Ольга Коренева - Белая ласточка
Все! Как холодом обдало Виктора. С досадой, в предчувствии какой-то беды, пришлось ехать домой. «А может, сразу в министерство махнуть?.. Нет. Все же сначала домой надо, переодеться, дух перевести, оттуда — позвоню снова», — решил Виктор.
Дома матери не было. О рейсе он заранее не сообщил, вот мама и ушла куда-то, может быть, в магазин... Снова позвонил в отдел — безуспешно, никого нет на месте. Оставив матери записку, вышел, поймал такси, через четверть часа уже входил в помещение отдела.
Сотрудница за столом, пожилая, сухонькая, с блеклым лицом и в вязаной кофточке, вроде даже оробела, когда он вошел, резко представился и снова спросил о Свете, и вообще — что тут происходит, почему нет никого на месте?
— Вы же знаете, все руководство выехало туда, в те края... А я из патентной группы, я тут лишь до обеда, попросили посидеть. Скоро придут сотрудники...
— А сейчас где?
— Вызваны за документацией какой-то, и на связи... А эта девушка, я выяснила, больна.
— Больна?
— Да, уже с месяц... Да обождите, вот придет Юля, она вам окажет.
Юлю ждать Виктор не стал, пошел сам ее искать, по всем этажам. Ни на своем месте на третьем этаже, ни в другом крыле здания в канцелярии — куда он позвонил, — ни в одном из буфетов Юльки не было. Вот когда всерьез он разозлился на отсутствие рабочей дисциплины. «Нет, хватит, этому надо класть конец! — решил в сердцах Виктор. — Бегает небось по промтоварным, за какой-нибудь импортной губной помадой или колготками...»
Позвонил домой — мама уже пришла, была, оказывается, в поликлинике, высидев длиннющую очередь к врачу; и какой-то незнакомый, новый ее голос — вялый, слабенький — не понравился Виктору. Нет, о Свете она ничего не знает, звонков не было. «Скоро приеду, мам», — успокоил он ее, и снова вышел на улицу. Бесцельно, в полной, еще даже неосознанной растерянности... Что делать теперь, где Светку искать? Ждать спокойненько, когда соберутся люди в отделе и все выяснится, — он не мог. Прежде бы он, наверно, терпеливо обождал, занялся бы другими делами... но теперь, после всего, что было в Газли, он не мог быть спокойным. Никогда раньше он и представить себе не мог, что Света так ему нужна! Душу переворачивала тревога. Тревога за нее и чувство вины перед ней...
Вдруг заметил, что едет уже в такси к студенческому общежитию, куда не раз вечерами провожал Свету. И лишь у дверей общежития понял бесцельность такого визита: днем все на занятиях, у кого спросишь? Комната Светы и вправду оказалась запертой.
Долго сидел в соседнем скверике на скамейке. Окинул свою ташкентскую кепку, подставил апрельскому припеку шишковатую голову с отрастающим ежиком волос; расстегнул воротник, впервые чувствуя, что под рубахой, слева, неровно колотится и как-то зудит, побаливает, что ли, этот самый комочек, сердце.
Потом вернулся в министерство.
Не заходя в отдел, снизу — от вахтера — взял и позвонил... Просто так, узнать, кто сейчас на месте...
— Алло!.. Да!.. — ответила Света. Ее голос, это уж без ошибки.
— Ты, Света?!.. Господи, а я-то уж думал...
— Виктор! Ты где?..
— Да я внизу. Сейчас буду. Нет, к чертям! — рявкнул вдруг он. — К черту! Уж сегодня я в отдел не пойду. Даже и подниматься не подумаю, мне отдых положен в день приезда. Все бросай, лети сюда! И пойдем...
— Я же на работе. Только пришла час назад.... Срочно вызвана, тут все дела стоят.
— Я как начальник разрешаю наплевать на дела. Сегодня можно...
— Витя, а как ты?.. Ну что с тобой, как?! — голос Светкин дрожал от тревоги, от волнения. — Говорили, ты был в опасности. Ты здоров?
— Ну конечно! Как видишь!.. Свет, это смешно,— усмехнулся Виктор, — Объясняемся по телефону, а сами рядом, в одном здании... Ну, выходи, Светик! Жду, заяц! Или я сам сейчас...
— Нет, через два часа я приду в наше кафе... А ты с дороги, ты пока отдохни...
— Я отдохну. Хороший мой!.. Значит, ты поправилась?..
— Как видишь.
— Совсем, совсем?
— Вечером все расскажу... Ах, как рада я!
— И я тоже!..
— Все, все! До встречи!
