумайте, мы завтра поговорим, взвесьте все спокойно, я тогда ужасно испугался, что мне придется терзаться целые сутки, и спросил: могу я задать вам вопрос, гражданин поручик? задавайте, ну предположим, говорю, я дам на суде такие показания, как вы хотите, но он тут же меня перебил: вам надо правду говорить, а не то, что я хочу, слушаюсь, гражданин поручик, но какие я приведу доказательства того, что она была в курсе бандитсткой деятельности братьев? он посмотрел на меня внимательно и сказал: это не ваша забота, Конечный, ваше дело говорить правду, остальное предоставьте суду, я ответил: слушаюсь, гражданин поручик, мне этот поручик нравился, я привык к военному стилю, он, вероятно, тоже почувствовал, что во мне нет никакой враждебности, скорее наоборот, потому что добавил: послушайте, Конечный, я понимаю, что нелегко обвинять перед судом любимую девушку, но подумайте о своей совести, о том, какую носили форму и какую принимали присягу, не забыли? нет, не забыл, гражданин поручик, то-то и оно, а затем добавил: суду будет достаточно ваших показаний, если вы будете говорить искренне, у суда не будет оснований вам не верить, мы только врагам не верим, а вы, Конечный, ведь не враг, нет, гражданин поручик, я ответил, я не враг и никогда им не был, итак, я, подумав, решил дать те показания, которые требовались по условиям классовой борьбы, но утешаюсь, что я этим Ядзе не навредил, ее, как я потом узнал, освободили после неполного года следствия, мать продержали чуть дольше, но тоже выпустили, и она умерла на воле. Меня мучило в то время только одно опасение, что будет, если мы на суде встретимся с Ядзей, но поручик меня успокоил в этом смысле, сказал, что допрашивать ее на суде совсем необязательно, моих слов достаточно, и, к моему и Ядзиному счастью, так оно и случилось, потому что я не знаю, что бы я сказал, увидев мою Ядзю свидетельницей на суде, может, и не выдержал бы, но этим я бы тоже Ядзе не помог, ведь и для нее был бы позор, окажись я объективно врагом Народной Польши, а так ее допрашивали на следствии только о контактах с братьями и, должно быть, выяснили правду, коль скоро дело не дошло до суда, конечно, она настрадалась, бедняжка, немало, но что было делать? время было такое, каждому гражданину приходилось испить свою чашу страданий, да, я многое понял только во время следствия и потом в тюрьме, подтянулся и окреп в идейном отношении.