Виктор Пелевин - П5: Прощальные песни политических пигмеев Пиндостана

На первой музыкальной вахте, когда отрабатывали «Мондо Бонго» (пели по двое, каждая пара по часу), посетителей снова не появилось. Но сейчас у этого была уважительная причина: в малахитовом зале работал художник Кулик, которому дядя Петя все-таки заказал новую роспись.

Самого Кулика, что самое интересное, никто так и не увидел – трудились его помощники, причем на удивление споро: всю работу закончили за один день.

Сначала ребята в красивых желтых комбинезонах закатали небо с ангелами ровным слоем кремового фона. Затем они включили диапроектор и обрисовали контуры спроецированного на стену изображения: получилась довольно грубая человеческая тень с непропорционально длинными ногами в обрамлении слов «гав!», «гав-гав!!» и «гав-гав-гав!!!», написанных самыми разными шрифтами – от веселого комиксного до мрачного готического. Эти разнокалиберные «гавы» покрыли всю стену, налезая друг на друга, а затем ребята в комбинезонах раскрасили их разными цветами, сверяясь с развернутыми на полу планшетами. Получилось красиво и интересно, похоже на какой-то яркий среднеазиатский орнамент – только, на взгляд Лены, все портила эта темная тень не то в шляпе, не то в фуражке. Было непонятно, что все это должно означать, пока художники не написали стихотворный эпиграф в верхнем углу стены и название композиции в нижнем. Эпиграф выглядел так:

Ночь бездыханна. Псы вдалитишь рассекаютъ пестрымъ лаемъ.–Мы входимъ – я и тень моя.

Называлась композиция «Набоков в Крыму».

Дядя Петя с легким скептицизмом оглядел роспись и поинтересовался, в чем будет заключаться персональный вклад самого Кулика, если работа уже закончена. Старший ассистент, похожий на Гермеса молодой человек с заплетенной в косичку бородкой, снисходительно объяснил, что это только подготовительный этап, и теперь остается самое главное – согласовать, между какими двумя стенами можно протянуть цепь, на которую сядет мастер.

Услышав это, дядя Петя нахмурился.

– Зачем? – спросил он.

– Он будет перемещаться вдоль цепи на специальном шейном кольце, накинув на плечи собачью шкуру, и мастурбировать на сжимаемую в руке фигурку пластмассовой школьницы. А придя в сексуальное возбуждение, будет спонтанно кидаться на ваших клиентов. Как Калигула в «Жизни двенадцати цезарей».

– Какую шкуру? – оторопело спросил дядя Петя.

– Собачью, – повторил ассистент. – А хотите с подъебкой, пожалуйста, закажем медвежью. Или даже ностальгического черного лабрадора – если согласуете. На черного лабрадора у нас вообще-то отдельный грант, мы это потом будем делать во Франкфурте, но ведь у вас без огласки, правильно я понимаю? Так что можно. Выйдет незабываемо. Вы только представьте, а? Ваши гости будут жить с этой энергией всю жизнь...

Дядя Петя увел ассистента в коридор.

Поскольку цепь так и не стали крепить, Лена сделала вывод, что художественную концепцию удалось упростить.

За то время, пока художники работали и объяснялись с дядей Петей, Лена испытала несколько новых и очень необычных переживаний.

Как и раньше, она почувствовала, что держит руки сложенными перед грудью. Но теперь к этому добавилось еще одно фантомное ощущение – ей померещилось, что у нее есть вторая пара ног, на которую опирается ее длинное-предлинное тело. Лена знала, что это галлюцинация, поскольку вторая пара ног должна была находиться далеко за стеной, чего не могло быть по законам физики. Вот только ощущение казалось гораздо реальнее всех этих законов.

Богомол ненадолго появился в одном из перерывов, когда художники вышли покурить и Лене не надо было петь. Как и в прошлый раз, между ними произошел бессловесный и практически мгновенный обмен информацией.

Лена объяснила, что то, что она делает ртом, – это музыка, полезная работа, за которую ее кормят другие люди, поскольку это красиво. Богомол дал понять, что у богомолов совсем другая музыка – одна нота, которая звучит не меняясь много миллионов лет. Лена выразила любопытство, как это одна нота может быть музыкой, если она не меняется. И не надо, чтобы менялась, оттранслировал богомол – вся красота как раз в том, что она будет такой всегда, что бы ни случилось. Лена захотела услышать эту вечную ноту, но богомол дал понять, что она и так ее слышит, просто не обращает внимания. Тогда Лена поинтересовалась, нельзя ли им говорить между собой словами, и богомол ответил чем-то средним между «посмотрим» и «в другой раз».

