Александр Снегирёв - Тщеславие
Погружённый в воспоминания и размышления, Димка отправился мыться. Душей на втором этаже «Полянки» имелось два, мужской и женский, но опознавательных значков на дверях не было. Задумавшийся Димка зашёл в мужское, как ему показалось, отделение. Раздеваться в общем коридорчике не хотелось, и он распахнул дверь помывочной кабинки.
Раздался визг.
Димка ойкнул, вздрогнул и стукнулся головой о косяк. Перед его глазами предстала замечательная картина: голая рассказчица-филологиня в пластиковой шапочке, прикрывающаяся полотенцем. На крючке висел пакет со шмотками. Филологиня только закончила мыться. «Значит, голову она моет реже, чем всё остальное, — первым делом подумал Димка. — Девочки так часто делают, если фена нет. А живот у неё поменьше, чем утром...»
— Где ребёнок? — спросил Димка тоном человека шокированного, но не утратившего связь с действительностью.
[60] —Хочешь отсосу? — решительно предложила филологиня и отняла полотенце от тела. Вместо надутого живота имелся живот приятно округлый, а также красивая грудь, покрытая каплями воды. Димка захотел принять предложение филологини, но не захотел, чтобы она от него откупилась. Откуда в нём взялась эта практичность, он сам потом не мог понять. Димка никогда не был шантажистом, не наживался на чужих промахах. Ощущение того, что ситуацию можно повернуть в свою пользу, пришло из воздуха. Прострелило как молния. Раньше бы Димка оттолкнул такое желание, постыдился бы его. А теперь решил довериться.
—Потом, — ответил Димка, будто читая по губам невидимого суфлёра. Он нехорошо улыбнулся и, пританцовывая от бодрящего ощущения собственного коварства, попятился из кабинки.
***
После ужина Димка вышел проветриться. Пошёл снег. Вот тебе и глобальное потепление. Снег посыпался вдруг и сразу. То не было, а то густо-густо, как на рождественской открытке. В глубине парка Димка набрёл на старую танцевальную площадку — дощатый помост под деревьями. Доски уже покрывал белый ковёр — ровный пушистый квадрат лежал у Димкиньгх ног, когда он взошёл на помост. То тут то [61]там стрельнёт блеском снежинка. Димка сделал шаг, другой, пересёк квадрат по диагонали, вернулся к центру, посмотрел на тёмное небо. В сосновых ветвях послышалось шуршание. Вниз по стволу, выгибая спинку, сбежало мелкое существо с пышным хвостом. Белка! Внутри Димки будто взорвалась граната с радостью. Сразу захотелось поймать зверька непонятно зачем. Димка уставился на белку, а белка, как ему в темноте показалось, уставилась на него. Посмотрели друг на друга. Белка махнула хвостом, как светская кокетка полой шубки, и ринулась обратно в свою сосновую высь.
Восторг от появления белки зарядил Димку. Его будто на мгновение подсоединили к небесному аккумулятору. Димка понял, что должен победить. Должен получить приз. Золотую букву «А» на мраморной плашке и деньги. Деньги, деньги. Пять штук зелёных. Только победа! Чтобы юльки всякие на эсэмэски отвечали!.. Он дёрнул головой, будто ударил кого-то в нос. Само как-то вышло, непроизвольно. Димка сжал кулак и нанёс удар в пустоту. Снизу в челюсть. Под дых. Об колено. По почкам. Поскользнулся, упал. Вскочил. Огляделся, по увидел ли кто. Стыдно... А чего стыдиться? Может, он тренируется. Отряхнулся и давай молотить кулаками вокруг себя, укладывая воображаемых молодых литераторов-конкурентов. Поверженных допинывал ногами. Чужие зубы и кровавые сгустки разлетались по свежему снегу. Димкино лицо растягивала дикая, злая улыбка.
[62] Устав, он отдышался и спрыгнул с площадки на землю. Снегопад закончился, как выключили. Димка обернулся, его следы на белом снегу читались немного путаной, но яркой и заметной строкой.
* * *
Через десять минут Димка был уже на очередной литературной дискуссии, опрокидывал в себя одну за другой рюмки, балагурил и впервые за много дней чувствовал себя прекрасно. Конкурентка, рассказчица-филологиня, неожиданно оказалась у него в кулаке и теперь бросала тревожные взгляды из угла. А он её как бы не замечал. Теперь она на коротком поводке. В любой момент можно довести до сведения жюри, что она мошенница. Тоже мне будущая мать-одиночка! На жалость решила взять. Да и рассказы у неё слабенькие, фальшивые. Пока же основным достижением было то, что она больше не пела. Только начала, но Димка попросил прекратить, и фи-лологиня покорилась. Остальные были поражены, никому до этого не удавалось унять певицу.
В тот день выпивали в их с Маратом и Сашей комнате. На этот раз плечи Лисы согревал пуловер дагестанского фантаста. Гости читали стихи и спорили о литературе. Революционер рассказал, что, кажется, именно в этой комнате лет сорок на[63]зад повесился знаменитый сценарист и поэт. Весёлый был парень.
