Амос Тутуола - Моя жизнь в лесу духов
Вскоре молва обо мне в кувшине на скрещении тропок облетела весь Лес, и многие духи из других городов постоянно пытались меня украсть, потому что видели во мне бога.
Речные духи и речное празднество
Однажды около двух часов ночи множество духов явилось на перекресток, и они запихали меня в мешок, который специально для этого принесли. Запихали они меня, значит, в мешок, и один из них положил мешок себе на голову и ну улепетывать в город к реке, потому что они – Речные духи. (Они меня просто украли с перекрестка – для себя, или в свой собственный город.) Достигши города, они меня вынули, чтобы предъявить Наистаршему Старейшине, который сидел на особом стуле у ног до ужаса страшного бога – самого могучего, как им казалось, из всех богов их Речного Города. И вот меня предъявили Старейшине, потому что он, а никто другой повелел своим духам украсть меня с перекрестка, когда получил обо мне информацию. Как только я предстал перед их Старейшиной, он приказал привести барана, убил его и полил мне голову кровью, а моя голова была преогромной и страшного вида, даже если без крови. Когда голова как следует окровавилась, они зажарили мясо барана и лучшие куски положили передо мной. Они положили их, чтобы я ел, но, едва я стал есть, до ужаса удивились и страшно обрадовались, потому что их боги никогда не ели, не могли дышать, были не в силах пошевелить головой или подать какие-нибудь сигналы. Но поскольку эти Речные духи люто ненавидели Небесного Бога и очень любили Земных Богов, то, когда замышлялось важное дело, Старейшина сразу же обращался ко мне, и, если я показывал кивком головы, что одобряю дело, он его разрешал, а если я просто помахивал шеей, или показывал неодобрение делу, Старейшина сообщал своим приближенным, а те говорили всем остальным, что дело не одобряется, и оно запрещалось. Старейшина был у меня переводчиком, и только он благодаря его титулу мог обращаться прямо ко мне.
Речные – они же Ехидные – духи признали меня своим главным богом и выстроили мне однокомнатный дом, где я стоял посредине комнаты, а они приходили передо мной молиться, или преклоняться, и приносили жертвы. Я кормился мясом жертвенных животных и пил их кровь, когда меня окропляли, потому что воды мне никто не давал, а человеку надо утолять жажду. Но кровь, которой меня кропили, привлекала бессчетное количество мух, и они покрывали мне шею и голову вечножужжащим несгоняемым слоем – рук-то у меня не было, чтобы их отгонять, – и порой Старейшина, придя ко мне в дом, не мог понять, где стоит мой кувшин, пока не сгонял с меня мух метлой.
Прошла неделя моей жизни в их городе, и вот все они собрались на праздник. Первым делом они открыли дом, и туда вошел Наистарший Старейшина, которому разрешалось со мной разговаривать. Сначала он вымыл мне шею и голову – ведь только они возвышались над кувшином, – потом обвязал мою длинную шею красной домотканой материей с бахромой, отчего шея стала еще страшней, потом надел на мою огрoмную голову красную шапку Речного духа, отчего голова сделалась еще гаже, потом сунул мне в зубы трубку длиной в шесть футов и такую емкую, что туда вмещалось полтонны табаку, а у трубки поставил особого духа, чтобы наполнять ее по мере надобности. Когда он разжег мне факелом трубку, духи с духевами пустились в пляс – они плясали, и пели песни, и бренчали колокольцами, и прихлопывали в ладоши, и, когда барабанщики ударили в барабаны, все плясуны утроили свою прыть, а когда из трубки, которую я курил, повалили клубы табачного дыма, все плясуны раскатились хохотом, да таким громогласным, что, стой хоть за милю, непременно услышишь, даже не слушая, и как только табак в моей трубке кончался, особо приставленный для этого дух наполнял ее снова полутонной порцией, потому что трубка была огромной – три фута по глубине и четыре в диаметре. Празднество продолжалось несколько часов, и моя голова непрерывно курила, а табак был крепкий, и я опьянел, как пьянеют, напившись до полного удовольствия, или полнейшей потери памяти, – такой табак под силу лишь духам, да он только в их Лесу и встречается.