Весь этот диалог занял не больше секунды.

А затем, словно почувствовав, чего на самом деле хочет Лена, богомол опять раскрыл для нее свой удивительный, ясный и никогда не меняющийся ум. Говорить после этого было ни к чему, и Лена завороженно глядела в переливающуюся перламутровую вечность до самого конца смены.

После работы она всегда чувствовала себя разбитой. Особенно тяжело давалась дорога в Москву – именно в это время «Мантис-Б» окончательно прекращал действовать. У Лены каждый раз начиналась депрессия – таким неуютным местом казался человеческий мир, в который приходилось возвращаться. Помогала «Контркультура», которую она привыкла читать на обратном пути, свернувшись у окна микроавтобуса в полный страдания комок (сидевшая рядом Ася предпочитала православный глянец – журнал «Похоть Очес» или бизнес-уикли «Гордость Житейская», которыми всегда запасался шофер).

Читая, Лена как бы ввинчивалась назад в реальность, которая била по заблудившемуся сознанию хлесткими и диковатыми розгами строк:

«Победа на „Евровидении“ не будет последней! Страна учится играть по мировым правилам и делает все более серьезные инвестиции в культурную экспансию. По сообщениям информационных агентств, в России идут работы по созданию пидараса пятого поколения на базе глубокой модернизации Бориса Маросеева с применением нанотехнологий. Эксперты утверждают, что отечественная разработка существенно превзойдет по всем параметрам ближайший западный аналог – Элтона Джона. В этой связи обозреватели отмечают, что некоторые технологии пятого поколения (например, полный трансплантат волосяного покрова) пока недоступны отечественным специалистам, но они уверены, что смогут скомпенсировать отставание по этим показателям за счет форсажных инъекций ботокса».

Прийти в себя особенно помогало то обстоятельство, что для понимания некоторых сообщений приходилось не на шутку напрягать интеллект:

«Людвиг Витгенштейн утверждал в „Логико-философском трактате“, что открыл общую форму описания предложений любого языка. По его мнению, эта универсальная формула вмещает в себя все возможные знаковые конструкции – подобно тому, как бесконечное пространство вселенной вмещает в себя все возможные космические объекты.

«То, что имеется общая форма предложения, – пишет Витгенштейн, – доказывается тем, что не может быть ни одного предложения, чью форму нельзя было бы предвидеть (т.е. сконструировать). Общая форма предложения такова: „дело обстоит так-то и так-то“ („Es verhält sich so und so“).

Однако доцент Иркутского педагогического института филолог Александр Сиринд сумел опровергнуть знаменитую формулу, приведя недавно пример предложения, которое выходит за пределы начертанной австрийским философом всеохватывающей парадигмы. Оно звучит так: «Иди на хуй, Витгенштейн».

– Ошибка австрияка в том, что он забыл старика Шопенгауэра, – говорит ученый, – а ведь мир есть не только представление, но и воля!»

Практически все попадавшиеся Лене сообщения пронизывала спокойная гордость за успехи страны. Ею теперь дышало все – даже прогнозы погоды и аннотации книг, и мир за окошком автобуса делался от этого чуть уютней:

«В своей автобиографической дилогии „Черная Земля“ и „Низвержение в Бруклин“ московский корреспондент журнала „Time“ Эндрю Шмайер исследует происходящий в сознании россиян культурно-психологический сдвиг, в результате которого низкооплачиваемый западный журналист (бывший в прежние времена предметом девичьих грез и всемогущей фигурой с атрибутами божества) постепенно теряет привлекательность как возможный сексуальный партнер и превращается в глазах компрадорской московской элиты в банального фуршетного паразита, общение с которым изнуряет душу, не принося абсолютно никакой пользы».

Но окончательно приводила в себя реклама, бившая, как всегда, на узнавание уже созданного ею образа:

«Раздолье». Помоюсь, – и в горы! (ТМ)».

Однако даже такой относительно плавный механизм возвращения защищал не до конца: за несколько подобных путешествий Лена успела понять, что человеческая реальность состоит не из времени и пространства, а из неизвестно чьих шепотов, бормотаний, выкриков и голосов. Некоторые из них походили на родительские, некоторые – на голоса друзей, а произносимые ими слова дымились каким-то тягостным и смутным, но совершенно неизбежным смыслом (например, голос, похожий на Кимин, повторял раз за разом странную фразу: «глянцевая аналитика романтической щетины, которой контркультурные герои щекочут системе яйца Фаберже»). Лена даже хотела спросить у Кимы, чем они щекочут – романтической щетиной или глянцевой аналитикой – но поняла, что вопрос прозвучит странно.