Девчонка сидела в кафе. Одна, и ей было неловко и завидно, когда глядела на входившие пары, на застольные компании. А впрочем — вон и еще одиночки. Не одна она такая. Вон, в углу, у окна, сидит и парень один-одинешенек. Наверное, тоскует, бедняга... А симпатичный... И не парень даже, а молодой мужчина строгого вида — вроде спортивного тренера, нет, поинтеллигентнее, может — кинооператор? Лицо медноскулое, темное, короткая стрижка (отсюда, правда, не разобрать — стрижка это или обрит?), индеец прямо. Индейский вождь. И гладит прямо на нее, хорошенькую, юную. «На меня смотрит, заметил, — подумала девушка. — И чего это он так смотрит?.. — Даже чуть смутилась, отвела глаза: — Может, у меня с прической что не в порядке или ресницы потекли?» Достала из сумочки пудреницу, глянула в зеркальную крышку. Быстро, незаметно чуть припудрила носик и стала пить чай с маковой плюшкой. Потом еще раз глянула в тот угол и огорчилась.. Нет, индеец-кинооператор не на нее глядел. Он глядел сквозь нее, теперь девушка поняла это. Видел, конечно, и ее, и весь этот зал, но видел — не видя, уйдя в свои думы. Ясное дело, он ждал кого-то. Или уже расстался и сидел, переживал. «А красивый. И лицо умное. Только грустный какой-то...» Тут на миг его заслонил официант: поставил на столик бутылку вина и снова отошел.
Кафе понемногу наполнялось народом. Свободных мест уже почти не было. К девушке за столик кто-то сел, потоптавшись несмело, но кто — разглядеть она не успела: отвлекло необычное. В том углу с тем самым мужчиной вдруг произошла перемена. Глаза вспыхнули радостью, он встал, весь сияя улыбкой, двинулся было... А к нему шла удивительная красавица — и половина зала уже смотрела на нее — такая высокая, статная, за плечи отброшена черная волна волос, полногубая; алое с черным — красило и сразу выделяло ее лицо. Такая, как девчонке показалось, какие глядят лишь с обложек подарочных изданий восточного эпоса, с иллюстраций книг, что теперь нигде не купишь, а видишь лишь на книжных выставках.
Они сели и стали глядеть друг на друга, взялись за руки — ладонь к ладони, а девчонка таращила глаза на них. Не могла оторваться — такой необычной, она чувствовала это, была их встреча и даже молчание. Они сидели молча. Но все кафе уже гудело. И даже девчонкин сосед неловко повертелся, попыхтел и сказал ей: «А меня зовут Слава...»
Мест пустых, да и одиночек, уже не было в кафе, забыла и девчонка про одиночество, этот вечер и для нее стал отныне самым особенным. Больше она не глядела туда. Правда, когда через полчаса или час она глянула в тот угол, заметила: все так же молчат и смотрят... Он лишь легонько кивнет ей — как кивают в метро с эскалатора вдруг увиденному другу на встречном эскалаторе, когда голосов не слышно — она улыбнется в ответ... Ну вот просто сидят и молчат, но весь многолюдный зал кафе уже строится и существует вокруг их столика в углу, и он уже стал — казалось девчонке — центром, солнечным светилом в мире этого кафе.
На эстраду вышли поодиночке, вразбивку, музыканты, расчехлили свои сложные орудия и стационарные агрегаты и, сев и помедлив с непроницаемо презрительными лицами, грохнули разок-другой. Мелодия, однако, полилась поначалу тихая и задушевная...
Они все так же сидели, глядя друг на друга, бутылка вина была лишь чуть начата. О чем-то, наверное, главном, великом и совершенно ослепительном, молча разговаривали прекрасными от радости лицами.
БЕЛАЯ ЛАСТОЧКА
«Ласточка — любимая игрушка ветра».
Жюль Ренар
Негр на эстраде бросил барабанные палочки и пропел: «Эвры монын...» Скорее — страстно прохрипел, прошептал свое «эвры-ы», чем пропел. И черное зеркало полированно блистало сбоку, в золоченой витой раме, и люстры переливались хрусталями... А их столик напротив зеркала. Они сидят лицом к лицу, друг против друга. Она тянет коктейль через соломину. Лариса.
Она хочет что-то сказать ему, что-то важное. Лариса! Она молчит. О чем молчит она? О чем-то важном... Но никто не знает и никогда не узнает — о чем она молчит.
Негр проскрипел пылко и загадочно «эвры моны-ын» и снова схватил барабанные палочки.
Школа. «Ты опять читаешь на уроке посторонние книги? Иди к доске»... Парта, изрисованная рожами, изрезанная перочинным ножиком.
Черт, какой ветрище! Да это прямо вихрь, смерч... Вихрь швыряет самолет, блестящий маленький самолетик. Он похож на ласточку, только — серебристую, его кружит, швыряет вверх, вниз. Он летит в солнце. И уже не видно его... Прямо в упор на солнце — вот это пике!.. Стойте, стойте, не пускайте его! Там мама! Ма-ама!
Школа. «Опять ты читаешь Хемингуэя на уроке? Дай-ка сюда книгу»...
Школа. «А-а-а!.. Держи Оську! Держи его, бей!..» Что это? Догоняют, дают подножку. «Бей заику!»
