Евгений Лукин - Нон-фикшн

Дадут окорот и непечатным выражениям, попавшим в один сусек с иноязычным сором по той простой причине, что многие избранники наши не в силах отличить мудреных заграничных слов от незнакомых матерных. Хотя здесь я, возможно, хватил лишку. Представить себе думца, не знающего чего-либо в этой области, согласитесь, трудновато. Не зря же, по простодушному мнению народному, продразнище «избранник» произошло от оборота «из брани» (то есть из ругани), в чем, действительно, легко убедиться, включив тот же дальнозор.

И все же кое-что вызывает досаду. Вечно мы ограничиваемся полузапретами! Если уж уравнивать в правах мат и заимствованные с Запада словеса, то до конца. Полагаю, следует вменить в обязанности городовым (бывшим милиционерам) смело заносить в ябеду (бывший протокол) такие, например, записи: «выражался иноязычно, оскорбляя тем самым достоинство граждан».

И действенно, да и казне прибыток.

Перевести иноплеменные заимствования на русский труда не составит. Во второй половине девятнадцатого века известный стихотворец проделывал это с легкостью: 

По французски – дилетант,А у нас – любитель.По-французски – интендант,А у нас – грабитель.

По-французски – сосьетэ,А по-русски – шайка.По-французски – либертэ,А у нас – нагайка. 

Необходимо также вспомнить бесценный опыт славянолюбцев (бывших славянофилов), неутомимых борцов с иноземщиной, изобретателей мокроступа (бывшая галоша), и уж, конечно, всенепременнейше привлечь на помощь Владимира Ивановича Даля, признанного искусника (бывшего мастера) перелагать зарубежные речения на язык родных осин. Ну разве не прелесть:

Атмосфера – колоземица, мироколица.

Агрегат – сгнетка.

Автомат – живуля.

(Впрочем, насчет автомата я не совсем уверен. Смотря, что за автомат. Если АКМ, то какая ж, к черту, «живуля»? Наоборот!)

Неудовлетворительная подготовка наших избранников в области любословия (бывшей филологии) привела к тому, что, потребовав заменить «компьютер» на «вычислительную машину» бедолаги сели в мокроступ, проморгав чуждое нам происхождение слова «машина». В. И. Даль переводит его как «снаряд», «подсилок».

Стало быть, «вычислительный подсилок». И никак иначе!

Читатели! Поможем нашим избранникам! Узрев иноязычие, не проходите мимо! Немедленно переложите его на русский без всякого стеснения (бывших церемоний)!

Примерно так:

Спикер – говоритель.

Брокер – разоритель.

Террорист – ужасник.

Патриот – отчизник.

Фотография – светопись.

Кинематография – двигопись.

Интернет – промеждусетие.

Антисемит – противожид.

Физический – телесный.

Астрофизика – звездотелесие.

Интеллигент – умный больно!!! (именно так, с тремя восклицательными знаками.)

Е. Лукин

Затворите мне темницу

Вполне цензурные соображения

Вчерашний раб, уставший от свободы

Возропщет, требуя цепей.

Ну вот и будущее (оно же прошлое, оно же настоящее). Уже здесь, уже осязаемо. Включишь телевизор – там с вредными книжками воюют, откроешь журнал – там вампиров клеймят, зайдёшь в союз писателей, а там один поэт поучает другого: «Ты, когда стихотворение напишешь, прежде чем публиковать, батюшке его покажи. Благословит – тогда печатай».

Знакомые распались на два лагеря. Одни:

«Да что ж это за беспредел такой? Впору цензуру вводить!»

Другие:

«Слушай, куда катимся? Этак цензуру введут!»

Собственно, почему бы и нет? Недаром же многие литераторы (см. выше) заблаговременно пытаются выполнять требования ещё не учреждённого лито. А раз объявились выполняющие, то рано или поздно объявится и требующий.

Когда всё возвращается на круги своя, невольно переживаешь вторую молодость. Помню, какой прилив ребяческих чувств ощутил автор этих строк на стыке двух миллениумов, прочтя критическую статью, обличавшую его в отсутствии положительных героев (для тех, кто не застал: обычное обвинение внутренних рецензий образца 80-х).

А сколько лет автор скинул разом, когда выдающийся наш политтехнолог принялся на конференции заклинать фантастов (не публицистов, не бытописателей), чтобы те не выискивали мрачных черт в окружающей мерзости, сосредоточились на чём-то пусть редком, но светлом, – и очень обиделся, услышав из зала «соцреализм»!

А уж когда автору показали результаты голосования жюри некой премии, где за выставленным нулём следовала поясняющая пометка «идеологически вредное произведение», он, если позволено будет так выразиться, чуть в ностальгии не забился.

