Даниэль Кельман - Время Малера: Роман, рассказы
Позже он отдал диссертацию в университетскую типографию. Получилась книга с тонким, детальным и точным анализом. Вскоре после этого увидела свет солидная, переведенная на все языки мира биография Бонвара, написанная Хансом Барингом. Еще в магазине, стоя между двумя красочными стопками бестселлеров, Крамер раскрыл приложение и заглянул в библиографию. Семь страниц мелко напечатанного текста. Но его книги — или все же?… Нет, он не пропустил — его книги там не было. В этот день он отменил семинар и набросал Барингу Угрожающее письмо, которое так никогда и не отправил.
Ханс Баринг считался в определенном смысле коллегой Крамера. Хотя учился на кого-то другого, потом работал в газете и написал книжку про Гёте, совершенно ненаучную, но встреченную с энтузиазмом. Однажды Крамер видел его на конгрессе, где Баринг выступал с докладом о Бонваре. С главным докладом. Ведь что ни говори, а он слыл лучшим его знатоком во всем мире.
Никто толком не знал, как же Барингу удалось этого добиться, ходили только слухи. По одной из догадок, он отправился вслед за Бонваром в швейцарские горы. Некоторое время как тень ходил за ним по пятам, а потом подкупил рабочего, присматривавшего за канатной дорогой, по которой Бонвар каждый день поднимался на ледник. Однажды утром они оказались вместе в кабинке фуникулера, вскоре рабочий остановил подъемник. Целых полчаса Баринг, запертый вместе с Бонваром, провисел в воздухе на морозе. Ему стало плохо, и, едва поднявшись наверх, он поехал обратно, к врачу. В тот же вечер Бонвар позвонил ему и пригласил на ужин. Не прошло и недели, а Баринг уже считался его официальным биографом.
С позволения Бонвара он несколько месяцев прожил на его вилле, просматривая документы, письма и неопубликованные заметки. Но ценнее всего были, конечно же, беседы, записанные и позднее опубликованные. Когда биография уже вышла, он сопровождал чету Бонваров во время их путешествия по Египту и Северной Африке. Неприятный человек: коренастый брюнет, с усами и дурной привычкой постоянно поправлять очки. Чем же он покорил Бонвара? На конгрессе Крамер внимательно слушал Баринга, тот с надменным видом шаг за шагом продвигался по конспекту, читая почти шепотом. Доклад был посредственный, Баринг — несимпатичный.
Шли годы, однообразные и пустые, как ноябрьские дни. Библиотека, семинары, дискуссии о проблемах стиховедения, полные ошибок контрольные работы, которые надлежало править и править. Изредка стаканчик вина с коллегами. С одной из них, специалисткой по Адальберту Штифтеру, старше Крамера на пять лет, он даже жил некоторое время. Потом она предпочла ему социолога, и Крамер снова стал холостяком. Профессора уходили на пенсию, их сменяли новые, а в курсе лекций все оставалось по-прежнему. Тем временем ему стукнуло сорок.
А Бонвару восемьдесят. Его показали по телевизору, засняв издалека, тайком. Бонвар медленно прогуливается вдоль берега в Ури: прямая осанка, одна рука заложена за спину, в другой — толстая коричневая трость. Выходит его последняя книга, сборник коротких зарисовок — простое и незамысловатое описание повседневных вещей.
Бонвар беседует с личным врачом, тот во всех подробностях описывает ему развитие болезни, которая после обычных обострений быстро и необратимо переходит в тяжелейшую стадию, сопровождаемую адскими болями и приступами тошноты. Вскоре после этого разговора Бонвар отправляет жену на какой-то далекий курорт. Теперь он уже умеет обращаться с оружием, и на этот раз осечки быть не могло. Вечером следующего дня он, отпустив прислугу, на террасе под высоким черным небом стреляет себе в голову. Следуют длинные и благоговейные некрологи.
Крамер тоже написал один для журнала гуманитарного факультета. Он упомянул о заслугах Бонвара, о том, какая это была незаурядная и сложная личность. В конце обмолвился о решении вдовы, вполне объяснимом, но все же не вызывающем одобрения, — не делать достоянием общественности прощальное письмо мужа. Большая часть статьи состояла из кусков, вырванных из докторской диссертации, над которой он в то время работал.
Крамер довел ее до конца и сделался доцентом. Через неделю ожидалась ее публикация небольшим тиражом в одном маленьком, но серьезном журнале. Этот объемный труд охватывал все творчество писателя. Крамер заново перечитал Бонвара, прочувствовал старую магию, неизменную красоту и мощь. Снова ощутил колоссальную силу человека, повлиявшего на всю его жизнь.
