Иван Зорин - Зачем Жить, Если Завтра Умирать
- Тут как с девицей, тронул - женись! - остановил его скрипучий голос.
Надо же, она умела улыбаться! Мезряков разозлился и через час победил.
- Решающую.
Мезряков не понимал, что он здесь делает. Как он, опытный психолог, пошёл на поводу у этой старухи, которую впервые видит? Пока она сопела, думая над ходами, он украдкой рассматривал висевшие по стенам иконы.
Так прошёл вечер.
- Ваша мать набожная? - спросил Мезряков провожавшую его до метро Оксану.
- Да. Постится, а по воскресеньям - в церковь.
Мезрякову хотелось сказать, что в России недавние атеисты поголовно уверовали. Но на шее Оксаны блестел маленький крестик, и Мезряков промолчал.
У Красных ворот они расстались.
Вспоминая покойную жену, Мезряков понимал, откуда шла её язвительность. Это было оружием в их вечной борьбе, не заканчивающей даже тогда, когда супруги становятся бесполыми, когда остывает постель, в которую навсегда кладут пресловутый меч. Глядя в него, остаётся подмигнуть своему отражению: "Женился - с сексом простись!" и искать заменитель, суррогат, устраивать жизнь в отсутствие телесных радостей. И тут помогает война. Эта война сильнее секса, сильнее ненависти и любви. Извечная война полов. В браке Мезряков терзался угрызениями совести, ему внушёнными, он искренне верил, что при низких доходах они не могут позволить себе детей. Ему казалось, что жена хочет ребёнка, а в их бедности, конечно, виноват он. Но, овдовев, он понял, что единственное, чего хотела его жена, чего добивалась всеми способами, - чтобы в обществе их друзей его воспринимали только как её мужа и чтобы он смирился с ролью комнатной собачки, ролью, от которой его избавила врачебная ошибка. Завести гарем? Десяток таких же чёрствых себялюбок? Нет, гарем не спасает. Женщины от природы обладают гипнотическим даром, они умеют внушать то, во что сами не верят, и единственная возможность избежать их чар - держаться от них подальше. Это касается всех без исключения. В том числе и Оксаны Богуш.
Такой вывод сделал Мезряков, проехав три станции до Сокольников.
Выйдя из метро, он глубоко вздохнул.
- Это ты, ты всё испортила! - вернувшись, кричала Оксана. - Ненавижу, ненавижу тебя!
Мать молча заперлась в комнате, громко щёлкнув "собачкой".
Оксана Богуш уткнулась в подушку, мокрую от слёз.
- Здесь нельзя жить, - шёпотом повторяла она. - Нельзя, нельзя...
Как приспособиться к мегаполису? Каждому в нём необходим курс выживания в джунглях и пустыне. Потому что Москва одновременно и джунгли, и пустыня. Обязательная часть курсов включала американскую методику достижения успеха и постановку психологии лидера. Это было предписание начальства, и Мезряков помимо своей воли должен был посвящать им много часов. Такие занятия не вязались с его лекциями, но Мезряков обеспечивал хорошую посещаемость, а это для администрации было главным. Он уже приобрёл некоторую известность, а идут, как известно, не на предмет, а на имя. Так Мезряков и оправдывался, когда ему указывали, что он выходит за рамки тематических вопросов, объявленных при зачислении на курсы. Впрочем, это случалось редко. Его аудитория состояла в основном из домохозяек, закомплексованных подростков, офисных секретарш, мечтавших о карьере, сводившейся для них к удачному замужеству, и разного рода городских чудаков. Сам Мезряков не обладал качествами лидера и давно не верил, что добьётся успеха, - ни сам, ни со своими слушателями, но всем своим видом демонстрировал обратное.
Чтобы раскрепоститься, изменив привычные правила поведения, американцы предлагали ряд упражнений, в частности, ролевая игра в городского сумасшедшего. На улице надо было изображать невменяемого, разговаривать с собой и, размахивая руками, приставать к прохожим. В группе Мезрякова на это решились двое. Первого, заломив ему руки, прохожие отвели в полицию, второго, объединившись, прогнали пинками. Москвичи, они такие. Им палец в рот не клади.
Чтобы не терять зря время, в метро можно было тренировать свои лидерские качества: разглядывать сидящих напротив, не улыбаясь и ни в коем случае не отводя взгляда. Проще простого! Реакция пассажиров не отличалась разнообразием и сводилась, если позволяла комплекция, к двум вопросам: "Чего пялишься, урод?" или "В морду давно не получал?". Да, они такие, москвичи.