И вот, накурившись до потери памяти, я позабыл свои беды, или невзгоды, и запел во весь голос земные песни – а раньше я никогда их в Лесу Духов не пел. Но как только духи услышали мое пение, они от восторга утанцевали в лес – на пять тысяч футов, если не дальше, – а когда вернулись, то столпились вокруг меня и стояли с отвисшими нижними челюстями, потому что песни им очень понравились, зато мой голос удивил их до изумления. А дух, приставленный набивать мою трубку, все подкладывал и подкладывал мне свежего табачку, и я без устали пел свои песни, которые вдруг прихлынули мне к сердцу, как радость. И вот я радовался и пел свои песни, а духов настолько ошеломил мой голос, что они отвисли нижними челюстями и стояли, немо истекая слюной…
Они слушали мои песни около получаса, потом Старейшина вынес меня из дому, который построил для моего пребывания, выдрал с корнями кокосовую пальму длиной не меньше чем в триста футов и поместил меня на ее вершину, между ветвей, вроде как в люльке, а другой Речной дух, Заместитель Старейшины, поставил пальму себе на голову, утвердил ее там стоймя, чтоб не падала, – а я по-прежнему находился в кувшине, – и впрыгнул на голову Старейшине речных духов. И вот я стоял в кувшине на пальме, пальма стояла на голове Заместителя, Заместитель стоял на голове у Старейшины, а Старейшина отплясывал пляски с духевами. Но пока они помещали меня на пальму, дух, приставленный набивать мне трубку, загружал ее повой порцией табака – он был так занят, что работал молча и даже не пытался поучаствовать в плясках, – а я, накурившись до полного счастья, пел веселые земные пески, потому что забыл все беды и горести, которые не давали мне раньше петь, и от этих веселых песен все духи, все существа Девятого города плясали без перерыва несколько дней.
На празднике духов земные песни получили самое горячее одобрение, и вот Его Величество Король, сидящий на троне в Двадцатом городе, послал Старейшине Девятого города незримое повеление явиться в столицу. Но столица, или Двадцатый город, отстоит далеко от Девятого города, а незримое повеление нарушить нельзя,
Моя жизнь в Лесу Духов 75
поэтому Речные духи разволновались, начали плясать все быстрей и быстрей, и вдруг я смотрю, а у кувшина, где я сидел, выросли с двух сторон два крыла из перьев, потом все ветки кокосовой пальмы превратились в перья и обернулись крыльями, Речные духи взмахнули руками, и глядь – а это уже не руки, а крылья; но самые лучшие, или сильные, крылья выросли у Старейшины – чтоб лететь впереди.
И вот все мы полетели по воздуху в Двадцатый город к Е. В. Королю, или Властителю Леса Духов.
В Двадцатом городе
Мы летели на крыльях около двух часов и вскоре прибыли в Двадцатый город, но, прежде чем мы показались над городом, туда сошлось 3 000 000 духов, и все они зорко высматривали нас в небе. Как только мы появились над королевским городом – со Старейшиной впереди и со мной на пальме и с огромной трубкой у меня во рту, из которой клубился табачный дым, – столичные духи завопили и загалдели, стали показывать на меня руками, заметались по городу туда и сюда, а потом всей толпой ринулись во дворец. Дворец, конечно, их всех не вместил, и они побегали на городское поле, которое было миль девять в диаметре, и мы приземлились на этом поле. Примечательно, что, мечась по улицам города, они затоптали до безвременной смерти 20 000 малолетних духов. Едва мы сели, я начал петь, Заместитель утвердил мою пальму на голове – а я по-прежнему сидел в кувшине, – подпрыгнул и умостился на голове у Старейшины, а Старейшина сразу же принялся плясать со всеми духами из Девятого города. Но поскольку духи Двадцатого города вместе с Его Величеством Королем не могли слушать земные песни, стоя на месте, или неподвижно, все они толсе пустились в пляс, и над их головами плясала пальма, а из трубки, которую я держал во рту, валили пляшущие клубы дыма, потому что дух, приставленный к трубке, работал на совесть, и она была полная.
Мы проплясали до позднего вечера, но потом Старейшина приказал нам остановиться, и мы исполнили его приказ, хотя никто из нас не успел наплясаться – чтобы до полного удовольствия и усталости. Потом Старейшина повелел моей пальме спуститься вниз и врасти в землю, и она тотчас повиновалась ему, потому что повеление было магическим. Вот выполнила пальма первое повеление, и тогда Старейшина повелел ей нагнуться, и она нагнулась, и он снял меня с пальмы, а пальма по его повелению разогнулась – она исполнила все три повеления, потому что каждое было магическое.
Меня отнесли в Королевский дворец, выстроили там помещение без дверей, чтоб я сохранился неукраденный до утра, когда начнется настоящий праздник – праздник прилета был только подготовительный, – оставили мне зажаренного барана, даже не разрезав его на куски, а сами разошлись по своим домам готовиться к завтрашнему главному празднеству.