Здравствуй, благословенная пора моей юности! Вернулась, не забыла… И почти не изменилась! Разве что вместо слова «антисоветский» в ходу теперь громоздкий оборот «оскорбляющий религиозное и национальное достоинство».

Значит, говорите, грядёт цензура? А знаете, она для меня и после 1991-го не исчезала бесследно: то рассказик по политическим соображениям вернут, то куратор думской областной газеты с особым цинизмом запретит мою постоянную стихотворную колонку «Столбец всему».

Как поучал европейский мыслитель позапрошлого века: несущественно, сколько точек зрения разрешено официально, – тот, кто мыслит самостоятельно, всё равно ни в одну из них до конца не впишется.

Цензура была, есть и будет, просто сейчас она несколько раздробилась, обратясь из монолита в отдельные глыбы, глыбины и мелкие осколочки.

Вновь воскрес такой, казалось бы, вымерший вид, как пуганый редактор. Ну кого, скажите, в наши времена может устрашить следующий пустячок? 

Когда я вижу, что на мой балконопять нагадил некий Голубь Мира,а может быть, и вовсе Дух Святой,к чему гаданья: он или не онсейчас воркует с нежностью эмира,пленённого невольницей простой?Когда он, ясно видимый отсель,то тянет шею типа Нефертити,то делает из бюста колесо,я навожу пневматику на цель,а там – летите, пёрышки, летитеи передайте Пабло Пикассо,что он – неправ. 

Тем не менее этот цветок невинного юмора в местной (волгоградской) прессе опубликовать, представьте, так и не удалось. Одна газета побоялась обидеть верующих (Дух Святой), другая – ветеранов (Голубь Мира), третья и вовсе инкриминировала чуть ли не пропаганду насилия.

Знаю, последует возражение: «Передёргиваете, любезнейший! Не про цензуру вы говорите, а про редакционную политику. Цензура – это учреждение. Цензор – это должность…»

А хотите расскажу о цензоре как о должности?

Свалилась на нас с Любовью Лукиной в 1981-м году нечаянная радость: блуждающая по знакомым рукопись попала на глаза редактору новорождённой «Вечёрки», и тот решил её опубликовать. А мы-то, бедолаги, собирались уже до конца дней «в стол» работать.

Ждём, трепещем. И вдруг звонят в наборный цех (я тогда работал выпускающим в Доме Печати), говорят: «Поднимись на 13-й, там ваша повесть лежит».

– А что там, на 13-м?

– Как что? Цензура.

Опаньки! О цензуре-то мы и не подумали. Кто ж знал, что будет шанс напечататься! Для собственного удовольствия сочиняли…

Пока шёл к лифту, судорожно припоминал: а ведь герой-то у нас – фарцовщик, да еще и не раскаявшийся! И нигде не сказано о руководящей роли партии! И светлое будущее, куда герой наш с дура ума попадает, подозрительное какое-то. Ой, а коммунистическое ли оно? Зарубят ведь повестушку-то...

Выхожу на 13-м, а там стоит перекуривает хороший знакомый, работавший недавно в «Волгоградке». Румяный такой, полный, улыбчивый.

– Саша, где тут цензор сидит? – спрашиваю осторожненько.

– Это я, – приветливо отзывается он.

– Вижу, что ты. Цензор где?

– Ну вот… перед тобой…

Немая сцена.

– Рукопись… у тебя?

– У меня.

– И?

– Что «и»? Прочитал – иди забери.

– Куда?

– Куда-куда! В печать!

Какая была красивая мрачная легенда! А что оказалось? Сидит человек в каморке, елозит пальцем по списку одиозных фамилий и нерасформированных полков. Нету? Значит, в печать. Какой ему смысл за те же деньги гробить зрение и ловить чёрную кошку в тёмной комнате, если точно известно, что материалы на 13-й этаж поднимаются уже идеологически выдержанные, так сказать, дистиллированные…

Позвольте, позвольте! А кто ж их доводил до идеологически дистиллированного состояния?

Да все, через кого они проходили. Начиная с автора и кончая редактором. Каждый сам себе цензор, ибо карьера дороже. Как говаривал сатирик: «Благо странам, которые, в виде сдерживающего начала, имеют в своём распоряжении кутузку, но ещё более благо тем, которые, отбыв время кутузки, и ныне носят её в сердцах благодарных детей своих».

Думаю, не будет ошибкой сказать, что цензура как явление представляет собой единую редакционную политику. То есть достаточно выстроить издателей – и вот она вам, всероссийская цензура, независимо от того, сидит или не сидит на 13-м этаже служащий со списком табуированных имён. (Имя-то заменить, согласитесь, труда не составит. А читатель уж как-нибудь сам затабуирует.)