Эргали Гер - Сказки по телефону, или Дар слова
Несколько дней после этого она переезжала с квартиры на квартиру, бродила по комнатам, сидела на подоконниках, приглядываясь и прислушиваясь к жилью, вглядываясь и прозревая будущие его очертания. Она слышала голоса, она пропахла людьми, которые не жили, а доживали в своих замызганных домовинах: под лепными арбатскими потолками, напоминавшими несвежее кружевное белье, под унылыми серыми потолками на Бронной. Паркет и обои шелушились чужими мозолями, кухни чернели коростой чужого печева, проржавевшие трубы содрогались приступами старческой мизантропии, выхаркивая проклятия новой жизни; Анжелка пугалась, чувствовала себя маленькой и бежала вниз, к дяде Володе, скучавшему у подъезда в игрушечной голубой машине.
Мамина квартира открылась ей в академической буржуазной роскоши конца прошлого века – с восстановленной белоснежной лепниной, стенами, обитыми зеленой тканью, роскошным камином, дубовой мебелью, бронзовой люстрой и все такое; выкраивались кабинет, просторная кухня-столовая и интимная, во французском стиле, гостиная на двоих – потом, пообщавшись с дизайнерами, она усвоила веселое слово «будуар». На Патриках сама собой напрашивалась мысль сдвоить выходящие на пруд комнаты. Получалась студия – минимум мебели, ковролин, стены голые, белые, мощная электроника, кайф.
Почти сразу пошли корректировки, продиктованные реальностью, но такова жизнь, в особенности жизнь застройщика. Мама настаивала на двух независимых, то есть не связанных друг с другом подрядчиках, притом солидных, не украинцах и не литовцах, а когда Анжелка нашла искомое и почти что договорилась, послала их всех подальше вместе с Анжелкой: даже предварительные сметы были выставлены чудовищные. Кончилось тем, что на оба объекта она прислала своих строителей принципы принципами, но если на принципах можно сэкономить сто штук, то это тоже, в конце концов, дело принципа – так рассудила Вера Степановна. Анжелке после этой ревизии оставили общее руководство, учет, бухгалтерию, а на дядю Володю, вдобавок к прямым обязанностям, возложили контроль за соблюдением дисциплины и технологии (как всякий советский офицер, он знал строительные дела досконально, что не хуже проигранных кампаний могло свидетельствовать в пользу мирного, созидательного характера СА). Теперь Анжелка радостно вскакивала ни свет ни заря, выпивала стаканчик сока и бежала в ванну с телефоном и органайзером; к десяти подъезжал дядя Володя, и они, прихватив по дороге кого-нибудь из прорабов, мотались по складам, базам, магазинам стройматериалов, затем с объекта на объект, отстаивая свои иллюзорные фантазии о лепных потолках, зеркальной двуслойной шпаклевке, идеальной чистоте на рабочих местах и повальной трезвости для строителей. Под вечер, зарулив в какой-нибудь ресторанчик, подробно обсуждали минувший день и дела предстоящие, причем дядя Володя выступал одновременно и консультантом по строительству, и учителем жизни, поскольку сам предмет консультаций был не столько даже моделью, сколько квинтэссенцией жизни, недаром говорят – строительство жизни, обустройство, настрой… Потом ехали в автошколу и там, на плацу перед Дворцом спорта «Динамо», Анжелка старательно осваивала «судзучку», маневрируя задом и передом среди вешек; инструктор, как водится, скрипел зубами, а дядя Володя сидел на врытых в землю покрышках, курил и думал о жизни.
Вот, собственно, и все. На прочие штучки-дрючки не оставалось ни времени, ни души. С Тимой она чуть ли не ежедневно болтала по телефону, ценя его советы еще больше, чем мама, однако тайные встречи, ужины при свечах, тары-бары-рестораны с сопутствующими аффектами никак пока не выкраивались. Дымшиц со своей стороны не настаивал, мудро сдав партию на усмотрение Анжелки. Может быть, думал Тимофей Михайлович, он показался ей старым, жестким, невкусно пахнущим, с выцветшими от многократного пользования эмоциями, а может быть, вышла промашка, и он со своей дремучей жаждой познания, старомодной мужской тягой расколоть женщину, как орех, до ядрышка оказался просто-напросто вне игры. Возможно, она трахалась не столько с ним, сколько в «мерседесе» вот так. Эти нынешние вообще относились к таким делам проще, трезвее, презервативнее; они укротили своих коней, их не трясло, а везло – в отличие от отцов, которым тусклое беспросветное существование раздуло чувствилища эдаким невидимым миру флюсом – и снился им, нынешним, не рокот страстей, а шелест хрустов, не мужчины, а тренажеры, не женщины, а проценты на капитал, апартаменты, здоровый искусственный загар цвета испуганного негра, крутые тачки и все такое. Вот они, нынешние, уговаривал себя Дымшиц, не стыдясь штампов и подавляя досаду на индифферентность Анжелки – но все-таки, все-таки… Все-таки порой возникало чувство, что он подглядел в Анжелке нечто совсем уж диковинное: некое внутреннее бесстрастие, болезненную недоразвитость чувств, диковатую логику иного развития – какую-то запредельную логику развития личности – аномальную траекторию полета, не поддающуюся классическим методам вычисления. Не новое поколение, а другая порода – вот какая порой мелькала догадка.
