Филип Рот - Профессор желания
Нос деревенской девушки, — говорит она. — Похож на то, что сажают, чтобы выросли тюльпаны.
— Ничего подобного.
— Как вы это называете?
— Луковицы тюльпанов.
— Да. Когда мне будет лет сорок, я буду выглядеть ужасно из-за этой луковицы тюльпана.
Нос как нос. Таких миллионы. А в носике Элизабет есть даже что-то трогательное, потому что в нем нет и намека на гордость или претензию на что-то. О, какое милое лицо, в котором отражено ее счастливое детство! Как заливисто она смеется! Какое у нее чистое сердце! Эта девушка сразила меня одной только фразой: «У меня руки как крюки». Какая же это неотразимая вещь — наивность! Меня застает врасплох каждый раз этот доверчивый беззащитный взгляд!
Рассуждая так над фотографией, я, тем не менее, продолжаю переживать эротическое безумство с изящной маленькой Бригиттой, той, которая не отличается наивностью и чувствительностью. У этой девушки узкая лисья мордочка, немножко вздернутый носик и слегка выпяченная губка, которая делает ее ротик таким соблазнительным.
Конечно, Бригитта, предлагающая в парке прохожим отдохнуть в шезлонгах, все время получает предложения от мужчин, приезжающих в Лондон в качестве туристов, или гуляющих в парке во время обеденного перерыва, или тех, кто в конце рабочего дня направляется домой, к жене и детям. Поскольку такие встречи давали ей возможность получать удовольствие и развлечения, она не захотела возвращаться в Упсалу и оставила лондонский университет.
— Я скорее выучу английский таким способом, — говорит Бригитта.
Однажды, в один из мартовских дней, когда над мрачным Лондоном неожиданно засияло солнце, я спустился в метро и поехал в парк. Сидя под деревом, я стал издали наблюдать за тем, как она оживленно беседует с джентльменом, раза в три старше меня, откинувшимся на спинку шезлонга. Они беседовали, наверное, целый час, пока джентльмен, наконец, встал, вежливо поклонился ей и удалился. Может быть, это кто-то, с кем она знакома? Кто-то из ее страны? А не может ли это быть доктор Лей с Бромптон-роуд? Ничего ей не говоря, я на протяжении всей недели каждый день езжу в парк и, спрятавшись в тени деревьев, шпионю за ней. Сначала я удивляюсь тому, что меня каждый раз охватывает волнение при виде Бригитты, стоящей рядом с шезлонгом, в котором сидит какой-нибудь мужчина. Конечно, они всего-навсего беседуют. Это все, что я когда-нибудь видел. Я ни разу не видел, чтобы кто-то из мужчин дотронулся до Бригитты или она коснулась кого-то из мужчин. И я почти уверен, что она ни с кем из них не встречается тайно после работы. Но я нервничаю, потому, что она могла бы, если бы захотела… что, если бы я ей это предложил, она бы не отказалась.
— Ну, сегодня и денек! — говорит она однажды вечером, за ужином. — Весь португальский флот прибыл сюда. Фу! Что за мужчины!
Если бы это было так…
Не прошло и нескольких недель, как она снова сразила меня вечером, сказав:
— Знаешь, кто приходил ко мне сегодня? Мистер Элверског.
— Кто?
— Отец Бетты.
Я сразу подумал: «Они обнаружили мои письма! И зачем только я писал всю эту ерунду насчет привязывания ее рук к стулу! Это они за мной охотятся, эти две семьи!»
— Он приходил к тебе сюда?
— Он знает, где я работаю, — ответила Бригитта, — поэтому пришел ко мне туда.
Может быть, Бригитта лжет мне, может быть, она опять позволяет себе «одно маленькое извращение»? Но как она могла догадаться, что я все время боялся того, что Элизабет сломается и расскажет о нас, и ко мне заявится ее отец с агентом из Скотланд-Ярда или с хлыстом…
— А что он делает в Лондоне, Гитта?
— Какие-то свои дела, я не знаю. Он просто зашел в парк, чтобы поприветствовать меня.
«А не ходила ли ты с ним в его номер в отеле, Гитта? Ты бы хотела заниматься любовью с отцом Элизабет? Не он ли был тем высоким мужчиной с представительной внешностью, который кивнул тебе, прощаясь, в тот солнечный мартовский день? Не он ли тот пожилой человек, которому ты так жадно внимала несколько месяцев назад? А может, это был тот самый тип, который изображал доктора в своем офисе? Что же он говорил тебе такое, тот человек, что ты с таким вниманием слушала?»
Я не знаю, что и думать, а поэтому в голову мне лезет всякая дрянь.
Позже, в постели, когда она просит говорить ей «все, что я хочу», я решаюсь спросить ее:
Ты бы сделала это с мистером Элверскогом? Ты бы сделала это с моряком, если бы я попросил тебя об этом? Ты бы сделала это за деньги?