—На этом самом крюке, — уверенно заявил революционер.
Все посмотрели на сверхъестественно большой крюк, на котором, как и сорок лет назад, висело полотенце.
Поговорили о судьбе художника в России, о творческом кризисе, писательских гонорарах и прочих вещах такого рода. Ветеран-крепыш предложил побороться на руках. Поборолись. Революционер проиграл крепышу, но быстро нашёлся, объяснив проигрыш недавней операцией на плече. Окрылённый победой, крепыш достал нож. Трофей, с мёртвого боевика снял. Литераторы-мужчины посмотрели с уважением, литераторы-женщины — с трепетом. Втыкая нож в паркет, крепыш заговорил о России и о том, что ни в телике, ни в церкви, ни на улице не встретишь ни одного русского лица. Поэт с бородкой кастильского гранда и дагестанский фантаст сделали вид, что не слышат. Поэт даже стульчик чугь подальше отодвинул. Крепыша это только подзадорило.
—Одни п###расы! — бушевал уже никем не сдерживаемый крепыш, всё глубже засаживая трофейное лезвие в пол. Видимо, в его голове нерусскость как-то смешалась с гомосексуализмом.
— А чего ты хочешь? Стгана оккупигована, насаждают чуждую культугу! — поддержал драма[64]тург-революционер. Он махнул кулаком с трубкой так, что обсыпал пеплом всех сидящих.
— Правильно! — раздался одинокий, немного женственный голос. Все обернулись. Голос принадлежал крашеному поэту Саше, в котором Димка ещё в первый день заподозрил представителя нетрадиционной сексуальной ориентации.
— П###расы всё захватили и командуют! — трогательно возмутился Саша, поддерживая крепыша-ветерана. — Гей-мафия! — Его тонкий голос и совсем уж не мужественная интонация никак не вязались со смыслом слов, из-за чего вышло довольно смешно.
— Сань, не сотрясай воздух, — попыталась урезонить поэта мужеподобная поэтесса без лифчика.
— А чего?! Я бы их сажал! — говоря, Саша теребил лицо и случайно сковырнул прыщик над губой. Ранка начала кровоточить. — Рождаемость вон упала из-за них! СПИД разносят! А ещё прав каких-то требуют!
— На Кавказе им яйца отрезают! — добавил крепыш-ветеран, проиллюстрировав свои слова взмахом ножа. Литераторы-мужчины поёжились.
— Я слышала, на Кавказе мужчины баранов трахают, — усмехнулась Лиса.
— Мага, расскажи! — попросили дагестанского фантаста. Он, бедняга, потупился и сжался весь:
[65] — Разное бывает... может, некоторые... я тоже слышал...
— А сам пробовал? — гаденько поинтересовался поэт с бородкой гранда.
— Они ещё и зоофилы! Бараны тоже мужики! — обрадовался Саша, размазывая под носом желтоватую кровь. — П###расы-зоофилы!
—Мочить на х#р из подствольника! Начался общий гвалт и хохот. Кто-то предлагал мочить п###расов только на Кавказе, кто-то всех иидорасов вообще. Побочно предлагалось мочить богатых п###расов, просто богатых, участников шоу «Дом-2», хачиков, жидов, америкосов, узкоглазых, черножопых... Драматург-революционер предложил мочить всех, кто в Христа не верует, Марат, наоборот, всех, кто верует...
— Сань, чего ты бучу поднял, ты же сам п###рас... — Все примолкли. Сказала это всё та же поэтесса без лифчика. — А чего такого? Я вот баб люблю. Я же не виноватая. Вот в Маринку влюбилась. — Она кивнула на Лису, та улыбнулась. — Да мало ли кто кого любит. Вы же писатели, чего вы гоношитесь-то? Я вот живу в Иванове, раз в год в дурку ложусь на обследование. Мне друзья компьютер старый отдали, осваиваю. Раньше всё от руки писала, рассылала. Вот в Германии переводят, в Англии. Кого мочить-то собрались, литераторы? Выпили и забыли. Сань, у тебя прыщ лопнул. Утрись и разливай! — Поэтесса протянула Саше салфетку.
[66] Саша, сидевший пунцовым с самых первых её слов, не знал куда деваться. Его так и дёргало, хотелось выкинуть что-нибудь глупое, перебить все стёкла в окне. Димка впервые обратил внимание на его ноги, обутые в новенькие, купленные к поездке на конкурс, скруглённые со всех сторон недорогие ботиночки женского размера, с сильно бросающейся в глаза резиновой подошвой. Если бы Димка видел только эти ботиночки, не зная, кому они принадлежат, то решил бы, что их хозяйка — сухощавая, невысокая школьная учительница, обиженная на окружающее бескультурье, торжество соляриев и красивых тел. Саша взял салфетку, булькнул что-то в ответ поэтессе, запыхтел.