Мезряков был рад провалу американских методик, его русская половина даже гордилась горожанами, и, слушая истории потерпевших, он не мог скрыть усмешки. "Хорошо, хорошо, отложим на будущее, - успокаивал он оскорблённых, получивших моральную травму. Или отшучивался: - Если все будут лидеры, то кого вести?" Ему всё прощали. Он был остроумен и обаятелен, и в пределах своего круга мог себе многое позволить. "У моего близкого знакомого, прекрасного человека с массой достоинств, есть один недостаток, - мистифицировал он аудиторию выдуманным персонажем, придававшим правдивость его словам. - Он совсем не умеет лгать. О, если бы вы только знали, как с ним тяжело!" С лукавой усмешкой, которую вполне можно было принять за ироничную, он убеждал, что лгать надо умеючи, а беззастенчиво врать, как это делают политики, вообще большое искусство. "В конце концов, сам язык обманывает на каждом слове, он содержит массу увёрток, дипломатических приемов, двусмысленностей, неоднозначностей, недосказанностей, которыми так ловко пользуются те, кого мы видим на экране". И дальше рассказывал, как нужно себя вести, чтобы языком телодвижений не выдать себя. Жесты, мимика, речь - всё должно быть подчинено одной цели. Какой? Обмануть! Зачем? Чтобы добиться успеха! Посвящая в школу притворства, Мезряков переводил из класса в класс, обучая навыкам лицемерия, складывающимся в стройную систему, и сам активно её использовал, считая, однако, эти порочные способности врождёнными, не веря, что чему-то можно научить.
Им восхищались.
Ему аплодировали.
Расходясь, не чувствовали себя обманутыми.
Клетке крови, что обежать всё тело, вернувшись к сердцу, требуется всего минута. Это пугает. Всего минута. Чтобы взвесить твою жизнь и найти, что она легче пустоты. Зачем жить, если придётся умирать? Да, зачем?
Моросил дождь, и Мезряков, спускаясь за хлебом, нацепил кепку, которую надевал крайне редко. Вечерело, булочная на соседней улице мерцала сиреневой подсветкой. В пустом помещении немолодая кассирша, не обратив внимания на Мезрякова, пересчитывала выручку. Выбрав батон, он уже сунул его в пакет, когда в дверях появился Лецке. На мгновенье Мезряков замер. Сняв кепку, механически взъершил примятую шевелюру, вытер рукавом вспотевший лоб. Сердце бешено колотилось. Лецке ничего не стоит пристрелить его прямо на глазах у кассирши. С испугу та даже приметы не запомнит. А мотива убийства у Лецке нет. Это правда. Кто его заподозрит? Чертовы полицейские, что они понимают в мотивах! Мезряков представил, как Лецке выхватывает пистолет, словно в гангстерских фильмах, разряжает его прямо ему в грудь. Или подстережёт потом на улице, чтобы избежать даже минимального риска. Мезряков проклинал себя, что не захватил пистолет. Но Лецке его словно не замечал, запихивая в сумку гору булок. Куда ему столько, подумал Мезряков, или это от нервов? И зачем было заходить, раз наверняка заметил его через витрину ещё с улицы? Можно было подкараулить за углом. Значит, он не собирается убивать. Но тогда что он задумал? Мезряков тянул время, расплачиваясь с кассиршей. Он нарочно дал крупную купюру, чтобы она подольше отсчитывала сдачу. "Мельче нет?" - "Увы", - как можно вежливее улыбнулся он. Лецке встал за спиной, едва не подталкивая его сумкой. "Может, вы разменяете по старой дружбе?" Мезряков обернулся, в упор глядя на Лецке. Кассирша замерла в ожидании. Лецке мотнул головой отрицательно. Всё, теперь он не решится, иначе придётся убивать и кассиршу, которая его точно запомнит. Или у него другие планы? Простое совпадение? Он не выслеживал меня, а здесь случайно? Обернувшись в дверях, Мезряков поймал насмешливый взгляд Лецке. И тут до него дошло. Это была война нервов, очередная демонстрация превосходства.
Дождь усилился, шагая по лужам, Мезряков, так и не надевший кепки, со злостью повторял, что впредь не выйдет из дома без оружия.
Дождь шёл всю ночь. Мезряков не мог уснуть, ему было гадко от того, что струсил, что его переиграли. Каков будет ответный ход? Откладывать удар было нельзя. Мезряков обдумал детали и уснул только с рассветом, на пару часов.
Утром в парке было холодно, на траве лежала роса, и Мезряков в кустах основательно вымок. Размахивая руками, чтобы согреться, он то и дело приседал, проклиная себя, что не надел свитер. Над ним вились комары. Обхватив лапами ствол, из-за ели, такой старой, что внизу она уже растеряла все ветки, высунулась белка, удивленно замерев. Взмахом руки Мезряков прогнал её и тут заметил трусившего по тропе Лецке. Мезряков молча преградил ему дорогу. Лецке остановился, продолжив бег на месте. На лице его появилась обычная ухмылка.