Я боюсь не того, что она может просто ответить «да» (вполне может, хотя бы только для того, чтобы почувствовать волнение), а того, что я могу на это ответить:
— Тогда давай, моя проституточка.
В конце семестра мы с Бригиттой едем «автостопом» в Евpony. Днем мы бегаем по музеям и соборам, а с наступлением темноты разглядываем в кафе и тавернах девчонок. Заставляя Бригитту делать это, я не испытываю колебаний, как тогда в Лондоне, когда я подбивал ее навестить мистера Элверскога в его отеле. «Другая девчонка» — это еще одна вещь, которой мы возбуждали себя постоянно со времени отъезда Элизабет. Найти других девчонок было на самом деле одной из целей этой поездки. Нельзя сказать, чтобы нам не везло. Совсем нет. Поодиночке ни я, ни Бригитта не отличаемся особой ловкостью или храбростью, но вместе мы настолько придаем друг другу силы, что становимся все более и более искусными, очаровывая незнакомок. Но как бы не искусны мы были, как бы не профессиональны, действуя слаженной командой, я поражаюсь, когда мы находим добровольную третью партнершу, и все, как один, встаем, чтобы найти более спокойное место, где можно поговорить. Бригитта, похоже, чувствует себя так же, хотя я с восхищением наблюдаю, как на улице она отталкивает какого-то нахального студента. Увидев, что моя партнерша столь спокойна и решительна, я снова обретаю душевное равновесие. Я беру девчонок за руки и без всякой дрожи в голосе, тоном, ироничным и веселым, говорю:
— Ну что, друзья, — вперед!
А сам думаю о том, о чем думаю все эти месяцы: «Неужели это происходит? Опять?» Потому что в моем бумажнике рядом с фотографией Элизабет лежит фотография их летнего домика на берегу моря, которую она прислала как раз перед тем, как я получил свои плачевные оценки и сел на паром с Бригиттой. Я получил приглашение навестить се на крохотном острове Trảngholmen и остаться там столько, сколько захочу. А почему бы и нет? И жениться на ней! Ее отец ничего не знает и никогда не узнает. Хлыст, детектив, сцены гневной мести, тайные планы заставить меня заплатить за то, что я сделал с его дочерью — все это плод моего необузданного воображения. Почему бы не направить это воображение в другом направлении? Почему не представить, как мы с Элизабет плывем на лодке вдоль скалистого побережья и высоких сосен вокруг острова, туда, куда каждый день причаливает паром? Почему не вообразить себе, как вся ее семья лучезарно улыбается нам и машет руками, когда мы возвращаемся на лодке обратно с молоком и почтой? Почему не представить себе очаровательную Элизабет на крыльце симпатичного домика Элверскогов, ожидающую первого из наших шведско-еврейских отпрысков? Итак, с одной стороны — Элизабет с ее неизмеримой замечательной любовью, с другой — Бригитта с неизмеримой и замечательной отвагой, и я могу выбрать, кого хочу. Не так уж несоизмеримо: либо плавильная печь, либо домашний очаг! Видимо, это и есть то, что называют преимуществом молодости.
Еще одно преимущество молодости. В Париже, в баре неподалеку от Бастилии, в том месте, где когда-то один безвестный маркиз понес наказание за подлые и низкие преступления, мы сидим в углу за столиком, вместе с какой-то проституткой, которая шутит со мной по-французски по поводу моей стрижки «ежиком», а сама в это время гладит под столом Бригитту. В середине нашего развлечения — я тоже запустил руку под стол — к нам приближается один из посетителей и гневно обрушивается на меня за то, что я подвергаю оскорблению свою молодую жену. Я поднимаюсь с бьющимся сердцем, чтобы объяснить, что мы не муж и жена, что мы студенты, и его не должно касаться то, что мы здесь делаем. Но, несмотря на мое отличное произношение и безупречные грамматические конструкции, он достает из своей спецовки молоток и высоко его поднимает. — Salaud![9] — вопит он.
Взявшись за руки, мы с Бригиттой бежим со всех ног. Первый раз в моей жизни я спасаюсь бегством.
Мы не обсуждаем, что будем делать, когда кончится этот месяц. Скорее, каждый из нас думает: по сравнению с тем, что уже произошло, ничего не может случиться. Короче, я думаю, что вернусь один в Америку, чтобы продолжить образование, на этот раз серьезно, а Бригитта полагает, что она возьмет свой рюкзак и поедет со мной. Она уже сказала своим родителям, что подумывает о том, чтобы поехать на год в Америку, учиться. Кажется, они не возражают. А если бы и возражали, Бригитта бы все равно сделала так, как ей хочется.