А потом возник вопрос о названии. Была ли это его идея или редактора? Теперь уже без разницы — оно понравилось им обоим: «Могила Бонвара». Звучало как дань памяти и вместе с тем как намек на то, что Бонвар и его творения принадлежали прошлому. Конечно, неплохо бы приправить название какой-нибудь полемической колкостью, но и такое подходило вполне. Потом выяснилось нечто совсем уж странное: нигде, ни в одной книге, ни в одном архиве не удалось раздобыть фотографию надгробия Бонвара. Крамер с редактором уже оставили свою затею, но на помощь пришел случай. Профессора Эбельвега пригласили на конгресс в Париж, и он взял с собой Крамера. Всего каких-нибудь пара часов от Ури, почему бы не съездить и не сфотографировать самому?
Одна только мысль о том, что он окажется у могилы Бонвара, приводила Крамера в сильное волнение. В конце концов он согласился. Бонвар, сам Бонвар лежал там, и уж на этот раз ему не удастся держаться на расстоянии. О да, в определенном смысле это означало победу. Он поедет в Ури и сделает фотографии, никто не сможет ему помешать. Там, где Бонвар поставил точку в своей жизни. Да. Черт возьми, да.
Вдруг блеснул металлический шпиль колокольни. Несмотря на коварную боль в спине, постепенно подбиравшуюся к шее и к вискам, Крамер ускорил шаг. Пот бежал по лицу, веки слипались, и приходилось снова и снова вытирать глаза и лоб. Несколько раз Крамер присаживался для отдыха: два раза на скамейку, а однажды прямо на асфальт. Скоро жажда станет невыносимой. Неужели здесь негде попить? Его окружали только виллы, деревья, чистота и недоступная прохлада неба. Один лишь раз навстречу попались люди: мужчина и женщина — оба молоды, прекрасно одеты, жара им нипочем. Из садов за изгородью доносились голоса и плеск воды. И никакой тени вокруг. Но теперь-то он уже добрался до цели. При церкви обязательно есть кладбище.
И оно действительно там было. Высокий железный забор с наконечниками копий наверху. За ним — выстроенные, словно к молчаливому параду, могильные камни и кресты. Надо надеяться, ворота не заперты… Да, они легко поддались, даже не скрипнув.
На скамейке неподвижно сидела пожилая дама, рядом стоял мужчина с граблями и, что-то насвистывая, рыхлил землю на свежей могиле. На мгновение мелодия показалась Крамеру знакомой, но память подвела — и мотив снова зазвучал отстраненно. Только этот свист нарушал тишину. Крамер двигался между рядами надгробий, гравий скрипел под ногами, ящерица, гревшаяся на теплом камне, в испуге ушмыгнула. Вдали блестело море.
Где-то здесь должна быть могила. Картонный указатель с датами захоронений: 1985–1990. Теперь главное — не торопиться. Смотреть внимательно! Надгробия из сверкающего мрамора и матового гранита, кресты из дерева и белого камня, более старые покрыты мхом и серым лишайником. И надписи. Имена, имена, когда-то кому-то принадлежавшие и наполненные жизнью; а теперь только звуки, случайные сочетания букв, неразборчивые и бессмысленные. Может, здесь? Нет. Тогда, наверное… Тоже ничего. Или там?… Ряды могил впереди него редели, и вот уже осталось только четыре надгробия, три, два… Тогда наверняка последнее… Он с трудом разобрал имя.
Нет, не «Бонвар».
Как же так? Он точно ничего не пропустил.
Крамер вздохнул. Мужчина с граблями стоял теперь всего лишь в нескольких метрах от него.
— Excusez-moi![17]
Мужчина обернулся. Его костлявое лицо было наполовину скрыто козырьком кепки.
— Exucusez-moi! Je… Je cherce… Ou est Henri Bonvard?[18]
Глаза мужчины округлились, он в недоумении смотрел на Крамера, прошла секунда, и вдруг он прищурился, улыбка пробежала по его лицу, он резко выпрямился и снял кепку.
— Lʼecrivian?[19]
Крамер в изумлении кивнул.
— Mais oui, Monsieur Bonvard, je lʼai très bien connu, il était un homme très gentil et poli, et il causait souvent avec moi… Mais il nʼest pai ici. Vous le trouvez a Ville Bleue.[20]
Виль-Блё?… Ах да, это предместье Ури, всего лишь несколько домов, поезд там даже не остановился.
— Cʼest un beau cimetiere, et le tombeau de Monsieur Bonvard, cʼest tres grand et cher, un pierre avec une petite statue dʼor…[21]
Служитель с жаром тараторил, он был рад поделиться сведениями. Крамер почти ничего не понимал, но суть уловил: Бонвар был в Виль-Блё. Не здесь.
Он пробормотал «спасибо», повернулся и пошел прочь. За его спиной служитель все еще продолжал говорить; голос сопровождал Крамера до самых ворот. Значит, даже служитель знал Бонвара, на редкость очаровательного и порядочного человека. Крамер зевнул, он чувствовал сильную слабость. Тем временем день перевалил за половину, а ведь еще предстояло проделать пятичасовой обратный путь, сегодня вечером доклад Эбельвега, опаздывать нельзя ни в коем случае. Завтра до обеда будет открытая дискуссия, а вечером они уезжают домой. Могилу Бонвара нужно найти сегодня, и как можно быстрее.