Проще было сказать – «проехали» – и жить дальше, кабы не ежевечерние шмелиные звонки от Анжелки. Она то ли не понимала, что дразнит его, то ли поддразнивала нарочно, то ли не видела ничего особенного в том новом уровне доверительной близости, на который они вырулили после бала. В ожидании мамы, возвращавшейся не раньше двенадцати, она залезала в ванну и из ванны, тепленькая, названивала Тимофею Михайловичу, так что он слышал не только прогретый голос, но и телодвижения, озвученные журчанием и плеском воды. Он вникал – его вникали – во все детали ремонта, он знал все на свете и всю Москву, на слух определил эпоху Реставрации в ее арбатских задумках и устроил консультацию у знакомой дизайнерши, наскоро отшлифовавшей оба проекта – но вникал вполуха, вслушиваясь главным образом в журчание телодвижений, в загадочные русалочьи плески, шорохи, глюки. То, что у нее было водицей, у него было кровью, и кровь прибоем обрушивалась на сердце, заглушая нежный Анжелкин щебет. Где-то в конце апреля он не выдержал и признался:
– Нам нужно срочно встретиться и что-то сделать друг с другом, иначе у меня вышибет пробки.
– Ну вот, – огорчилась Анжелка. – Я ему про паркет, а он про пробки… Так нельзя, Тима, ты должен взять себя в руки.
– В каком смысле?
Она рассмеялась.
– А у тебя бывают такие причуды? – спросил Тимофей Михайлович.
Она опять рассмеялась, словно взяла тайм-аут.
– Я, Тим, вообще не балуюсь этим делом. По молодости, конечно, пробовала экспериментировать, но ничего такого, как в кино, не получалось. В жизни все по-другому или я немного другая, даже не знаю.
– Вот и я думаю, что ты русалка, а ниже попы у тебя хвост.
– Вот уж фигушки, – всплеснув коленями, сказала Анжелка. – На хвост это не похоже.
– Хотел бы я знать, на что это похоже…
– Вообще-то это похоже на дивные стройные ножки, которые не умещаются в ванне.
– А между ножками?
Опять зажурчала вода, дразня рисунком движения.
– … между ножками очень странная штучка. Такая серьезная – или хмурая или даже угрюмая, вот. Такая ископаемая. Похожа на устрицу, только без раковины. На моллюска со дна самого соленого на Земле моря. И оттуда, из этого рудимента, выглядывает сырое мясо. Это я, только без кожи. Как без одежды. Единственное место, откуда выглядывает моя сущность. А у вас такого нет.
– Нам слабо, – сказал обалдевший Дымшиц.
– Нам тоже непросто, особенно если все время об этом думать. Трудно быть современной деловой женщиной, когда между ног у тебя такой ископаемый рудимент. Ой… А вокруг шевелятся волосы, совсем как водоросли…
– Тебе бы профессионально заняться сексом по телефону, – пошутил Дымшиц. По-моему, пропадает талант. Я тоже пропадаю, Анжелка, ты зарываешь меня в землю. Подумай об этом.
Она пообещала подумать. Прошло, однако, еще полторы недели, прежде чем подвернулась возможность встретиться с Дымшицем. Только-только отшумел Первомай. На Лихоборах был день получки – Анжелка узнала об этом от дяди Володи, которому не терпелось получить денежки и удобрить ими дикорастущие акции МММ. С полудня телохранитель то и дело поглядывал на свои «командирские», словно часы показывали не время, а тикающий, разбухающий курс; Анжелка, изумляясь наивности многоопытного майора, отговаривала его как могла, полагая, что если Мавроди чем-то и отличается от мамаши, так только в худшую сторону, поскольку не ставит водочные заводы в Германии. Она даже привела соответствующее авторитетное предсказание Дымшица, которого дядя Володя знал лично, – не помогло; Анжелке между тем пришла в голову элементарная рокировка. Она позвонила Дымшицу, договорилась встретиться с ним в «Экипаже» – том самом клубе, где они сидели зимой, – а дядю Володю отпустила до завтра вместе с машиной. И пошла кружить переулками, забирая к Никитским воротам.
